ВЫБОР ЖИЗНЕННОГО ПУТИ

Алексей ФЕДОТОВ

Крещение

 

Настоятель Никольского храма села Турово протоиерей Евгений внимательно посмотрел на юношу, который в тот морозный зимний день 1947 года подошёл к нему после окончания службы, чтобы сказать о своём желании креститься. Священник давно приметил этого молодого человека, нередко приходившего на богослужения. Внимание настоятеля привлекло не только то, что люди такого возраста редко бывают в церкви, но и его внутренняя собранность, обычно не свойственная молодежи. Приходя в храм, юноша как вставал где-то в уголке, так и стоял, пока служба не закончится. Они несколько раз разговаривали до этого, и отец Евгений знал о тех испытаниях, которые выпали на долю Анатолия.

Анатолий со своей матерью Александрой Устиновной жили в деревне Киселёво, в двух километрах от Турово. Когда-то их деревенский дом вмещал в себя большую семью. Кроме них в нём жили отец Анатолия Павел Семёнович, братья – Павел, Иван, Дмитрий и Василий, сёстры – Екатерина и Евдокия. Но потом словно град разных бед обрушился на них.

Сначала раскулачивание, которое Анатолий помнил смутно, поскольку был совсем маленьким. Память сохранила лишь какие-то моменты. Опись имущества – когда буквально всё было переписано на грязные жёлтые листы и вынесено из дома.

Те, кого признавали кулаками, облагались налогом, уплата которого была непосильной. Помимо собственно сельхозналога, самого по себе непомерного, добавлялись еще культжилсбор и самообложение – каждое в размере 200 процентов от суммы сельхозналога. Получалось, что он вырастал в пять раз, становясь порой намного больше той суммы, с которой начислялся. Чтобы покрыть долг по налогу, описывали имущество, оцениваемое, как правило, очень невысоко. Получалось, что люди, которые по меркам начала 21-го века и так были сравнительно бедными, не только лишались всего, что у них было, но ещё оказывались должны недоимку по уплате налога.

… Анатолий вспоминал яблоню во дворе их дома. Крона дерева была настолько густой, что позволяла в летние дни укрываться под ней не только от солнца, но и от дождя. Накануне прихода комиссии в этих густых ветвях тогда удалось спрятать несколько сундуков с самым необходимым.

Юноша вспоминал, как после того, как комиссия ушла, вывозя всё их нехитрое имущество на их же старой телеге, к которой верёвкой привязали такую родную корову Чернавку, семья, как бы страшась сразу заходить в разорённый дом, села обедать во дворе. Обед для двух взрослых и семи детей представлял собой чугунок отварной картошки «в мундире». На душе у всех было тоскливо и пусто. Всё было разграблено, и при этом сказано, что это они ещё остались должны, потому что всё их имущество не покрывает суммы налога, подлежащего уплате… Из всех домашних животных после раскулачивания в доме Щуровых остались только несколько куриц и петух на насесте. Дмитрий по поручению матери попытался спрятать в лесу лошадь. Но лошадь всё равно нашли, а Александре Устиновне пришлось проходить исправительные работы в совхозе, созданном неподалёку от их деревни на месте закрытого монастыря.

Это был очень сильный удар по семье. А через несколько лет – в 1939 году – умер Павел Семёнович. Старшие братья и сёстры Анатолия начали разъезжаться по разным уголкам необъятной России. С матерью остались только самый младший сын Анатолий, родившийся в 1930 году, когда ей было около сорока лет, и один из его братьев – Дмитрий, который родился в 1920 году и, следовательно, был на десять лет старше.

Жить в опустевшем доме было всё труднее. Мать с сыновьями заколотили его и переехали в Москву. А вскоре началась война. Дмитрия призвали на фронт. Расставание было тяжёлым: не только мать плакала, но и сам молодой солдат прощался с ней и младшим братом со слезами на глазах. Как будто чувствовал что-то… Дмитрий погиб в 1942 году.

Погибли и Павел, и призванный из Кронштадта Иван, которому к началу войны было 23 года. У Ивана в войну погибла жена. В живых остался Василий, но Александра Устиновна и Анатолий некоторое время после войны считали его погибшим…

15 октября 1941 года Государственный комитет обороны СССР принял решение о частичной эвакуации жителей Москвы. Александре Устиновне сказали, что она с одиннадцатилетним Анатолием могут поехать в Челябинскую область. Но мать решила вернуться в Киселёво.

Их дом, простоявший заколоченным, сохранился, несмотря на то, что пустовал несколько лет. Только внутри ничего не было: уезжая, они оставили голые стены.

Привыкли к осиротевшему дому они достаточно быстро: слишком много забот подкидывал каждый день, чтобы оставалось время горевать о прошлом. Мужчин в деревнях тогда было мало – почти всех призвали на фронт. Мужская работа легла на женские плечи. Александра Устиновна с другими деревенскими женщинами ходила на работу в колхоз в нескольких километрах от Киселёва. В качестве зарплаты их там кормили и давали с собой немного хлеба.

Анатолий, которому к тому времени исполнилось двенадцать, оставался в доме один. Всё домашнее хозяйство при полном отсутствии того, что называют «удобства» оказалось на нём, но он не унывал. Скорее ему даже нравилось самому преодолевать жизненные сложности, стоит только постараться.

Летом он не по одному разу в день ходил в лес за грибами, которые сам же и сушил в самостоятельно натопленной печи. Эти грибы были большим подспорьем матери и сыну в голодные военные годы.

Потом они пообустроились. На пятнадцати сотках придомового участка разбили огород, завели коз. Когда первый раз высаживали семена на огороде, то свекла оказалась кормовой. Но в то время даже она показалась им сладкой…

Обстоятельства сложились так, что Анатолий много времени проводил в одиночестве. Но это совсем его не тяготило. От своих сверстников, учившихся вместе с ним в школе деревенских парней, он очень отличался. Порой его это раздражало, но по-другому вести себя он не мог. Война закончилась, занятия в школе велись в обычном режиме. В учёбе Анатолий был прилежен, а вот интересы сверстников – выпить самогона, подраться, чтобы узнать, кто сильнее, погулять до утра с деревенскими девчонками – он не разделял. Доброжелательность и такт в общении, редкие у деревенских парней, не позволяли сверстникам его обижать или смеяться над ним, но принять его мировоззрение они не могли.

В 1943 году религиозная политика советского государства изменилась – интенсивные антицерковные репрессии были свёрнуты. Начали открываться храмы, к службе в которых стали возвращаться священнослужители. Некоторых из них для этого выпускали из мест лишения свободы или демобилизовывали из действующей армии.

Церковь в Турове, закрытая в 1930-е годы, открылась в 1944 году. Впоследствии её вновь закрыли в рамках инициированных Хрущёвым антицерковных репрессий 1958–1964 годов. Но до этого было ещё далеко. В 1944 году настоятелем Никольского храма в Турове назначили протоиерея Евгения.

Анатолия очень заинтересовало открытие церкви всего в двух километрах от его деревни. Дошёл он до нее не сразу. Сначала пробовал задавать вопросы матери. Александра Устиновна религиозностью не отличалась, хотя и прожила первые семнадцать лет своей жизни до революции, когда православие было государственной религией. Анатолия родители даже не крестили. Не потому, что были убеждёнными атеистами, просто время было такое: храм их закрыли, а там раскулачивание началось. Не до этого. Да и женщина, пережившая разорение своего дома, смерть мужа, гибель нескольких сыновей на войне, не очень была расположена обращаться к каким-то высшим силам: «А что толку?»

Но вот в этом Анатолий, обычно с уважением относившийся ко всему, что говорила ему мать, с ней не соглашался. Он не знал тогда ещё, что такое молитва, но часто, выходя ночью во двор, поднимал глаза к небу и обращался к Кому-то Неведомому с просьбами о самом сокровенном, что было на его сердце. В эти минуты в его душе наступало необыкновенное умиротворение. Как будто и не было всех тех страшных испытаний, которые им с матерью пришлось пережить. Этого состояния он научился достигать в самых разных местах, когда был один, – и в лесу, и в поле.

Анатолия потянуло в храм. Никольская церковь в Турове не очень древняя – её построили в 1834 году. Кроме главного Никольского престола в ней были приделы в честь Покрова Пресвятой Богородицы и великомученицы Варвары. Юноша с интересом рассматривал храм сначала снаружи, а потом и внутри. Ему в нем все нравилось.

По душе ему было и богослужение. Конечно, нестройное пение хора из нескольких возрастных деревенских женщин было далеко от совершенства, но Анатолий этого не замечал. Храм оказался тем местом, где он мог как перед звёздным небом, или в лесу, или в поле, обратиться к Кому-то Неведомому и получить мир и успокоение своей юной душе.

Помимо глубокой мистической настроенности юношу отличал и практичный острый пытливый ум. У него возникло много вопросов. Однажды он подошёл к настоятелю отцу Евгению, чтобы их задать.

Священнику понравился молодой человек. Он обстоятельно ему на всё ответил. Рассказал, что пока Анатолий не крещён, ему нельзя исповедаться и причащаться, но в церковь он приходить может.

– Так крестите меня! – попросил юноша.

– Походи немного сначала, присмотрись, – ответил ему священник. В его памяти слишком свежи были преследования со стороны государства за «вовлечение в религию» молодых людей, но и оттолкнуть человека, который так стремился к Богу, он не мог.

Анатолий ходил в Никольский храм около года перед тем, как подошел к отцу Евгению второй раз, уже с настойчивой просьбой о крещении. Священник давно ждал этот разговор.

– Хорошо, – коротко сказал он. – Завтра я тебя крещу. Но не здесь, а в доме. Не будем привлекать лишнего внимания.

Ночь накануне крещения Анатолий совсем не спал. Он то и дело выходил во двор, устремляя взор в звёздное небо. Его душа трепетала. Было ощущение того, что что-то очень важное должно с ним произойти.

Когда на следующий день отец Евгений крестил его, то Анатолию показалось, что он стал каким-то другим, каким хотел быть раньше, но не мог. Молодой человек сказал об этом священнику. Тот помолчал немного и произнёс: «Я вряд ли чему смогу тебя сам научить. Но времена пока стали не очень тяжёлые для верующих, даже семинарии открылись. Поезжай в Загорск, поступи в семинарию. Мне кажется, что ты призван быть священником».

Анатолий, только что крестившийся, был одновременно и удивлен и взволнован. Как всякий юноша, завершающий обучение в школе, он думал о том, какой будет его дальнейшая жизнь, какую профессию выбрать. Он не боялся деревенской работы, но она ему не нравилась. Как единственный сын у матери, сыновья которой погибли на войне (про Василия они еще ничего не знали), он не подлежал призыву. А значит, был свободен в выборе дальнейшего жизненного пути не после армии, а уже сейчас.

Ответ на долгие раздумья, вопрошания, куда идти дальше, обращённые к звёздному небу, был им получен.

– А что нужно для поступления в семинарию? – спросил он священника.

Отец Евгений посчитал своим долгом рассказать ему о том, как многотруден путь священника в современном мире, какие испытания могут выпасть на его долю, как изменчива государственная политика.

Но Анатолий его больше не слушал – свой выбор он уже сделал.

 

Поступление в семинарию

 

С проблемами, о которых его предупреждал отец Евгений, посоветовавший ему поступать в семинарию, Анатолию пришлось столкнуться сразу, как только он начал собирать документы, но не сразу после их разговора зимой, а летом – незадолго до того, как их нужно было подавать, думая, что всё это получится быстро. И о наивности своей не раз пожалел.

Образование у него, как считал Анатолий, было вполне достаточным – шесть классов за плечами. А куда больше учиться, если война да работа по дому с раннего детства, а потом и в колхозе? Хоть и не были они с матерью колхозниками, но жизнь уже их научила, что не участвовать в колхозных работах себе дороже.

По возрасту он уже выпускником десятилетки мог бы быть, а сам и семилетку не окончил. А может, для поступления в семинарию нужно законченное образование?

Молодой человек решил посоветоваться с директором школы, который всегда к нему хорошо относился, выделял его особые, по сравнению с другими учащимися, способности к познанию нового. Сначала Анатолий думал дипломатично умолчать о намерении поступить в семинарию, сказать о желании поступить в институт. Однако директор школы был одним из немногих людей, кому он доверял и, как оказалось, не зря. Подумав, тот сказал:

– Вопрос очень сложный, конечно. Но вот сейчас, возможно, такой момент, когда судьба повернулась к тебе светлой своей стороной после всего, что выпало на твою долю в прошлом. У меня друг – директор средней школы в Кимрах. Я в эти выходные поеду к нему в гости. Будем с ним на рыбалке, вдали от чужих ушей, подумаем, как тебе помочь.

В послевоенной советской школе экстернат в исключительных случаях был возможен. И у местной школьной администрации были достаточные полномочия, чтобы определить, какой случай является исключительным. А тут и братья, погибшие на фронте, и необходимость помогать начинающей стареть матери. Так что директор считал, что у Анатолия есть очень большие шансы в следующем, 1949 году, после шестого класса закончить сразу десятый и получить аттестат зрелости. Вот помочь ему с документом об окончании семилетки он не мог, хотя, казалось, всё было в его руках:

– Как узнают, что ты в семинарию пошел, так мне сразу проверку пришлют, на каких основаниях я тебе документ выдал.

– А в Кимры не пришлют?

– Ты там не местный. Приедешь сдать экзамены и всё, кто больно знает тебя. Только не болтай про семинарию.

– А у меня получится сдать там экзамены?

– Получится, – уверенно кивнул директор.

И действительно, на следующий год Анатолий, заканчивающий первый класс Московской духовной семинарии, получил в семинарии трехнедельный отпуск для поездки домой, чтобы помочь матери: сдал в Кимрах экзамены за курс средней школы и получил аттестат зрелости. Но до поры до времени он никому его не показывал, чтобы не подвести директоров школ, которые ему помогли. Вроде бы и не нужен был ему уже аттестат, дающий право поступать в вузы, – никуда после семинарии Анатолий идти не планировал, а в семинарию, куда он поступал, как прошедший шестилетнее обучение в неполной средней Туровской школе, его и так приняли. Но он не мог не оценить того жизненного шанса, который ему так неожиданно предоставил директор школы, и не использовать его посчитал неблагодарностью по отношению к тем, кто совершенно без каких-либо задних мыслей так по-доброму к нему отнесся.

1948 год для Московских духовных академии и семинарии был особым: они окончательно переезжали из Новоспасского монастыря Москвы в Троице-Сергиеву лавру Загорска, как тогда назывался Сергиев Посад. Подавал Анатолий документы в Москве, а учиться начал уже в лавре. Но за то, чтобы поступить в семинарию, ему пришлось побороться.

Прошение и автобиография, которые Анатолий написал для поступления в Московскую духовную семинарию, были наивными, но именно этим могли тронуть. В прошении он обращался к ректору, то как к архиерею, то как к священнику, путал семинарию с пастырскими курсами, которыми она была в недавнем прошлом, злоупотреблял заглавными буквами, произвольно чередуя их со строчными. В автобиографии он рассказал о своих родных, но ничего не написал о себе, видимо полагая, что незачем, если эти данные уже есть в анкете.

В прошении было написано: «Прошу Вас, Высокопреосвященнейший ректор, принять меня в Духовную Семинарию на 1-й курс. По семейным обстоятельствам я не мог получить семь классов Туровской НСШ и окончил шесть классов. Образование своё я дополнил изучением молитв и слова Божия. Вообще, что требуется по программе для поступления в 1-й класс Духовной Семинарии. Прошу Вас, о. Ректор, в моей просьбе не отказать.
Я человек истинный христианин. Люблю ходить в церковь, слушать слово Божие. И если меня сподобит Господь быть слушателем ваших пастырских курсов, я постараюсь приложить все силы к этому, чтобы быть достойным учеником Московской Духовной Семинарии. Уважаемый о. Ректор, прошу не отказать в моей просьбе. К сему Щуров».

В автобиографии не было указано даже фамилии, имени, отчества, года и места рождения автора, зато содержалась следующая информация: «Родители мои Щуров Павел Семёнович и Щурова Александра Устиновна жили в деревне и занимались земледелием. В общем были крестьяне середняки. Нас детей у родителей было семь человек – 5 братьев и 2 сестры, которые в настоящее время замужем. В эту войну все мои братья погибли на фронте Отечественной войны, остался я и две мои сестры. В колхоз мои родители не пошли, как и раньше остались единоличники. Отца у меня нет. Он умер ещё в 39 г. Сейчас дома живет одна мать, имеем только 15 соток приусадебного участка».

Составление этих бумаг с непривычки заняло у Анатолия достаточно много времени, но был ещё целый ряд документов, получение которых зависело не от него. Сельсовет не спешил выдавать справки о составе семьи и об отношении к военной службе (сам Анатолий в анкете указал, что отношения к ней не имеет), и юноша решил поехать без этих справок.

Отец Евгений, который и посоветовал поступать в семинарию, идею написать рекомендацию для поступления воспринял без энтузиазма. Но в итоге всё-таки написал на тетрадном листке с двух сторон, на всякий случай, назвав ее «биографией»  и указав рядом с подписью на отсутствие печати. В рекомендации значилось: «Анатолий Павлович Щуров сын бедных родителей селения Киселёва Туровского прихода Кашинского РИКа Калининской области остался малолетним после смерти отца. Мать едва воспитывала своих пять сыновей. В настоящую войну четыре брата погибли на фронте. Анатолий Павлович остался при матери хозяином. Жил более дома, ходил изредка в церковь, но был внимателен к службе. Возымел желание в нынешнем году креститься и крестился. Раньше вёл себя исправно: не был ругателен, ни пьющим водки, не гуляка по ночам. Человек вежливый и смиренный. Имеет домашнее воспитание, но знает все первоначальные молитвы, читает часослов по славянски. Села Турово Туровской Никольской церкви протоиерей Вердин Евгений Мих.».

Анатолий отвез документы в Москву и стал ждать ответа, который вскоре и пришел, но содержание его было не тем, которое могло устроить упорного юношу.

Анатолий думал, что его примут в семинарию без недостающих справок, так как на клочке бумаге он написал убедительное на его взгляд обоснование, которое и приложил к остальным документам: «Преосвященнейший о. Ректор, остальные два документа – справки о семейном положении и воинской повинности задерживает сельсовет, ссылаясь на то, что якобы сейчас уборочная компания. Но я не член колхоза. Но задерживает он лишь потому, что я поступаю в Духовную Семинарию».

Семинарское начальство это обоснование никак не убедило. В конверте, полученном Анатолием, было письмо на половине листа, подписанное инспектором Московской духовной семинарии профессором протоиереем Сергием Савинским. Его содержание исключало двоякое толкование: «На Ваше прошение сообщаем, что до предоставления недосланных Вами документов: справки об отношении к воинской повинности и о семейном положении прошение Ваше рассматриваться не будет».

Другой бы отступил, но не Анатолий. Про недостаточность шести классов для поступления в семинарию не было сказано ничего. Но и это препятствие было устранено уже в следующем году. Однако год в восемнадцатилетнем возрасте тянется как вечность – хочется всё сейчас. Вот только сельсовет не хочет, чтобы он поступил в семинарию.

Анатолий долго молился накануне дня, когда ему снова нужно было идти за справками. И пошёл он на следующий же день после получения письма из семинарии. На удивление справки ему в этот раз дали сразу, только в один день одну, а во второй – другую: решили заставить его походить, чтобы лишку не зазнавался. Письмо было подписано отцом Сергием Савинским 11 августа, а уже 17 и 18 августа юноша получил недостающие справки.

Препятствий к началу учёбы больше не было: с сентября он стал воспитанником первого класса Московской духовной семинарии.

 

***

Федотов Алексей Александрович, доктор исторических наук, профессор Ивановского филиала института управления. Почётный работник науки и высоких технологий РФ, почетный работник образования Ивановской области. Член Союза писателей России. Награжден медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» 2 степени. Автор ряда художественных произведений, некоторые из которых переведены на китайский, английский, немецкий, испанский, белорусский, армянский, грузинский и калмыцкий языки.