В ПОИСКЕ СМЫСЛОВ

     Протоиерей Геннадий РЯЗАНЦЕВ-СЕДОГИН 

 

ОБ ОДНОМ СТИХОТВОРЕНИИ Ф.И. ТЮТЧЕВА

                                                   

 

                                                                        Ищет он не себя, а душу самого мира.

                                                                                                         С.Л. Франк

 

                                                  Просвети мой мрак Светом Сына Твоего, Господи.

                                                                                         Св. Григорий Палама

 

 

     Много лет я собирался написать статью об одном стихотворении Фёдора Ивановича Тютчева и никак не мог приступить к этой работе по разным причинам. Я перечитал множество литературоведческих работ о творчестве поэта, скучных, никому (кроме студентов филологических факультетов и  специалистов), не нужных. Это известнейшие учёные литературоведы Советского и Российского периодов: Д. Благой, Н. Скатов, В. Кожинов, Ю. Тынянов, Б. Эйхенбаум, Б. Козырев, Ю. Чумаков, Л. Гинзбург и другие. Они цитируют друг друга, друг на друга ссылаются, стараясь объяснить читателю какое место занимает Тютчев в иерархической лестнице мировой и русской лирической поэзии.

     «Трудно принять историческую точку зрения на Тютчева. — пишет А. Горнфельд, — Он как-то ускользает от исторического воззрения и хочет быть понят не столько в взаимодействии с судьбами родной литературы, сколько в цельности его сложного творчества и интересной личности».

     «Путь предложенный А. Горнфельдом, конечно, вполне законен и плодотворен; — пишет В. Кожинов, — но он не исключает и к тому же не может заменить «исторического воззрения».

     Д. Благой выступая против «внеисторических» размышлений о Тютчеве пишет в статье «Тютчев и Вяземский»: «Связи Тютчева с его литературной современностью, с непосредственным поэтическим соседством и окружением не изучались вовсе. Мало того, а priori утверждая крайнюю самобытность  Тютчева, большинство исследователей было склонно самую возможность существования таких связей отрицать». И так далее, и так далее…

     Я в какой-то момент понял, что лирическая поэзия личностна. Она органично, иногда животворно взаимодействует с читателем без какого-либо посредничества исследователей — литературоведов и критиков. Они лишь напоминают о существовании того или иного имени лирического поэта, за что им сердечное спасибо.  

     Попытаюсь сначала объяснить одно важное наблюдение, которое подвигло меня взяться за написание давно задуманной работы. У Вадима Валерьяновича Кожинова есть странная статья, даже не статья, а сообщение. Она так и называется: «Несколько слов о природе лирической поэзии». Это робкая, но весьма глубокая попытка автора направленна на поиск смыслов в самом сложном разделе литературы — поэзии.

     Именно «несколько слов» высказал Вадим Валерьянович, выступая в статье не как учёный литературовед, а как мыслитель, может быть даже философ, задавшийся вопросом о влиянии самого загадочного искусства – лирической поэзии — на природу человека, ибо поэзия имеет над человеком очевидную власть.

     Вот что он пишет в этой статье: «Лирическая поэзия – глубоко своеобразная форма искусства слова, принципиально отличающаяся от эпической поэзии и, тем более, прозы. Лирика и эпическое повествование  — это, в сущности, разные искусства. Тот факт, что они создаются из одного и того же материала – слова, — вовсе не означает их однородности». (В. Кожинов).

     Весьма утончённое наблюдение. Кожинов ищет объяснение этой разности, «неоднородности» , прибегая к сравнению непохожих искусств и, вот к каким выводам он приходит: «Так, именно из одних и тех же материалов творятся произведения архитектуры и, с другой стороны, скульптуры (камень, дерево, метал и т.п.), орнамента и живописи (линии и цветовые пятна на плоскости), танца и театральной пантомимы, выступающей и как основа синтетического искусства театра (движения человеческого тела), — но ясно, что перед нами принципиально различные виды искусства. Зодчество, орнамент, танец – искусства выразительные, воплощающие в своих специфических художественных формах определённое мироощущение, настроенность, переживание, а ваяние, живопись, театральная пантомима – изобразительные искусства, так или иначе воссоздающие в своих формах реальные формы самой действительности».

     Далее профессор противопоставляет лирику эпосу и говорит, что лирическое стихотворение – в отличии от новеллы, повести, романа, поэмы – основано не на изображении, а на выражении того или иного переживания и, шире, мироощущения.

     Вадим Кожинов говорит, что он обращается к сопоставлениям различных искусств потому, что в искусстве слова коренное различие изобразительности и выразительности не предстаёт с такой очевидностью, как в других искусствах… потому что в сфере художественного слова тоже самое различие не наглядно, ибо слово невозможно «разглядывать» так, как мы разглядываем предметы из камня или движения артистов, без всякого труда  различая изобразительные и выразительные формы.

     И далее Вадим Валерьянович пишет о таких вещах в лирической поэзии, о которых ещё никто до него не писал: «…слово – прочитанное или услышанное – мы воспринимаем также в его материальности, но действительное восприятие произведения словесного искусства немыслимо без восприятия значения слова, – значения, которое постигается внутренним сознанием, а не непосредственными, внешними чувствами», – и настаивает, утверждая ещё и ещё раз, – «художественное слово в его цельности нельзя разглядеть, услышать, ощупать».

     Вывод, который делает Кожинов не очевиден для нас, но он очевиден для внутреннего зрения исследователя. Он заставляет нас задуматься о том, что лирическая поэзия – это вершина словесного творчества! Она своим существованием свидетельствует, что является самой возвышенной формой жизни языка с одной стороны, и выражает наиболее органично и точно внутренние созерцания поэта, погружённого в тайну мироздания, с другой стороны. Мироздание в своих основах словесно. Мы можем его мыслить, называть, именовать словом…  Ещё Мартин Хайдегер писал об изящном искусстве: «Поэзия есть изначальное называние мира». В этом смысле человек самосознающее свободное начало, способное проникнуть творческим сознанием в самоё существо мира. «Поэтому, – пишет Вадим Валерьянович, – для различения изобразительной и выразительной форм искусства слова необходимо существенное углубление сознания. (Выделено мной – Г.Р.). Если коренное различие зодчества и ваяния мы можем просто видеть, то не менее принципиальное различие лирики и эпоса мы можем только понять… В лирике воплощена реальность не события, как в эпосе, а реальность переживания.

Переживание – это событие духовной и душевной жизни. В повседневном словоупотреблении «переживание» нередко означает нечто личное, интимное. Но в применении к лирике «переживание» – это любое движение души, которое может быть порождено отношениями и с одним близким человеком и с целым народом, любовью и революцией, весенним днём и целостностью Вселенной».

     Вадим Валерьянович доказывает, что предметом лирики является «переживание», которое, каким бы оно событием или явлением действительности не было вызвано, всегда остаётся полным жизни и глубоко личностным движением человеческой души. Отсюда эта непреходящая свежесть подлинных лирических стихотворений.

«Переживание – явление человеческого сознания – можно лишь выразить, а не изобразить… Лирика по самой своей сути – выразительное искусство».

 Это проявляется в том, что прочитанное лирическое стихотворение не существует для нас, если мы не помним наизусть хотя бы несколько его строк, хотя бы одну – например, начальную – строку, которая несёт в себе образный и ритмический строй целого.

     «Переживание, воссоздаваемое лирическим стихотворением, существует для нас только лишь в данной, конкретно словесно-ритмической плоти. Можно даже утверждать, что вне этой плоти переживание как бы не существует и для самого поэта, ибо вне слова переживание есть лишь момент бессознательного и неопределённого психического процесса. Чтобы осознать, ясно представить себе своё собственное переживание, необходимо «отделить» его, превратив в предмет сознания – для чего, в свою очередь, необходимо «облечь» это переживание в слово» и сделать предметом литературы.

     Именно поэтому, утверждает Вадим Валерьянович, лирику трудно воссоздать в материи иного языка. Существует мнение, что лирика вообще непереводима. «Лирика – это единственный вид искусства, который человек может целиком и полностью «вобрать» в себя, превратив лирическое произведение или хотя бы его фрагменты в неотъемлемую частицу своего сознания. Произведения других искусств живут в душах людей как впечатления, как память о встречах с этими произведениями; между тем лирические стихи сами по себе врастают в души каждого и всех».

     Усваивая лирическое произведение, мы отождествляем себя с личностью поэта, мы чувствуем себя творцами созданного произведения. Пушкинское «Буря мглою небо кроет…», лермонтовское «Выхожу один я на дорогу…», тютчевское «Люблю грозу в начале мая…», есенинское «Ты ещё жива моя старушка…» и так далее – всё это органические составляющие духовной жизни личности и народа в целом.

     «Настоящее лирическое стихотворение, –  пишет Вадим Кожинов, – это именно стихотворение, в котором создана, сотворена совершенная и самобытная художественная реальность…».

     Как это ни печально, очень широко распространено поверхностное представление, согласно которому задача лирического поэта сводится к воплощению как бы уже готового содержания (то есть переживания) в «прекрасную» форму.

     Между тем один из чудеснейших русских лириков Яков Полонский разъяснил суть дела с покоряющей убедительностью: «Что такое – отделывать лирическое стихотворение или, поправляя стих за стихом, доводить форму до возможного для неё изящества? Это, поверьте, не что иное, как отделывать и доводить до возможного в человеческой природе изящества своё собственное, то или другое, чувство… Трудиться над стихом – для поэта то же, что трудиться над душой своей». Впрочем, верным будет и обратное утверждение: «доводить до изящества» своё переживание – для поэта то же самое, что «трудиться над стихом», ибо его произведение есть органическое единство содержания и формы. Он не может создать прекрасное содержание иным путём, как только путём создания прекрасной формы».

    Словом, суть дела не в содержании и не в форме, а в их единстве. Потому что существуют, особенно в современной «литературе» стихи со значительно ярким «содержанием», как предметом «переживания», однако они лишены истинной художественной ценности. Существуют и стихи с какой-то изощрённой, оригинальной формой (таких особенно много), — то есть «материалом» поэзии, — но стихи ничтожные.

Можно сказать с уверенностью и все знают о том, что  поэт – это талант. Но, на деле оказывается, этого мало! Мало иметь словесно-изобразительный талант. Но в равной степени надо иметь человеческий талант! За природу поэта нельзя выдавать только внешние средства выражения. Настоящий поэт живёт самоуглублением духа, стремлением к уединению и созерцанию сущностей вещей прекраснейшего мира. Он поднимается горе, чтобы напитаться гармонией Космоса и опускается долу, чтобы поделиться этой гармонией творения со всеми людьми. Без подлинной поэзии нет жизни, как без настоящей жизни нет и не будет подлинной поэзии. Внешний мир в главных антиномиях добра и зла становится внутренним «полем» переживаний поэта. О чём бы поэт не писал, частное у него прорастает смыслом общего.

     Воистину подлинные лирические поэты и их наследие представляют для народа непреходящую национальную и духовную ценность. Они призваны не столько воспитывать в человеке чувство изящного, чувство красоты и гармонии, как все думают, сколько наполнять душу человека пониманием сущности бытия, постигать его тайну и выражать заветные созерцания своего народа. Глубокими переживаниями и любовью к  творению, любовью к человеку, как венцу творения и его внутреннему духовному богатству, которое они в избытке несут в себе, для того, чтобы щедро делиться этим богатством. Поэты внушают людям любовь к своему народу и Родине, часто воплощая в себе код национального сознания, утверждая глубокие национальные традиции. Только через литературу человек может определить свою национальную идентичность. Всякий другой путь к отождествлению себя с национальной культурной традицией является ущербным. Поистине настоящие поэты народны и по праву являются его достоянием…

    

     Одним из великих лириков мира является Фёдор Иванович Тютчев. Его поэтический взгляд на человека и мироздание столь велик, что мы можем с изумлением сказать – Тютчев вместил в себя всё творение, развив личностное начало до его границ. Он расширил своё сознание до Космоса так, что вселенная стала сущностью самого человека.

 

 

 

Душа хотела б быть звездой;
Но не тогда, как с неба полуночи
Сии светила, как живые очи,
Глядят на сонный мир земной, —
Но днем, когда, сокрытые как дымом
Палящих солнечных лучей,
Они, как божества, горят светлей
В эфире чистом и незримом.

 

 

     Его современники с восхищением писали о нём: «Это был духовный организм трудно поддающийся пониманию, тонкий, стройный, многоструйный» (Иван Аксаков).

А Афанасий Фет высказался возвышенной поэзией о своём собрате: «Вот наш патент на благородство, Его вручает нам поэт. Здесь духа мощного господство, Здесь утончённой жизни цвет».

     Поэзия Тютчева – это наука о ноуменальном (Ноумен – то что скрыто за внешним). Великолепно пишет Б. Козырев о свойстве стихотворений Тютчева: «Он потому заражает нас верой в «ноуменальную» подлинность того, о чем говорит, что сам от души верит в это. Мне кажется, что на русском языке нет поэзии, обладающей большей силой внушения, чем лирика Тютчева. И тот, кто полюбит ее, не может не услышать голос Хаоса в вое ночного ветра, причем уже не в стихах только, а и бессонной осенней ночью, в живом воплощении этого Хаоса; не может не испытать тайную сладость «растворения» души в сумерках или высшее счастье созерцания звездной сферы в зеркале неподвижных вод».

Тютчев словно наполняется энергией абсолютной свободы, энергией приобщения к тайне Духа и иррационального бытия. Поэт создаёт образ мыслителя в своей поэзии. Можно заметить, что в тютчевской мысли отсутствует лирический герой в привычном смысле этого слова. /О нашей мысли обольщенье/ты человеческое я/. Здесь «человеческое я» свидетельствует за весь род человеческий! Как справедливо замечает С.Л. Франк: «Ищет он не себя, а душу самого мира».

     Объектом его поэтического размышления становятся сверх личностные, творящие силы и божественные закономерности, которые заключены в глубинах мироздания и несут в себе ужасающую /Час тоски невыразимой/, но, вместе с тем, притягательную тайну для человека. Тютчев ввёл в поэзию тему Космоса и Хаоса. Космос, по мысли Тютчева, таит в себе Хаос, который природа искусно скрывает от человека.

     Стихотворение «О чём ты воешь ветр ночной» , которое является предметом моего размышления в этой статье, яркая иллюстрация к поискам и прозрениям поэта. Но обо всём по порядку.

 

 

О чем ты воешь, ветр ночной?
О чем так сетуешь безумно?..
Что значит странный голос твой,
То глухо-жалобный, то шумно?
Понятным сердцу языком
Твердишь о непонятной муке,
И ноешь и взрываешь в нем
Порой неистовые звуки!..

О, страшных песен сих не пой
Про древний хаос, про родимый!
Как жадно мир души ночной
Внимает повести любимой!
Из смертной рвется он груди,
И с беспредельным жаждет слиться…
О, бурь заснувших не буди,
Под ними Хаос шевелится!..

 

 

 

     Это стихотворение Тютчева не даёт мне покоя всю мою сознательную жизнь. Стихотворение требующее разгадки тайны, заключённой в нём.

     Поэт написал его в контексте других, столь же таинственных стихотворений, связанных с трагическим переживанием одиночества среди гнетущего, холодного Хаоса природы.

     Если внимательно вглядываться, в художественный мир Тютчева, то можно заметить, что он всецело состоит из образов природы. И его поэзия суггестивна,  мы можем наблюдать тончайшую вибрацию смыслов. Филигранное балансирование между точными, энергоёмкими смыслами.

     Читая стихотворение «О чём ты воешь ветр ночной», представляешь измождённое человечество, бредущее по безжизненной пустыне в поисках земли обетованной. Оно подвергается опасностям не только со стороны стихий равнодушной природы, но и со стороны внутренних демонов, обдержащих каждого человека. Эти призраки чёрных стихий словно сливаются в единое движение порывистого упругого  ветра, поднимающего в своих потоках тонны песка и пыли, которые заслоняют и горизонт, и небо, подобно косматым тучам, и нет проникновения света от спасительного солнца на помрачневшую землю. Мир предстаёт покинутым, сумрачным и преданным Хаосу. Животный страх охватывает заблудившихся в пустыне людей, в изнеможении идущих сквозь морок равнодушной холодной природы. Их сердца пребывают в состоянии того же Хаоса, в котором находится и окружающая их безжизненная стихия. Хаос в природе и Хаос внутри человека – бездна призывает бездну…

 

О, страшных песен сих не пой
Про древний Хаос, про родимый!
Как жадно мир души ночной
Внимает повести любимой!

 

 

     В этот период своего творчества Тютчев пишет близкие по переживаниям и думам стихотворения: «День и ночь», «Вечер мглистый и ненастный», «Тени сизые смесились»», в которых выражается та же трагическая темя одиночества человека, созерцающего беспредельный Космос и прозревающего в нём черты «древнего Хаоса», с котором он, человек, в ужасе ощущает своё «родство».

     При чтении упомянутых стихотворений Тютчева не оставляет присутствие пронзительного переживания —  космического растворения души поэта в мире. Расширение своего маленького мира до беспредельного Космоса. Вселенная будто становится сущностью самого человека.

     Поэтическая речь Тютчева строится на образах видимой природы в её различных проявлениях. Созерцание движения многообразных стихий творения, давало возможность Тютчеву раскрыть его глубинные переживания.

     Ночь — одна из необходимых стихий. Только ночью для поэта обнажается тайная жизнь природы. Она прорывается в тяжёлых, свинцовых  массах вод, устрашающей грозы или бегущего огня…

     От мирового океана до капель слёз – проявление этой одной стихии воды в стихотворениях поэта, приоткрывает втянутость человека в пространство всего мироздания…

 

Дума за думой, волна за волной –
Два проявленья стихии одной:
В сердце ли тесном, в безбрежном ли море,
Здесь — в заключении, там — на просторе –
Тот же всё вечный прибой и отбой,
Тот же всё призрак тревожно-пустой.

    Вода – это стихия благая, связанная с первоначальной жизнью. Она восхищает поэта, как первоэлемент жизни, как купель, из которой родилась жизнь. Но поэт видит в ней тёмную бездну неуправляемой стихии, которая страшит его своей неизвестностью.

Как океан объемлет шар земной,
Земная жизнь кругом объята снами;
Настанет ночь — и звучными волнами
Стихия бьет о берег свой…

 

Небесный свод, горящий славой звездной,
Таинственно глядит из глубины,-
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены.

 

     Стихия огня для Тютчева – это то, что иссушает, грозит разрушением. /Пламя рдеет, пламя пышит/искры брызжут и летят/… Где и как укрыться? Мистика раннего Тютчева, начиная с «Cache-Cache» и до конца 40-х годов, есть мистика языческого пантеизма – растворение человека в космосе, ощущение пантеистического единства. Тютчев размышляет о человеке, как о высшем существе во Вселенной, но существе одиноком и заброшенном в эту Вселенную, где побеждает Рок, где все подвержено смерти.

 

Тени сизые смесились,
Цвет поблекнул, звук уснул —
Жизнь, движенье разрешились
В сумрак зыбкий, в дальний гул…
Мотылька полет незримый
Слышен в воздухе ночном…
Час тоски невыразимой!..

Всё во мне, и я во всём!..

 

 

            Но там, «Час тоски невыразимой»… Именно в  этом стихотворении мы находим самый красноречивый ответ: Хаос, который скрыт от человека при ярком свете дня, ночью обнажается во всей своей неприглядной наготе. Переживания Хаоса приводят Тютчева к духовному кризису, к утрате веры. Это состояние было подлинной драмой для поэта. В стихотворении «Бессонница» он пишет об этом ужасном состоянии.

 

…Нам мнится: мир осиротелый
Неотразимый Рок настиг,
И мы, в борьбе с природой целой,

Покинуты на нас самих.

 

И наша жизнь стоит пред нами,

Как призрак, на краю земли,

И с нашим веком и друзьями

Бледнеет в сумрачной дали…»

 

 

 

    Вновь и вновь наслаивается глубокое переживание сиротства, и богооставленности. Что ждёт человека в этой неравной борьбе с равнодушной природой?! Единственная реальность существующая в мире – это смерть. «И гроб опущен уж в могилу»… И то, о чём вещает священник, уже никто не слышит… Человечество, вместе с поэтом,  проходит переломный момент истории, когда исчезает вера. Это событие глобального масштаба Тютчев пережил и великолепно описал в своих стихотворениях.

 

Не плоть, а дух растлился в наши дни,
И человек отчаянно тоскует…
Он к свету рвется из ночной тени
И, свет обретши, ропщет и бунтует.

Безверием палим и иссушен,
Невыносимое он днесь выносит…(51)

 

     Кризис 20-30-х годов, поэт выразил гениально. В поэтической форме он показал мировоззрение нового времени, новой культуры, эпохи свободного человека, выключенного из привычной иерархии отношений. Теперь человек есть мера всех вещей – небывалый гуманистический принцип. Свобода, мощь своего духа! Но при этом, трагическая интонация стиха, рядом мотив сиротства, боязнь стать жертвой разрушительных сил истории, космоса и природы…

 

И чувства нет в твоих очах,
И правды нет в твоих речах,
И нет души в тебе.
Мужайся, сердце, до конца:
И нет в творении творца!
И смысла нет в мольбе!

 

 

     Подводя итог сложного духовного периода в жизни Тютчева, можно сказать, что поэт раскрывает в своём творчестве и исторический аспект, и аспект личностный, и антропологический аспект, и религиозно-философский, и глобальный аспект связанный с трагической жизнью человека на земле – всё присутствует в поэзии Тютчева этого времени.                

     Поэт своей мыслью и судьбой словно показывает нам путь странствия человечества, потерявшего Бога. Сам поэт обретает опору в христианстве, в православии…

О вещая душа моя,/ о сердце полное тревоги, /о как ты бьёшься на пороге/ как бы двойного бытия./ Пускай страдальческую грудь/ волнуют страсти роковые,/ душа готова как Мария/ к ногам Христа навек прильнуть/…

     Без описания проблематики переживаний Тютчева в сложный период его жизни, было бы не просто вернуться к нашей задаче, которая состоит в том, чтобы раскрыть смысл стихотворения «О чём ты воешь, ветр ночной».

     В. Кожинов замечает: «Тютчев нам даёт образ мыслителя в своей поэзии»…

     Б. Козырев пишет о «мифотворчестве Тютчева» и о повышенном эффекте затянутости в стих.

     Ю. Чумаков пишет научные, лингвистические исследования о многих стихах Тютчева.

«Лирика Тютчева воспринимается, говоря словами Вл. Соловьева, «как проявление и образ мятежной жизни, гигантского порыва стихийных сил, введенных, однако, в незыблемые пределы…». Благодаря этому композиционные структуры Тютчева максимально напряжены и выглядят гиперкомпенсацией конструктивных усилий. Это отмечается в крайней сжатости форм, в предпочтении миниатюры, в стремлении к уравновешенным, четным, симметричным соотношениям стихотворных масс или, иначе, к нечетным, главным образом трехчленным, дискурсивным построениям».

       Ю. Тынянов пишет, что «вся лирика Тютчева — это попытка философского осмысления природы. Тютчев пытается в своей поэзии осмыслить роль человека во вселенной. Мотив одухотворенности природы, связи человека с природой – основной мотив тютчевской лирики».

     Ю. Лотман пытается в рамках философии сделать обобщения мифологем Тютчева. «Образным фундаментом авторского мифа следует признать оппозицию «Бытие – Небытие», которая многообразно реализована, —  утверждает он  в работе «Поэтический мир Тютчева», — в образно-тематических рядах: «Хаос — Космос», «Смерть — Жизнь», «Ночь — День», «Небо — Земля», «Океан (Бездна) — Человек», «Север — Юг», при этом члены таких рядов не имеют раз и навсегда фиксированного места: в некоторых стихотворениях день, а значит, Космос и жизнь, оцениваются как ложное бытие, т. е. как «небытие»: Ночь может оцениваться и как благодатное начало, которое причащает человека к полноте бытия. Все оппозиции, выделяемые в основном противостоянии «Бытие – Небытие», определяются у Тютчева и сложным взаимодействием Хаоса и Космоса. Поэтому и природа воспринимается поэтом в поистине вселенском масштабе, а лирический герой помещен в своей сущности в категории космического порядка. Для Тютчева тема Космоса – сосредоточение многообразия, что обусловливает и мотивы двойственности, борьбы, сопряжения противоборствующих начал, а значит Космос не может существовать вне и без Хаоса. Поэтому и Хаос, и мрак божественны, прекрасны и привлекательны: Тютчев именует их «родимый Хаос», «святая ночь», а воля к смерти и воля к жизни одинаково привлекают его лирического героя. Основной в раскрытии темы Хаоса становится мысль о том, что соприкосновение с этой стихией дает человеку возможность осознать всю глубину пропасти, которая отделяет Хаос от Космоса, и только преодолев хаотическое, можно достичь гармонии в мире и в себе самом. Лирика Тютчева открывает чистую красоту Космоса через Хаос и гармонию, борьба которых – это и есть «злая жизнь с ее мятежным жаром».

     Вот характерные высказывания исследователей поэзии Тютчева. Ни одно из предположений не приближается к пониманию проблематики глубинных смыслов, которые рассматривал Великий поэт. Все исследователи ходят вокруг да около, не замечая принципиальных идей в его поэзии. Давайте подробнее вглядимся в стихотворение.

     «О чём ты воешь ветр ночной, о чём так сетуешь безумно»?.. – взволнованно спрашивает поэт у одной из вольных стихий природы. И уже в первых двух строках восьмистишия возникает напряжённая вопрошающая интонация и захватывает читателя, вовлекая его в диалог поэта с ветром. И с каждой строкой это напряжение нарастает, как будто читатель ждёт ответа на тревожные вопросы человека к разбушевавшейся  стихии:

 

Что значит странный голос твой,

То глухо-жалобный, то шумный?

 

     После каждой строки поэт точно останавливается и ждёт, что ему ответит ветр ночной.

Но стихия молчит, как молчит любое другое явление ночной природы. Тютчев знает об этом таинственном молчании и осознание этого, заставляет поэта идти к самому краю, чтобы заглянуть в эту открывшуюся бездну, где живёт его страх. Он пишет поразительные слова признания о пребывающем в нём самом Хаосе:

 

     Понятным сердцу языком

     Твердишь о непонятной муке…

 

     Что это за язык, который понимает сердце поэта? Что Тютчев имеет ввиду? Ведь сердце человека является седалищем телесных и духовных сил, оно есть источник жизни в человеке. Откуда в нём сохранился язык о древнем Хаосе? Но Тютчев подчёркивает, что уже в самом сердце поэта начинает мучительно и уныло звучать голос, воплощённый в окружающей природе. Само сердце становится вместилищем Хаоса:

 

     И ноешь, и взрываешь в нём

     Порой неистовые звуки!

 

О, эти «неистовые звуки» волнующие человеческое сердце и притягивающие его к себе! Помните Пушкинское: «Всё, всё, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья — бессмертья, может быть, залог!»… Какое сладостное желание у «смертного сердца» заглянуть за последнюю черту, преодолев животный страх. Может быть, там ждёт человека бессмертие? А, может быть, и окончательная смерть?

     Тютчев восклицает, обращаясь к непознанной стихии:

 

     «О, страшных песен сих не пой

     Про древний хаос про родимый!»

 

     Значит хаос, по мысли поэта, является не только близким человеческой сущности, но «родимым»? Это слово в контексте стихотворения можно истолковать двояко. С одной стороны человек родной Хаосу природы, потому что человек стоит в ряду творения других существ. А с другой стороны Хаос может быть и родителем самой заблудившейся в Космосе души?

 

     «Как жадно мир души ночной

     Внимает повести любимой!»

 

     Вот к каким сладостным глубинам души человеческой обращается поэт! Он исследует  «мир ночной души», которая «жадно внимает любимой повести». А повесть эта «про древний Хаос, про родимый!»

 

     «Из смертной рвётся он груди

     И с беспредельным жаждет слиться…»

 

     Тютчев называет человека смертным. Приходит ни откуда, уходит в никуда и жаждет смерти и уничтожения, сливаясь с беспредельным Хаосом… Но эта мысль страшна поэту. Поэт не может смириться с бессмысленностью жизни человека на земле. И он в страхе восклицает:

 

     «О, бурь уснувших не буди:

     Под ними хаос шевелится!..»

 

     Поэт призывает не будить спящего в неведении человека. Он ещё не умер, он только спит и пусть он насладиться счастьем неведения. Ибо пробуждение для него может обернуться катастрофой. Но мы знаем, что у Тютчева есть стихотворение «Близнецы»:

 

     «Есть близнецы – для земнородных

     Два божества – то смерть и сон,

     Как брат с сестрою дивно сходных –

     Она угрюмей, кротче он…»

 

     Что же есть Хаос по существу? Он есть кладбище древних богов, древних язычески-иудейских представлений о подлунном мире. Он живёт не только в стихиях и явлениях природы, он пребывает и в самом человеке, который несёт в своём опыте весь человеческий опыт от седой древности. И этот первородный Хаос , ветхозаветная тьма никуда не удалились из человека. Со времён эпохи Федора Ивановича Тютчева ничего не изменилось! Современный земнородный спит, убаюканный цивилизацией, лживой 

культурой, семьёй, социальной жизнью, общественной деятельностью, различными идеологическими концепциями, бытом и его заботами и всем тем, что называется суетой сует!.. Внутренних демонов не видно, кажется, что они тоже спят, но это не так. Они прорываются наружу через всё, что называется в человеке цивилизованностью или иными словами – иллюзорной жизнью. И не только в отдельном человеке, но в целых народах. Над просвещением людей два тысячелетия трудилось христианство – единственная религия, раскрывшая суть жизни и давшая народам надежду на бессмертие. Однако, надо учесть, что христианство не почвенная религия, а пришлая. Не только для России и для цивилизованной Европы.  Она исторически оказалась не почвенной и самому израильскому народу, в лоне которого появилась. Это неудивительно, потому что христианство религия откровения,  сошедшая с небес и оказавшаяся не почвенной для всех народов земли. Такая религия со страдающим Богом,  не могла возникнуть в сознании человека…

     В определенные этапы истории могут вставать древние боги язычества. И тогда происходит то, что происходило много раз в истории человечества. «Взрывы» в начале двадцатого столетия – это столкновение язычества с христианством. Это агрессивная реакция язычества на христианство. Германский нацизм и национализм в середине двадцатого века — это был отзвук, возвращение, рецидив азиатского, языческого деспотизма. Древние боги проснулись. Но вот, не прошло и ста лет, как в двадцать первом веке они пробудились снова и с ужасающей силой, захватив целый этнос, чтобы залить жертвенной кровью землю. Они проступают, проявляться сперва в личности отдельного человека, а потом захватывают и весь народ. Об этом надо всегда помнить. Стихотворение «О чём ты воешь ветр ночной» написано в  тридцатом году позапрошлого века. Тютчев понимал жизнь личности в истории и в России и анализировал её. Он осознавал  и анализировал и собственную жизнь.  Он понял, что в каждом человеке и в целых народах живет первородный языческий хаос, не изжитый христианской цивилизацией, во тьме которого прячутся демоны. Тютчев учил ведению, знанию, образованию. Неведение, которое присуще России и её народу, является восьмым смертным грехом. Ибо оно погружает человека и весь народ в состояние летаргического сна.

     Надо осознавать, что всё есть текст, который надо уметь читать. Картина есть текст, музыкальное произведение есть текст, история страны есть текст, книга есть воплощённый текст и жизнь своя и собственного народа тоже есть текст! Помните пушкинское: «И с отвращением читая жизнь мою»? Пушкин читал свою жизнь, как он читал и жизнь Российской истории и анализировал её.

     Тютчев, пережив личностный кризис веры, словно, обобщил весь исторический и духовный путь странствующего человечества в поисках Истины. И предупредил человечество в своём стихотворении //О чём ты воешь ветр ночной//, об опасности атеистического экзистенциализма, который отвергает не только Бога, но и саму жизнь, от которой его мучит метафизическая тошнота…

     Последнее двадцатилетие в поэзии Тютчева присутствуют глубокие христианские мотивы. В стихах появляются евангельские и ветхозаветные цитаты. Вот некоторые из них: перефразированная цитата из Евангелия от Марка (гл. IX, ст. 24) в стихотворении «Наш век» (I, 136), от Матфея (гл. V, ст. 8) в стихотворении «Памяти В. А. Жуковского» (I, 151), сравнение Ломоносова с Иаковом (II, 165) и т. д., не говоря уже о знаменитой строке: «Душа готова, как Мария, // К ногам Христа навек прильнуть» (I, 163).

     Тютчеву вполне открылась Истина христианства. И в последующие годы во многих стихотворениях о природе мы находим все усиливающиеся христианские мотивы.

Как рвется из густого слоя,
Как жаждет горних наша грудь,
Как всё удушливо-земное
Она хотела б оттолкнуть…

      Переломный момент между двумя творческими эпохами Тютчева, с точки зрения многих исследователей, а может быть, и вершину его поэзии, представляет стихотворение  «Два голоса». Здесь — разрыв с «благими» богами природы, здесь — величественная попытка утвердить достоинство человека в нем самом во взаимодействии с личным Богом – Христом Спасителем. Древние боги после «Двух голосов» вымирают: их больше нет в стихотворениях Тютчева. Их нет и в нём самом…