СЕВЕРА ЧИСТЫЙ СВЕТ
Ольга БЛЮМИНА
кандидат филологических наук,
доцент кафедры русского языка и истории литературы
Московского государственного политехнического университета
Рецензия на книгу А. В. Полуботы«На ослепительном снегу» (Полубота А. В. «На ослепительном снегу. Сборник северной поэзии. – М.: Издательство «У Никитских ворот», 2023.–112 с.)
В новую книгу Алексея Полуботы, сборник северной поэзии «На ослепительном снегу», вошли стихотворения, так или иначе связанные с темой Севера. Разноликий мир Севера в стихах Алексея неповторим в каждом своём воплощении, и в тоже время − узнаваем и близок для читателя из любой географической точки на карте России. Потому что в дыхании северных просторов его стихотворений – дыхание России. России малой и большой, личной и исторической. Невозможно не впустить в своё сердце Север после прочтения этой книги − такой осязаемой и зримой становится близость к родной земле, как будто прижался к ней щека к щеке и чувствуешь, как проникает в тебя её тепло, и согревает, и что-то ещё, смысл которого необъясним, но очевиден − «И тихий свет тоскующей души / Дрожит в закатной тающей полоске»…
Василий Казанцев, поэт, чьё имя, безусловно, перешагнуло порог времени, писал о поэзии Алексея Полуботы: «В ней много тонко прописанных сияющих пейзажей <…> Но не живопись сама по себе – главное достоинство лирики Алексея Полуботы. Не сочетание линий и красок <…> в лирике поэта природа – олицетворение самого смысла жизни».
Стихи Алексея Полуботы не просто живописны, они источают свет: белый, золотистый, снежный. Не случайно, в связи с этим, название сборника его северных стихов. На особенности цветописи Алексея следует смотреть как на принцип «осуществления поэтического бытия». Именно потому, что у него «природа – олицетворение самого смысла жизни», мир поэтический и мир действительный для автора нераздельны. Пейзаж, окружающий поэта, − это отзыв на его внутреннее состояние, и в то же время самоощущение поэта – это продолжающаяся в нём природа. Но природа особого свойства, вызывающая не просто эмоциональный отклик, или неуловимое желание заглянуть за грань постижения прекрасного: чуткость и даже сопричастность лирического героя к гармонии передаётся читателю в виде понимания нераздельности мироздания. Повреждённая в своей телесности целостность мира обретает первозданную неподдельность.
Северные просторы поэзии Алексея светозарны. И светоносны в том смысле, что они объединены образом света как древним, исконным мерилом блага и красоты.
Цветовая картина любого мира не может быть создана без противопоставления светлых и тёмных цветов, без приёма контраста. И всё-таки избегание прямого наименования черного цвета – один из узловых принципов, организующих форму поэтического бытия в стихах Алексея. Характерное в этом отношении стихотворение «Родителям», открывающее сборник:
На ослепительном снегу
Ни пятнышка, ни тени.
Спят облака, как на бегу
Застывшие олени.
Знакомый с детства снежный край!
Край замерших просторов,
Где в тишине собачий лай
Мерещится озёрам.
Где редкий куст увяз в снегу,
Валун – старик угрюмый,
При ярком свете и в пургу –
Свои лелеет думы.
Эпитет ослепительный и ключевой образ снег определяют всю концепцию стихотворения. Не просто белый, чистый, сияющий, но ослепительный снег в самой первой строке, компоненты значения которого вбирают в себя всевозможные впечатления яркости, белизны, не случаен. Высвечиваемое понятие чистоты, слепящей, то есть затмевающей собой всё прочее в пространстве, понимается как изначальное благодаря усилению синонимией ни пятнышка, ни тени. В воображении художника эта немыслимая белизна может быть омрачена не более, чем пятнышком, а не чем-то чёрным, большим – более мерклые тона, чем пятнышко и тень, даже представить невозможно. Слово пятнышко в прозаическом сознании имеет значение «грязь», то есть переносно: что-то нечистое, что может «запятнать», бросить тень. Значит, с самого начала цветовое взаимодействие носит ценностный характер. Спят облака, как на бегу уснувшие олени, слово облака, соотносясь с первой строкой, проявляет здесь, конечно, значение белого цвета (ослепительный снег). Снег, соединяющий край и простор переводит аксиологию цвета в аксиологию пространства. Детство – край чистых помыслов, устремлений без примеси лукавства: перед нами предстаёт взрослый человек с чистыми глазами ребёнка, когда-то давно впитавшими эту красоту невинности. Таким образом воссоздаётся древнее понятие о красоте, которое само собой, естественно включало в себя понятия добра, блага. Метафора замерших просторов отображает впечатление неподвижной бескрайности: из-за ослепительной, девственной белизны не видно конца снежным просторам, и не видно им перемены, как когда едешь в санях, а пейзаж не меняется, и кажется, что стоишь. Необозримость пространства тождественна вечности, бесконечное чудо жизни, которое пребывает во веки.
Снег, продолжающий в нас природу, в стихотворениях Алексея Полуботы – принадлежность не-городского пейзажа. И в описании бесконечно любимого города Мурманска, своеобразного центра художественной вселенной, снежные мотивы очень непохожи на те, которые открываются за городом. Мурманск окрашен в свои, узнаваемые цвета. Кажется, поэт видит город таким, каков он есть без идеализации: город на краю земли, где знобящий серый холод, где хмурый ветер, блеск холодных окон, сумрачные воды – нелюдимая, северная земля. Но сумрачность и суровость города детства на краю больше похожи на сосредоточенную задумчивость. В основном, «мурманские» стихи монохромны. Так создаётся ощущение монолитного единства городского пространства. В стихах, в которых не ощущается дыхание города, воспринятых как бы за городской чертой, сияющая белая ночь, отражённая снегом, не похожа на хмурую городскую картину, где сырой бетонной скукой веет от домов. Край земли и детства край (Моя любовь, мой непорочный край; не забыть мне этот город на краю земли; город детства на краю) взаимодействуют от стихотворения к стихотворению и образуют такой сложный образ, в котором край – кромка, оконечность и край – страна, отчизна воспринимаются в одной плоскости, я бы обозначила всё это словом берег. Берег – это и граница, за которой начинается другая, не-родная земля, и причал студёной земли (родной берег), который всегда ждёт тебя, и откуда начался долгий жизни путь; и последний рубеж. Стихи о Мурманске делятся на две больших световых группы: хмурые и светло-хмурые:
Не забыть мне этот город
На краю земли,
Где знобящий серый холод
Будит корабли.
Эпитеты тоскующий, знобящий, хмурый в стихотворении окружают прилагательное «серый», в сближении компонентов значений цвета и ощущений, серый задаёт основу этих ощущений, а не наоборот. И город не похож на город, он похож на пейзаж, он избавляется от признаков реальности, становясь каким-то таинственным миром. Осмысление городского пространства негородскими образами – одна из моделей поэтической реальности Алексея Полуботы. Город осознаётся героем как продолжение природы, он не отделён от неё, а неразделен с ней. Серый цвет в мурманских стихах, впрочем, как и в других, не всегда несёт негативную характеристику (недаром и в русской языковой культуре он часто синоним голубого). Значит, состояние погружения в природу – внутренне независимое чувство, независимо от давления среды, для человека, который не отделяет себя от природы, всегда носит её в себе.
И всё же вернулся. Судьба моя – Мурманск.
Мерцает могуче залив.
Сквозь бури и штили пролёг сюда курс мой,
К причалу студёной земли.
В этом Мурманске, откуда можно прийти в детство, и где рассыпано солнце на кочках морошкой, в целом движения гораздо больше, чем в стихотворении «Не забыть мне этот город». И динамику эту задаёт свет, которого здесь тоже больше. В хмурых стихотворениях движения меньше, больше сна, скованности, раздумий. Но стихотворения обеих групп, повторюсь, не окрашены тоской, ностальгией. Печаль здесь не хозяйка.
Я бы сказала, что между живописью и стихами Алексея Полуботы очень короткое расстояние, в этой словесной изобразительности человек так близко к природе, что может черпать её горстями. Такая близость равнозначна близости к первоначальному замыслу человеческого бытия.
При чтении северной лирики Алексея испытываешь то чувство, которое выразил ещё Михаил Юрьевич Лермонтов: «удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретённое отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда, и, верно, будет когда-нибудь опять».
