СЕДЫЕ АНГЕЛЫ

Дана ВИТТ

Рождественский вечер выдался красивый, как на немецкой открытке — с большими белыми снежинками, легким морозцем, сияющими гирляндами на улицах и тем дивным запахом хвои, который и летом наводит на мысли о празднике. Через несколько часов должна была наступить та самая «тихая ночь, святая ночь», о которой в песенке поется.

И все, даже безнадежные атеисты, невольно ждали чуда.

Все — кроме двух человек. Эти считали, что чудеса в их жизни кончились — по крайней мере, не появятся еще долго. Впрочем, одно еще могло случиться — если им удастся побеседовать без скандала.

Они подошли к кафе с двух сторон — молодая женщина, одетая нарядно и даже богато, и мужчина, чуть постарше, одетый обыкновенно. Встретившись у самых дверей, они даже не улыбнулись друг другу, только кивнули.

 —Ты пунктуальна, — сказал мужчина.

 —Ты тоже, — ответила женщина.

И они вошли в кафе, которое выбрали за одно отличное качество — музыка там не гремела над ухом, а тихонько мурлыкала и журчала.

Официантка подошла и приняла заказ — две чашки кофе. Да и те пришлось взять не из любви к бодрящему напитку — просто сидеть в кафе, не делая вообще никакого заказа, неприлично.

 — Ну, поговорим, — первой взялась за дело Светлана.

— Давно пора, — согласился Валерий.

— Я встречалась с маклерами, с тремя, и все в один голос твердят — нашу квартиру дороже, чем за сорок тысяч, сейчас не продать. За тридцать восемь — берутся, за тридцать пять может уйти в течение месяца или двух. А вообще советуют ее сейчас не продавать, а сдавать. Пока не настанут лучшие времена.

— Спасибо, — ответил Валерий. — Я узнавал насчет машины. Если ее подлатать, то тысяч восемь за нее взять можно. Только на это нужно время. Сейчас мертвый сезон, многие вообще осенью продают транспорт, чтобы весной взять что-нибудь новенькое. С машиной, в общем, полная засада.

— Плохо.

— Да.

— Нелепо — иметь квартиру и не жить в ней, а деньги она все равно жрет! — вдруг выкрикнула Светлана.

— Кто тебе мешает в ней жить?

— Не хочу! Мне на нее смотреть тошно!

— Поверь, мне тоже. Хотя я думал, что ты бы могла там остаться, а мне выплатить половину стоимости…

— Что?

 —А я бы выплатил тебе половину стоимости машины, и не пришлось бы тратить деньги еще и на маклеров…

— Какой ты умный! Четыре тысячи тебе даст твоя драгоценная мамочка! А мне кто даст двадцать тысяч?

— Шестнадцать — это минус четыре за машину. И мы в расчете. Ты остаешься с квартирой, я остаюсь с машиной…

— Я видеть не хочу эту квартиру! Говорили же мне — какой смысл официально выходить замуж, все равно ведь разводиться, а развод — сплошной геморрой!

На это Валерий ничего не ответил. И что тут скажешь — напомнишь, какая горячая любовь привела их в загс? Они ведь друг без друга минуты пробыть не могли. А потом начался быт, и сперва они честно пытались приспособиться, притереться, не замечать того, что жена не в состоянии сварить овсянку, а муж может, взяв пакет с мусором для выноса на помойку, отвезти его к себе на работу. Они долго не ссорились, долго держались — потом прорвало. И вот уже дошло до дележки совместно нажитого имущества.

Но ответ на сердитые Светланины слова все же был — совсем рядом раздался смех. Это был беззаботный женский смех — так должны хохотать только очень красивые и счастливые женщины.

Валерий обернулся.

Через один столик от них сидели двое — старичок и старушка. Оба седенькие, в тех годах, когда материальный мир становится все более хрупким и призрачным, а душа уже почти на пороге Вечности.

Обернулась и Светлана. Она заметила другое — старушка была прекрасно причесана, в ушах у нее сияли красивые серьги, губы она подкрасила модной помадой, щеки подрумянила. Так собираются на свидание, — подумала Светлана и вдруг поняла — это же и в самом деле свидание…

Старушкина рука лежала на столе — протянутая вперед чуть больше, чем полагается по правилам хорошего тона. А старичок, сидевший напротив, накрыл ее своей ладонью. Он тихонько рассказывал что-то веселое и смешно морщился при этом. Старушка опять засмеялась.

И Светлана, и Валерий, глядя на эту пару, боялись признаться себе, что оба, молодые, красивые, на многое способные, испытывают невероятную зависть. Да, зависть — к почти бесплотным старичкам, которые пришли рождественским вечером в кафе всего лишь подержаться за руки.

У них явно не осталось житейских хлопот, кроме забот о здоровье. Они лакомились — но не просто пирожными, не просто салатами, а глинтвейном. Может, только раз в году они и позволяли себе такой алкогольный праздник.

— Хочешь глинтвейна? — вдруг спросил Валерий.

— Да, — ответила Светлана. — Но я сама себе возьму. И чего-нибудь еще. Я не успела пообедать.

— Как знаешь. А что касается квартиры — надо позвонить Малышеву. Он все время каких-то иностранцев принимает. Может, больше смысла селить их на частной квартире, чем в гостиницах.

— Ага! Больше! У нас только американских миллионеров принимать! Я сколько раз просила тебя приклеить кафель в ванной?

— Завтра же сделаю. А ты бы могла поменять шторы. Говорят, красивые шторы — половина цены, когда сдают…

— Шторы я могу взять у мамы, — подумав, сказала Светлана. — Она предлагала. Но ты тогда уж вытащи сломанное кресло.

— Как же без кресла?

— Не знаю! И вытряси ковры. Не пропылесось, а вытряси.

— Их еще можно вытоптать на снегу. Это лучше всякой химчистки. Когда я был маленький, мы с дедом бабкин большой ковер вытаптывали.

— Это как?

— Кладут ворсом на чистый снег и ходят по нему. Потом оттаскивают — а на снегу остается большой черный прямоугольник…

Бабулька опять засмеялась, Валерий со Светланой опять повернулись. Теперь уже ее рука лежала на руке старичка.

Валерий подумал: какая удивительно беззаботная улыбка… Светлана подумала: я с этой нервотрепкой до бабулькиных лет точно не доживу, и она ведь наверняка с этим дедом золотую свадьбу уже отпраздновала, кошмар — полвека с одним и тем же человеком…

— Можно не только Малышеву позвонить, — сказала она. — Можно в Москву Якобсону. Он, кажется, дочку замуж выдает — вот и приехали бы сюда пожить на медовый месяц…

— Классная мысль — квартира на медовый месяц! — обрадовался Валерий. — Точно! Можно ее оформить — шторы там светлые повесить, сердечки какие-нибудь, постельное белье соответствующее!..

 — Белье я видела в «Стокмане», но дорогущее…

И тут в кафе появились трое — два парня-близнеца, высокие и плечистые, с ними хорошенькая девушка. Эта компания направилась прямо к старичкам. Девушка села рядом с бабулькой, парни остались стоять.

Голоса у них были громкие, старички отвечали тоже довольно громко, и Светлана с Валерием слышали весь разговор.

— Что, дед, понравилось тут? — спросил парень.

— Глинтвейн не тот, — отвечал старичок. — Совсем неправильный глинтвейн.

— Рыжий прав, — подтвердила бабулька. — Будем искать настоящий. Пока не найдем. А пирожные те самые…

— Нет, Рыжая, пирожные тогда были меньше и с шоколадной шапочкой, — возразил старичок.

— Ты, Рыжий, все забыл! Шапочки не было, творожный крем был легче и пышнее. И крышечка… да, крышечка! Она выше открывалась… да! Сахарной пудры не было!

— Была! Она у тебя на щеках осталась…

 — Бабуль, ты довольна? — спросила девушка. — Мама нервничает, говорит — мясо перестоит, засохнет, закуски заветрятся. Сказала — ничего не слушать, везти вас домой, невзирая на сопротивление.

— Всех позвали? — строго полюбопытствовала бабулька. — Посуды хватило?

— Всех!

— Думал ли ты тогда, Рыжий, что у нас за рождественским столом соберутся трое детей, семеро внуков и четыре правнука? Да — и зятья, и невестки!.. А?..

— Я думал только об одном, Рыжая, — чтобы тебе понравился и глинтвейн, и пирожные… ну, и я сам, конечно…

Здоровенный внук помог бабушке выйти из-за стола.

 — Я сама! — вдруг заявила бабулька. И, оттолкнув второго внука, зашла за спину своему старичку. Тут оказалось, что он сидит не на стуле, а в инвалидном кресле.

— Бабушка, надень очки! — взмолилась внучка.

— Не хочу.

Бабулька подтолкнула и покатила кресло, с привычной ловкостью лавируя между столиками. Внуки, посмеиваясь, шли сзади и вмешались уже у дверей.

Старички и молодежь пропали из виду, и в кафе сразу словно стало темнее.

Оказалось, не только Валерий со Светланой — другие посетители тоже смотрели на эту пару. И все невольно улыбались.

— Трое детей, семеро внуков и четыре правнука, — повторила официантка, оказавшаяся рядом. — Вот это, я понимаю, семья…

— Вот это, я понимаю, любовь, — добавил пожилой мужчина, ужинавший в одиночестве.

— Будьте добры, глинтвейн, салат с креветками, ризотто… — начал было заказывать Валерий, но осекся и испуганно посмотрел на Светлану. — Ты ведь всегда берешь с креветками?..

— Да. А ты? Ты будешь глинтвейн?

— Буду, конечно.

Но, когда принесли стаканы, Валерий попробовал первым и недовольно хмыкнул:

— Дед прав — что-то тут с глинтвейном не так. Неправильный.

— Не пойдешь же ты сейчас искать правильный.

— А это мысль…

— Что, прямо сейчас?

— Почему бы и нет?

— Ты так считаешь?

— Но ведь где-то он есть? Или, как эти дедка с бабкой, откладывать поиски на пятьдесят лет?

— Ну, если так…

Этот странный разговор был, если вдуматься, вовсе не о глинтвейне.

Оба, и Валерий, и Светлана, просто боялись сказать друг другу: «Давай помиримся!»

Они одновременно поняли, что счастье и любовь возможны — и это будет очень долгое счастье, очень долгая любовь, вплоть до той поры, когда выразить чувство можно будет лишь прикосновением пальцев.

И не все ли равно, что кто-то не умеет варить овсянку, а кто-то — выносить мусор? У Рыжего с Рыжей тоже не все было гладко — а вот ведь любят друг друга, и даже инвалидное кресло им не помеха. Главное — видеть цель.

И эту цель Светлана с Валерием в рождественский вечер увидели — как будто кто-то поднял занавес и показал им крошечный кусочек их собственного будущего.

Ведь у обоих волосы, ее длинные и его — коротко стриженые, были с очень даже заметной рыжинкой…