ВОЙНА В ТВОРЧЕСТВЕ НИКОЛАЯ ТРЯПКИНА
ОЛЬГА БЛЮМИНА кандидат филологических наук, доцент кафедры социально-гуманитарных и общеправовых дисциплин Московского финансово-юридического университета
Целью данной статьи является исследование образа войны в поэзии Николая Тряпкина в контексте одного из важнейших способов организации художественного бытия в его творчестве – космизмом. «Художественный мир Н. Тряпкина – это отнюдь не мир крестьянской избы, не мир России или Евразии, хотя, безусловно, в нём есть всё вышеназванное. Это космос, Вселенная, явленная не отделимо от человека и его бытия» [11, c.109], при таком понимании в аспекте космизма лирики Николая Ивановича развитие образа войны должно быть рассмотрено и в его связи с наследием народного творчества и традициями русской литературы, и в полифоничности и интертекстуальности его поэтики. Актуальность работы обусловлена тем, что это едва ли не первая попытка описания реализации образа войны как элемента художественного мира Николая Тряпкина.
Тема войны в русской советской поэзии представлена широко.
Поэтами-фронтовиками, которые ушли на фронт солдатами, − Семёном Гудзенко, Юлией Друниной, Юрием Левитанским, Давидом Самойловым, Николаем Старшиновым, Иосифом Уткиным и многими другими. Это один взгляд, окопный, не просто прочувствованный, а пережитой.
Поэтами – военными корреспондентами Александром Твардовским, Алексеем Сурковым, Павлом Шубиным, Константином Симоновым, Брониславом Кежуном и проч. Они писали и сильно, и пронзительно, и лиро-эпически, но это уже несколько иные координаты, иная конкретика. В каких бы переделках ни случалось побывать поэтам, в их поэтическом отклике всё равно очевидно доминирует взгляд наблюдателя.
И был Николай Тряпкин. Ровесник писателям-фронтовикам, не попавший на фронт из-за тяжёлого заикания, но немало написавший и передумавший о войне. О ней он писал и в самую военную годину, и в последующие годы тема войны не отпускала поэта.
Николай Тряпкин – особенное, неповторимое явление в русской литературе ХХ века. И несмотря на то, что лучшие литературоведы и критики такие В. Кожинов, С. Куняев, А. Тарасенков, С. Николаева, В. Редькин и другие обращаются к его творчеству; в конце XX – начале XXI века появляются диссертационные исследования, посвящённые различным аспектам творческого пути поэта (Бараков В. «»Почвенное» направление в русской поэзии второй половины XX века» [1], Кошелева И.Н. «Фольклорный мир поэзии Н. Тряпкина, Ю. Кузнецова, В. Высоцкого» [10], Хриптулова Т.Н. «Поэтическое творчество Н.И. Тряпкина: типологические и генетические связи» [19]), имя Н. Тряпкина продолжает относиться «к числу тех явлений русской поэзии, место которых в истории литературы ещё только определяется» [19, с. 169].
Татьяна Хриптулова опубликовала большую монографию, в ней «творчество Тряпкина рассматривается как метатекст, взаимодействующий с такими системами как фольклор и классическая литература» [19, с. 6]. Творчество Николая Тряпкина в основном рассматривается в русле традиции и фольклора. И это справедливо. Но особенность его художественного мира ещё и в исключительной полифоничности [2], во всеохватности, в абсолютной смычке действительного и поэтического миров.
Сейчас стихотворения поэта на военную тематику остаются на обочине интересов исследователей. А между тем, война в стихах Николая Тряпкина – это ещё одно, третье измерение. Во время войны – он жил ею, ею болел. В сорок пятом встречал Победу… Однако и тряпкинская война, и тряпкинская Победа существуют в реальности крестьянского мира, который, как обоз с продовольствием, тащится за уходящим вперёд отрядом, он тоже участвует в сражении, но бойцы его безоружны. И не считают себя бойцами, даже стесняются этого.
Юрий Кузнецов говорил о Николае Ивановиче «… Тряпкин – последний русский поэт. Трудно и даже невозможно в будущем ожидать появление поэта подобной народной стихии» [3, с. 7]. В этой характеристике важно не только указание места поэта в современной русской поэзии, но и определение основы его поэтической философии, «проистекающей из нравственных идеалов народа» [20, с. 10].
Образ войны – один из ключевых образов в русской литературе, что было предуготовлено самой исторической судьбой России. Можно сказать, что определение своей национальной специфики, своего культурно-исторического места в международном пространстве средствами языковой изобразительности началось с произведений на военную тематику. «Слово о полку Игореве», «Задонщина», «Слово о погибели Русской земли» представляют собой лирический отклик на войну в той или иной её ипостаси.
Поэзия Николая Тряпкина, безусловно, наследует и преломляет архетипы, входящие в концептуальное поле войны. Но основной массив его стихотворений описывает Великую Отечественную Войну.
Среди современных исследователей образ войны разрабатывается в работах Прокофьевой В.Ю. [14], Переваловой С.В. [13], Даренского В.Ю. [6], Уфимцевой Н.В. [18], Смолиной А.Н. [16], Козловой Г.А. [8], Урюпина И.С. [17], Октябрьской О.С. [12], Сидоровой Г.П. [15] и др. Для данной статьи наиболее значимыми будут работы Даренского В.Ю. «Война как духовная инициация: экзистенциальные архетипы в русской поэзии о Великой Отечественной войне» [6], Урюпина И.С. «Мотив крови в поэзии П.Г. Антокольского и К.М. Симонова периода Великой Отечественной войны» [16], а также работы Хриптуловой Т.Н. [18], [19]. Следует сказать, что при изучении поэтических репрезентаций образа войны традиционно не делается различия между окопными поэтами, поэтами-фронтовыми журналистами и поэтами – представителями послевоенного поколения. Поэзия же Николая Тряпкина, повторюсь, в освоении военной темы стоит особняком. Личный опыт поэта также неразрывен с общенародным опытом, но это иное переживание, архетипические мотивы войны воплощаются в образно-смысловых вариантах, в основании которых своеобразие лирического героя, говорящего от имени современника, непременно поэта, не попавшего на войну в силу не зависящих от него обстоятельств, и философия которого прочно связана с философией крестьянина.
Война, как сорняк, прорастает сквозь привычный круговорот деревенской жизни, не ломая её, но как будто искривляя пространство − всё то, да не то, другое. Актуален, на мой взгляд, для такого понимания образ одного известного рассказа Рэя Брэдбери «И грянул гром» [4] не по сути, а по форме, как незаметно может искривиться реальность, превратившись в только похожую на неё, но по сути − трагедию. Трагедия похожая на реальность. Принявшая её формы, но от этого не ставшая менее страшной и менее драматичной. Мирные константы обросли жестокими переменными. И в результате читательское восприятие вовлекается в другие потоки, которые тоже омывают берега истории, но на отмели остаются особенные, единичные имена и смыслы. И сами потоки словно устремлены к главному руслу, чтобы влившись в него, не раствориться, а досказать, выразить недосказанное, недовыраженное, оставшееся в стороне от смыслов и постижений.
Эпиграфом к военной теме творчества Николая Тряпкина я бы взяла стихотворение «Как людей убивают», написанное спустя двадцать лет после войны.
Как людей убивают?
Как людей убивают?
Никогда я не видел, как людей убивают,
Не крутился я в бандах, и на войны не брали,
И в застенки меня палачи не бросали,
И пред смертью не звал я молодого Орлёнка,
И на землю гляжу я глазами ребёнка.
Только травы мне шепчут да колосья кивают,
Точно сами собой все друзья умирают.
А ведь где-то, когда-то, и с кем-то, и кто-то
За меня выполняет эту злую заботу,
И с железною властью бойца и солдата
Сам он грудь открывает под прицел автомата
Или душит кого-то в промозглом кювете…
Это всё ведь бывает у нас на планете…
А в полях мне всё слышится звон жаворонка,
И гляжу я на землю глазами ребёнка…
О, страна моих предков! Земля дорогая!
Это что же? За что же мне милость такая?
И в каком же стоять пред тобой мне ответе –
На такой вот сырой и жестокой планете?
Только травы мне шепчут да колосья кивают,
Точно сами собой все друзья умирают.
И хожу я под говор ленивого шмеля,
И пою свои песни вот на этой свирели.
И цветы отвечают кивками участья…
Это что же –
И есть настоящее счастье?
Это стихотворение, можно сказать, во многом суммирует многочисленные реализации темы войны в творчестве поэта. Это и благодарность Богу, судьбе за то, что не обагрил своих рук кровью, пусть даже вражеской. И острое понимание того, что возможность продолжать смотреть на мир глазами ребёнка не отнята у него бесчеловечностью замысла. Он был помилован. И помилован именно как поэт, ибо дарован ему неповреждённый от начала поэтический дар, и особенность этого дара – тоже явлена как милость, милость не заслуженная, тяжёлым грузом легшая на плечи. Груз вины перед друзьями, которые умирают точно сами собой, вдалеке от жизненного пути поэта, но вышедшими на него после своей смерти. И то, что цветы отвечают кивками участья, не случайная метафора. Герой стихотворения в полной мере осознаёт эту ничем не оправданную милость оставаться в естественной своей повседневности и в тоже время знает, чем он может попытаться искупить свою вину. Именно попытаться, потому что покрыть виновность полностью он не рассчитывает, это значило бы слишком много милостей для одного человека.
На разные голоса пел о Великой Отечественной войне Николай Иванович. Например, в цикле стихотворений «Новобранец» (1942) – это неунывающая, с присказками да с прибаутками, абсолютно народная песня. Действительно, лёгкие строки словно стремятся к тому, чтобы превратиться в песню. Цикл построен так, что первые два произведения не дают представления о том, на какую войну отбывает новобранец. На нынешнюю, или, может быть, это воспоминание о прошедших военных походах. Начинает первое стихотворение сам будущий солдат, он прощается со своей возлюбленной в такой манере, чтобы приободрить её, не нагонять тоски и не впадать в излишний пафос.
«Хоть с твоей любовью, дроля,
Мне расстаться нелегко,
Не держи любовью боле,
Еду к фронту, далеко.
Плюнь, что рвёт крылечко вьюга.
Ждёт нас тройка под навес.
Собери ж котомку другу,
Мой весёлый интерес!»
Лексика, синтаксический строй, грамматические формы отсылают нас именно к народным лирическим семейным песням-прощаниям, создающим иллюзию того, что война – это не страшно и ненадолго.
С полной чарой запеканки
Вышли гости на помост.
Закусил – и ногу в санки
Он в ковровые занёс.
Только в третьем стихотворении цикла становится понятно, что речь идёт о настоящей, а не ставшей историей войне:
«Еду в край, где немцы-гады,
Целясь в Родину мою,
Шлют торпедные снаряды
Чрез балтийскую струю.
Допивайте, гости, водку,
Не рычи, таёжный зверь.
На подлодку-быстроходку
Назначаюсь я теперь».
Вот и всё о том, куда же всё-таки отправляется новобранец. Последний катрен возвращает к основному мотиву первого –
«Но с твоей любовью, дроля,
Боль-разлука нелегка».
То есть фактически главная печаль героя о том, что он расстаётся надолго с любимой. И именно ради этого написано стихотворение. А строка немцы гады шлют торпедные снаряды – неприятность, с которой неунывающий новобранец легко справится.
И вот стихотворение следующего, сорок третьего года, как антитеза, как вызов первому, другой лик войны врывается в текст.
И вдруг под гривою угарной,
Стуча по цементу моста,
Промчится поезд санитарный
С эмблемой Красного Креста.
И я пойму: то сказ кровавый
Тревожно ропщут провода.
То по ночам в седые травы
Сочится раною звезда.
Перед нами весьма характерное для Тряпкина космическое осмысление события по имени «война». Ввысь, по вертикали, возносится боль, и оттуда, из израненных недр Вселенной оплакана Земля сочащейся раной. Короткое, из двух строф, стихотворение словно бы стремительно мчит нас от тяжёлой конкретики к обобщению, но обобщению индивидуализированному, личному, внутреннему: тревожное впечатление от стремительной езды поезда подготовленно метафорой под гривою угарной – где грива (ассоциация с лютым зверем), и угар (того же корня, что и жар – Исходное *gērъ > žěrъ после смягчения g в ж перед гласным переднего ряда ě < ē и изменения «ять» в а после шипящего ж. Первичное значение — «горящие, раскаленные уголья» (ср. пироги с пылу, с жару), затем — «тепло от них» и «жар» (и далее — «повышенная температура тела», а также «рвение, пыл») [21], вызывающий ассоциацию одновременно и с копотью (чёрный цвет) и жаром (красный цвет), фактически создают образ в виде треугольника: две линейно соединённых составляющие, чёрный и красный, и одна нелинейная – страх, возникающая из ассоциации грива − лев. В последней строке красный цвет уже актуализирован словосочетанием Красный крест. В следующей строке красный мгновенно становится кровавым сказом. Ф. И. Буслаев показал, что в истории русского языка глагол съ-каз-ати значил, собственно, «раскрыть, объяснить (таинственно скрытое от непосвященных)», ср. прямой смысл таких слов, как сказка, сказ, сказание. Устная культура, каковой и была культура народная, особое значение придавала именно соотношению двух действий: сказать − (раз)решить − при исконном значении слова разрешить «развязать, открыть», т. е. «истолковать» [9]. Слово, которое равно делу истолкования, объяснения. То есть сказ кровавый, которым ропщут провода, разрешает для поэта многие вопросы, таинственные бытийные взаимосвязи. Вторая, третья, четвёртая строка строят синусоиду – вверх: Тревожно ропщут провода, вниз: То по ночам в седые травы, и резко вверх − и мгновенно вниз: Сочится раною звезда. Ну, и травы, поседевшие от горя, переполнившего землю, вбирают в себя вселенскую боль.
Название стихотворения «Воскресенье» соединяет в себе два смысла, одновременно присутствующих в стихотворении (выходной день и возрождение жизни).
Лучом апреля и щепы
Сверкает быт моей избы.
Какая зайчиков игра!
Какие звоны топора!
И дышишь явной широтой…
Всё – после бури, после той…
Война прошла, война сняла
Три добрых четверти села.
Как обожгла мой дом! Как он
Теперь весной вознаграждён!
И я при солнечном огне
Скоблю ожоги на стене.
И я без выдумки скажу:
Домой, что в сказку, прихожу.
Тут на оконные крестцы
Садятся чёрные скворцы.
Тут славит с карточки мой дед
Свой возрождённый Назарет –
Своё село, свой милый дом…
Какое небо за окном!
Какая синь горит с утра!
Как солнце брызжет с топора!
И в звоне слег я слышу звон
Иных начал, иных времён.
И песню я одел в зарю
И в песне день благодарю
За горизонт, открытый нам,
Во все края, ко всем цветам…
Какое счастье в мире есть:
К весёлым плотникам присесть,
Цигарку шуструю крутить
И между делом говорить:
Что в небе – время высоты,
Что в мире – время широты
И что в беседе снегирей
Есть кротость девушки моей!
Всё в этом произведении играет двойным светом, двойным восприятием. Например, первая строка Лучом апреля и щепы – здесь щепа похожа на тонкий луч и на лучину. Но главное во второй строке – сияет быт моей избы. Сияют не комната, не стены. А быт избы, маленькое бытие. Луч − щепа, бытие – быт. Так начинают разворачиваться два смысла названия «Воскресенье». Дальше мы видим всё ту же знаменитую тряпкинскую космичность − пространство с разомкнутыми границами. Победная, мирная весна возвращает деревне, природе, всему миру постоянство, покорёженное войной. Ненастоящий, искривлённый мир, трагедия, притворившаяся действительностью (см. выше), сбрасывает с себя мороки беды, черноту слёз, светлеет и сливается с бескрайностью. Оковы, ограничивающие, сжимающие пространство, пали. Я словно слышу глубокий-глубокий вздох мироздания в строках:
Какая зайчиков игра!
Какие звоны топора!
И дышишь явной широтой…
Всё – после бури, после той…
Между тем была, была беда, и сколько неисцелимого горя стоит за строками:
Война прошла, война сняла
Три добрых четверти села.
Как обожгла мой дом!
Но свет созидающий, а не испепеляющий уже проник в маленькое бытие.
И я при солнечном огне
Скоблю ожоги на стене.
И Библейское понимание вновь сливается с конкретикой жизни
Тут славит с карточки мой дед
Свой возрождённый Назарет –
Своё село, свой милый дом…
Осиянная деревня соединяется с мирозданьем. Нет пределов, нет преград, только синь и солнце окрест.
Какое небо за окном!
Какая синь горит с утра!
Как солнце брызжет с топора!
И звон иных времён, который слышит лирический герой в звоне слег, – это тоже двойное восприятие: христианское, возрождающее и земное, буквальное − надежда на то, что теперь начнётся новая, счастливая жизнь без войн. Эту жизнь начнут строить люди, много пережившие и перестрадавшие вместе, всем народом, многое понявшие и пересмотревшие прежнюю систему ценностей. Я бы сказала так: в этих строках о духовном, душевном и материальном счастье говорит поэт.
И в звоне слег я слышу звон
Иных начал, иных времён.
И снова песня, и горизонты, и простое счастье к плотникам присесть.
И песню я одел в зарю
И в песне день благодарю
За горизонт, открытый нам,
Во все края, ко всем цветам…
Какое счастье в мире есть:
К весёлым плотникам присесть,
Цигарку шуструю крутить.
Ну и последние две строки так легко и радостно соединяют небо и землю именем Воскресенье в заглавии.
Что в небе – время высоты,
Что в мире – время широты
И что в беседе снегирей
Есть кротость девушки моей!
Бескрайность небесной высоты и широты мира заканчивается сравнением снегирей и девушки. Всё уместилось в деревенской победной весне.
В стихотворении «Дорога», написанном спустя более двадцати лет после окончания войны,
И день и ночь сновали здесь воронки
Горючей пыли, резавшей глаза,
И прыгали солдатские трёхтонки,
И топала солдатская кирза.
Гремел большак, не ведая забвенья,
Во всю кадриль булыжин и торцов.
Тогда он шёл в одном лишь направленье
Туда – на Брест, на Ржев и на Зубцов.
Гремел большак, раскинув на полсвета
Воскрылья праха, горького, как соль.
И я стоял у пыльного кювета\
И постигал всемирную юдоль.
А мимо шли угрюмые, как Вии,
Скребучие колонны тягачей.
А мимо пролетали грузовые,
И проползал железный скарабей.
И только помню вещую тревогу
От песен тех – из пыли и песка, –
Где горький дым отцовского порога
И горькая солдатская тоска.
И ты, герой, пускающий колечки
Из трубки той пред зимним очагом!
Ты заслужил, чтоб я востеплил свечки
Перед твоим кирзовым сапогом.
И пусть плывут над крыльями поэта
Воскрылья праха, горького, как соль,
Чтоб я стоял у пыльного кювета
И постигал всемирную юдоль.
снова перед нами космичность произошедшего и двойное зрение поэта. Действительно, поэт словно бы стоит на обочине события и записывает, впитывает, воссоздаёт:
Чтоб я стоял у пыльного кювета
И постигал всемирную юдоль.
Прошли годы, десятилетия, но герой стихотворения (а мы понимаем, что он же − Николай Тряпкин) всё возвращается туда, всё пытается постичь, до конца понять масштаб и глубину событий. Определить их роль и ценность для себя. Вселенское здесь начинается у отцовского порога, где горький дым. И уходит − Туда – на Брест, на Ржев и на Зубцов. И наконец,
Гремел большак, раскинув на полсвета
Воскрылья праха, горького, как соль.
Всё произведение строится на соединении высокого и земного, образов от горнего и образов от бытового:
Гремел большак, раскинув на полсвета
Воскрылья праха, горького, как соль.
И я стоял у пыльного кювета
И постигал всемирную юдоль,
И только помню вещую тревогу
От песен тех – из пыли и песка, –
Где горький дым отцовского порога
И горькая солдатская тоска,
И ты, герой, пускающий колечки
Из трубки той пред зимним очагом.
Военную технику лирический герой, стоящий у обочины, сравнивает с гоголевским Вием (ибо только у него явлен этот удивительный персонаж) и с полумистическим скарабеем. Но главное, на чём сходятся вышнее и обиходное (очевидно, что мы имеем дело не с противопоставлением, не с антиномиями, а всё с той же особенностью тряпкинского поэтического мироздания. Космос начинается прямо от порога, и заканчивается там же), это две главных точки: 1. Крылатость поэта, которая, как известно, самого высшего свойства, надмирного. Однако же воскрыльями над его крыльями прах военных дорог, горький как соль.
И пусть плывут над крыльями поэта
Воскрылья праха, горького, как соль,
Пыль эта земная выше вдохновения, которое ниспосылает поэту небо. Может быть, это и есть то самое постижение, к которому так стремился поэт. Особенно если учитывать, что слово воскрылья библейского происхождения: воскрилия (Иез. 16:8 [5], Мат. 23:5) [7] – полы, края одежды. У Матфея имеются в виду кисточки, которые закон предписывал евреям делать на краях одежды (Чис. 15:38-39, Втор. 22-12) [5]. Кисти эти были пурпурно-голубыми и располагались на четырёх концах одежды, они должны были напоминать заповеди Господни. Фарисеи думали, что чем шире их воскрилия, тем виднее для народа их благочестие. Прикосновение с верою к этим кистям одежды Иисусовой кровоточивой женщины исцелило её болезнь (Мат. 9:20) <…> [7]. 2. И вот и прямо, и фигурально склоняется поэт в молитве к солдатскому сапогу, из-под которого и взлетела в небеса та самая пыль, высшая всех высот.
Ты заслужил, чтоб я востеплил свечки
Перед твоим кирзовым сапогом.
Николай Тряпкин вообще невероятный энциклопедист. Но использовал он свои знания настолько легко, настолько естественно, что читатель и не замечает их. А между тем широта его кругозора такова, что весь мир так или иначе втянут в художественное пространство, объясняя и уточняя одно через другое, близкое через отдалённое. При этом культурное многоголосье полностью подчинено коренному тряпкинскому слову.
Элементом художественной системы поэзии Тряпкина является в том числе образ войны, представленный многочисленными реализациями, замешенными на фольклоре, на традиционном крестьянском мировидении, и в то же время взаимодействующими с тряпкинским космизмом и интертекстуальностью
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
- Бараков В. Н. «Почвенное» направление в русской поэзии второй половины XX века: типология и эволюция / В. Бараков. – Вологда: Русь, 2004. – 268 с.
- Блюмина О.В. Взаимодействие сакрализованных и десакрализованных смысловых компонентов как одна из особенностей стиля Николая Тряпкина / О.В. Блюмина // Текст в культурном, языковом, социальном пространстве : [сборник научных статей / отв. ред. В.В. Никульцева]. − Московский финансово-юридический университет МФЮА. – М. : МФЮА, 2021. – 602 с.
- Бондаренко В.Г. Последние поэты империи. М. : Молодая гвардия, 2005. С 20.
- Рэй Брэдбери. И грянул гром [Электронный ресурс] – Режим доступа : https://libking.ru/books/romance-sf/66492-3-rey-bredberi-i-gryanul-grom.html (дата обращения 25.06.2023).
- Ветхий Завет [Электронный ресурс] – Режим доступа: https://bible.by/old-testament/
- Даренский В.Ю. Война как духовная инициация: экзистенциальные архетипы в русской поэзии о Великой Отечественной войне / В. Ю. Даренский // Вестник Самарской гуманитарной академии. Серия: Философия. Филология. – 2014. – № 1(15). – С. 90-110.
- Евангелие от Матфея (Мф. 19:17) [Электронный ресурс] – Режим доступа: https://azbyka.ru/biblia/?Mt.19&r (Дата обращения 25.06.2023)
- Козлова Г. А. Евангельские мотивы в русской поэзии о Великой Отечественной войне / Г. А. Козлова // Творчество В.И. Лихоносова и актуальные проблемы развития языка, литературы, журналистики, истории : Материалы III Международной научно-практической конференции, Краснодар, 17–18 мая 2019 года. – Краснодар: Кубанский государственный университет, 2019. – С. 90-99.
- Колесов В.В. Русская ментальность в языке и тексте [Электронный ресурс] / В.В. Колесов – Режим доступа : https://coollib.com/b/363857/read (дата обращения 25.06.2023).
- Кошелева И.Н. Фольклорный мир в поэзии Н. Тряпкина, Ю. Кузнецова, В. Высоцкого: способы реализации фольклорной цитаты в тексте: дисс. … канд. филол. наук / И. Н. Кошелева. – Бийск, 2005. – 177 с.
- Николаева С.Ю. Концепция мира в поэзии Николая Тряпкина // Неизбывный Вертоград. Альманах Всероссийского фестиваля имени Николая Тряпкина. М.: НИЦ «Академия». 2010. Вып. 1. С. 108-116.
- Октябрьская О.С. Поэзия А.Л. Барто и Е.А. Благининой о Великой Отечественной войне: типология основных мотивов и образов / О. С. Октябрьская // Вестник Московского университета. Серия 9: Филология. – 2020. – № 3. – С. 37-46.
- Перевалова С.В. «Он весь — свободы торжество!»: поэтические мотивы Блока в русской «лейтенантской» прозе / С. В. Перевалова // Литература в школе. – 2023. – № 3. – С. 43-55. – DOI 10.31862/0130-3414-2023-3-43-55.
- Прокофьева В.Ю. Женские образы России в русской поэзии периода Великой Отечественной войны / В. Ю. Прокофьева // Россия в войнах и локальных военных конфликтах ХХ — начала ХХI в : Сборник научных трудов Всероссийской научно-практической конференции, Стерлитамак, 28 сентября 2018 года / Ответственный редактор Д.П. Самородов. – Стерлитамак: Стерлитамакский филиал ФГБОУ ВО «Башкирский государственный университет», 2018. – С. 248-252.
- Сидорова Г.П. «Ожиданием своим ты спасла меня»: гендерные особенности взаимоподдержки в русской военной лирике (1930-2000-е гг.) / Г. П. Сидорова // Ярославский педагогический вестник. – 2018. – № 2. – С. 200-205.
- Смолина А.Н. Советская поэзия периода Великой Отечественной войны и Православие: лингвокоммуникативный аспект / А. Н. Смолина // Экология языка и коммуникативная практика. – 2015. – № 1(4). – С. 243-268.
- Урюпин И.С. Мотив крови в поэзии П.Г. Антокольского и К.М. Симонова периода Великой Отечественной войны / И. С. Урюпин // Правда о войне в художественных интерпретациях. К юбилею Победы : Материалы XXV Шешуковских чтений, Москва, 31 января 2020 года / Под общей редакцией Л.А. Трубиной. – Москва: Московский педагогический государственный университет, 2021. – С. 16-23.
- Уфимцева Н.В. Образ войны в русском языковом сознании по материалам ассоциативных словарей / Н. В. Уфимцева // Донецкие чтения 2022: образование, наука, инновации, культура и вызовы современности : Материалы VII Международной научной конференции, посвящённой 85-летию Донецкого национального университета, Донецк, 27–28 октября 2022 года / под общей редакцией проф. С. В. Беспаловой. Том 4 Часть 2. – Донецк: Донецкий национальный университет, 2022. – С. 41-44.
- Хриптулова Т.Н. Поэтическое творчество Н.И. Тряпкина: типологические и генетические связи: дисс. … доктора наук / Т.Н. Хриптулова – Тверь, 2019. – 537 с. [Электронный ресурс] – Режим доступа : https://dissertations.tversu.ru/system/dissertations/theses/000/000/224/original/%D0%A5%D1%80%D0%B8%D0%BF%D1%82%D1%83%D0%BB%D0%BE%D0%B2%D0%B0_%D0%A2.%D0%9D._%D0%B4%D0%B8%D1%81%D1%81._%D0%B8%D1%82%D0%BE%D0%B3.pdf?1572102627 (дата обращения 25.06.2023).
- Хриптулова Т.Н. Творчество Н.И. Тряпкина: особенности поэтики / Т.Н. Хриптулова. – Тверь − Смоленск : Издательство «Маджента», 2015. – 216 с.
- Этимологический онлайн-словарь русского языка Шанского Н.М. [Электронный ресурс] – Режим доступа : https://lexicography.online/etymology/shansky/%D0%B6/%D0%B6%D0%B0%D1%80 (дата обращения 25.06.2023).
СПИСОК ИЛЛЮСТРАТИВНОГО МАТЕРИАЛА
- Тряпкин Н.И. Звёздное время : Избранные стихотворения / Сост. и автор предисл. Г.В. Шувалов. – М.: Литературная Россия, 2018. – 384 с.
