ТАЙГА

Денис МАКУРИН 

Тайга (рассказ)
Глава I. Экология

Раньше я не знал, что такое тайга. А в прошлом году встретился. Меня с ней дедушка познакомил. Мы с ним на рыбалку ходили. На лесное озеро. У него в этой тайге избушка своя.
На рыбалку мы, конечно, и раньше хаживали. Только тогда это ближе к морю было. И мы там то селёдку ловили, то камбалу. Камбала – это рыба такая, сплюснутая.
Дедушка говорит, что её море расплющило. Тяжёлое очень. Но я-то знаю, что он шутит. Разве у моря лапы есть? Он просто объяснять мне не хочет: что да почему?
Деда всё ещё думает, что я маленький и в таких вещах не разбираюсь. А я думаю, что это слон на неё наступил. Или, вообще, мамонт!
В самой далёкой древности, когда и слонов-то в помине не было. Тогда только эскимосы водились. А мамонты – это их еда была.
Вот одному мамонту захотелось воды испить, а быть может, помыться. И он в реку зашёл, а там в это время рыбёшки у дна плавали, мамонт на них и наступил. Нечаянно, конечно. Просто раньше экология лучше была, и от этой рыбы отбоя не было. Её там столько водилось, что яблоку некуда упасть, то есть мамонту некуда наступить. В общем, рыбёшек было видимо-невидимо.
А мамонт? Куда ему деваться? Он же огромный, как троллейбус! И лапищи у него, как баобабы. Вот и не заметил мелюзгу под самым носом, то есть хоботом.
С тех времён и водится в наших реках сплюснутая камбала.
А про селёдку я рассказывать не буду. Вы и так про неё всё знаете. Вон её в магазине сколько! И в банках, и в бочках, и просто так.

Глава II. Всё для дела

Ну а тогда мы, значит, не к Белому морю пошли, а в тайгу. На озеро Кривое. И мы там жили два дня. Пришли, развели костёр и сварили чай. Потом удили окуней горбылей, то есть горбачей. Потом ели, затем спали. В общем, настоящее приключение! Лучше не придумаешь. Я как раз о таком всю жизнь мечтал.
А началось наше приключение ещё утром. Мы с дедом встали ни свет ни заря. Собрали вещички и отправились навстречу неизвестности.
Сначала мы шли по дороге, потом – по лесу. И первое время нам было не очень весело. Спать хотелось, я то и дело носом клевал да спотыкался о всякие коряги. Но потом я подобрал длинную палку (она у меня как будто сабля была, а вокруг – враги и драконы ещё). И я как давай их рубать направо и налево. А они – падать и просить о пощаде. И мне от этого сразу же веселее стало. Я своей саблей – вжух! – жиганул по траве.
И тут же мои злодеи попадали как подкошенные. А потом подскочил и ка-а-ак дам дракону по шее – шмяк! От этого только ягоды рябины на тропинку посыпались – брум! брум! брум! А потом разбежался и – шлюмс! – по сыроежкам. Полетели шляпки в разные стороны. Только деду мои сражения почему-то не понравились. Он обернулся и рыкнул:
– А ну не хулигань!
А я:
– Так это же поганки?! Их можно хулиганить.
А деда вдруг остановился, погрозил мне пальцем и сказал:
– Тебе – поганки, а живности – припасы на зиму. В тайге ничего просто так не растёт – всё для дела. Понимать надо! Усёк?
Я вздохнул, и пробурчал:
– Угу…усёк.
Выбросил саблю-палку, и мы пошли дальше.
Очень скоро скукота стала проходить. Да и врагов я больше не встречал. Нам только солнышко через ёлки подмигивало, и птички пели. А ещё по веткам бурундучки бегали. Бурундуки – это мыши такие, с пушистыми хвостиками. Вот только до озера долго идти пришлось. Я думаю, мы тысячу километров прошли. Не меньше. У меня от этой ходьбы чуть ноги не отваливались. И сам я от приключения притомился что-то. Могли бы и поближе озеро устроить.

Глава III. Знай меру
Когда мы наконец-то добрались до избушки, я очень обрадовался. Я начал скакать, гикать и веселиться. Я даже забыл, что у меня ноги отваливались. Они у меня как будто новые выросли. Вся усталость прошла. И я кричал:
– Ура! Ура! Улю-лю! Улю-лю!
И тут же обскакал весь наш лагерь: и стол со скамейками, и костёр, и избушку тоже.
Наша избушка оказалась очень красивой – старой и дряхлой, как в сказках про Бабу-ягу. Внутри избушки всё было устроено по русскому обычаю: печка, стол, широкие лавочки, спички и соль. Деда пригласил меня в дом:
– Проходи, располагайся!
А я сказал:
– Ага-сь!
Мы разложили свои вещички по разным местам. Потом мы снова вышли на улицу, а деда развёл костёр, и мы стали жить дикарями. Без средств к существованию.
Сначала мы сварили чай, потом перекусили и пошли на рыбалку. Мы взяли ведро и удочки, затем накопали червяков, а уж после отправились удить на озеро. Рыбачить оказалось проще простого, только успевай забрасывать. Правда, нам одни голодные окуни попадались. Огромные и чёрные, как головёшки. Мы снимали их с крючка и бросали в ведро, а они звонко шлёпали хвостами.
Через час у нас уже было полведра головёшек-горбачей. И наши окуни то и дело выбрасывались наружу. Деда покряхтел и сказал:
– Кхе, кхе. Ну, пожалуй, и хватит на сегодня.
Потом встал с пенька и начал сматывать удочку.
А я удивился:
– Как же? Клюёт же! Давай ещё!
А дедушка улыбнулся и сказал:
– Не переусердствуй, Мишка. Нужно ловить столько, сколько съешь.
Тогда я вздохнул и ответил:
– Жалко. Вон как пошло, можно было хоть ведро.
И тоже начал сматывать удочку.
Когда мы вернулись к избушке и развели костёр, наступил вечер. Деда почистил окуней-горбачей и картошку, а я очистил лук. Потом мы сварили настоящую похлёбку и устроили пир на весь мир прямо под открытым небом. Наевшись до отвала, мы захотели спать. Маленько прибравшись на столе, мы пошли в избушку, а устроившись поудобнее на деревянных лежаках, и сами не заметили, как отправились в спячку.

Глава IV. Одним днём

На следующий день я проснулся первым. Деда храпел и тарахтел, как трактор, а мне что-то не спалось, и я вышел на цыпочках из избушки. Попил холодного чаю, взял наше ведро, удочку и отправился удить прожорливых окуней.
И вот я иду по тропинке к озеру, протираю глаза, напеваю песенку про лошадь:
– Далеко, далеко-о
Ускакала в поле молодая лошадь,
Так легко, так легко-о
Не догонишь, не поймаешь, не вернёшь…
Иду себе и пою. Ничего не думаю. И вдруг – бац! Что за шутки! Прямо передо мной чьё-то шерстяное лицо! Я встал, как вкопанный!
Замер, смотрю. И лицо стоит, смотрит. Смотрит на меня своими огромными ноздрями.
А потом это лицо голову повернуло и уже выпуклым глазом смотрит.
Затем оно чихнуло. Рогами тряхнуло. Я таких рогов никогда не видел! Они, как ковш у экскаватора.
А ещё эта странная морда что-то жевала. И я подумал: «Наверное, такого недотёпу, как я, доедает». Сначала у меня выпала удочка, затем – ведро, а через миг я уже драпал обратно в избушку, только пятки сверкали.
Но вы не смейтесь, не надо! Я вам не трусишка какой-нибудь. Просто я за окунями шёл, а тут – лицо! Растерялся я, в общем. Понимать надо.
Я так испугался, что не помню, как в избушке оказался и дверь запер.
Помню только, лежу на скамейке, одно ухо и глаза спят, но вторым ухом всё-таки слушаю, потому что интересно.
Сначала эта рогатая морда по земле топала: «Тух…тух…тух…тух…» А потом она подошла к нашей избушке и начала чем-то хрумкать возле стола, а ещё эта морда громко чавкала и всё время роняла разные вещи, как у себя дома.
Потом она ушла куда глаза глядят, и я наконец-то уснул полностью.
Правда, поспать как следует мне не удалось. Я только глаза закрыл, только с Соловьём-Разбойником сражаться начал, а дедушка давай меня тормошить и спрашивать:
– Миш, это ты картошку съел?
Я сел на край скамейки и переспросил:
– Что съел?
Деда:
– Картошку. На ветке висела авоська с картошкой.
И я ещё не проснулся, но уже вспомнил про шерстяную рогатую морду, и про ноздри, и про рога-экскаватор, и про то, как эта морда что-то роняла возле избушки и как хозяйничала нашими продуктами. И я догадался, что это она съела картошку, но побоялся сказать дедушке правду.
Я подумал, что он заругает меня за то, что я привёл её в лагерь. Поэтому я сказал:
– Угу. Я!
Деда улыбнулся на всю ивановскую и опять спросил:
– И пачку масла тоже ты?
– Я, деда. Есть чего-то захотелось, вот и съел…
Дедушка всё не унимался и спрашивал:
– Что же это получается? Ёксель-моксель! И полбанки соли тоже ты?
Я снова покивал головой:
– Да, деда…получается, что я.
И тяжело вздохнул.
– Да я по следам вижу, что тут лось был. Ты чего, Миш? – и хохочет так, что чуть не падает.
Тогда я тоже засмеялся и сказал:
– Не знаю, деда. Это я так просто.
И после этого мы хохотали уже вдвоём, чуть животики не надорвали, до слёз прямо.
А потом мы стали наводить порядок.
И дедушка вдруг сказал:
– Я ещё вчера слышал, как за озером пилы жужжали. Видимо, лесорубы его угодье нарушили, вот сохатый и подался на поиски лучшего места.
Я спросил:
– Зачем он от нас ушёл? Мы же не лесорубы, жил бы тут. Разве ему здесь плохо? Вон сколько съел?
Тогда дедушка голову почесал, вздохнул:
– Так ведь одним днём сыт не будешь, вот и ушёл на поиски корма.

Глава V. За добро добром

Я расстроился немного:
– Эх-х-х! Жалко, что ушёл. Познакомиться бы…
Потом я помог деду поднять перевёрнутую скамейку и спросил:
– Деда, а почему ты лося сохатым назвал?
Деда крякнул, присел и ответил:
– Кхе, кхе! Хороший вопрос, Мишка. Садись-ка, сейчас я тебе расскажу.
– Ага! С превеликим удовольствием, – и я тоже уселся на скамейку поудобнее.
Деда посидел минутку, потом встал, развёл костёр, повесил над огнём чайник, покряхтел и начал:
– Эту историю мне ещё мой дед рассказывал. А ему – его дед. И деду деда – тоже дед. И так тыщу лет. Получается, история нам от пращура досталась.
– Ух ты! Здо́рово! У меня был дедушка – ящур!
Деда опять улыбнулся на всю ивановскую:
– Да не ящур, а пращур. Предок значит.
– А-а-а. Ну тогда не интересно!
– Да ты погодь! Я же ещё рассказ не начал.
Потом деда присел рядом, прищурился, посмотрел куда-то в даль и продолжил:
– Тут недалёко деревенька Кимжа имеется. Вся из себя складная да ладная. Куда ни взгляни, всюду глаз радуется, – сказка, да и только! Вот там-то и жил наш предок. А звали его Добрыня.
По весне Добрынюшка рожь сеял. Летом ягоды да грибы собирал. Ну и рыбку удил. А как же! Зимой всё чаще возле печи лапти да корзины плёл. Тем и здравствовал.
И вот пришла весна-красна. Добрыня поле вспахал. Потом садил, затем рядил. Не успел оглянуться, а за весной и лето поспело.
Собрался наш Добрыня по ягоды. Только в лесок заглянул, а там лось хозяйничает – что не подъел, то помял. Любят, знаешь ли, лоси черникой полакомиться. А Добрыне что оставалось? Махнул рукой, развернулся и пошёл восвояси.
Чуть погодя, пришла пора по грибы сходить, припасов на зиму заготовить. Обычное дело: волнушек засолить, боровиков насушить. И вновь отправился Добрынюшка по своим заветным местам. Вот только куда он ни свернёт, под какое деревце ни заглянет – нет ничего: ни боровиков, ни волнушек. Одни огрызки стоят. Стало быть, опять всё лось поел.
Пока суть да дело, осень пришла. Ну а там и зима не за горами. Вот только зима в тот год выдалась лютая, голодная. Хорошо, у Добрыни рожь да овёс уродились, – всё при хлебе да каше. А вот лосю туго пришлось. Кабы ему замороженных ягодок или мха сыскать. Да где там! Снегу по пояс набухало – ни пройти ни проехать. Пришлось лосю кору глодать. А кора горькая, невкусная. Я и сам как-то попробовал – редкая гадость. Так вот, пожалел Добрыня животину. А куда деваться? Жалко. Взял и сладил для лося кормушку. Ну а после он его всю зиму овсом подкармливал да солонцом баловал.
Так и перезимовали. Там и весна пришла. И в пору бы землю распахать да снова зерно посеять. Только соха у Добрыни совсем исхудала, и версты не прошёл – лопнула с треском. Отправился Добрынюшка в лес на поиски подходящей коряги.
И вот хочешь – верь, хочешь – нет. Вышел ему навстречу тот самый лось, мотнул головой и рога свои перед Добрыней сбросил. Ну а пращур наш не дурак.
Покумекал, как и что. Рога вверх тормашками перевернул, в землю воткнул, оглобли приладил. Чем не соха? А?
Лошадёнку запряг и в два счёта поле вспахал. Рога оказались добротные, складные – сносу не было. Добрынюшка этими рогами ещё долгие годы земельку перепахивал.
Выходит, лось за добро добром Добрыне отплатил и соху подарил. Вот с тех пор и прозвали лося сохатым.
Я посмотрел на деду – шутит или нет? Потом отвернулся и сказал:
– Сказочки. С нами-то он не подружился. Ушёл – пиши пропало.
И в груди у меня как-то тесно стало.
Деда меня приобнял:
– Не отчаивайся, Мишка, может, свидимся ещё. Мы же не без рук! Тоже кормушку для сохатого соорудим. И сена ему припасём. И гостинец оставим – солонец. Лоси соль любят. Ну как? Дело, а?!
А я вздохнул и сказал:
– Эх-х-х… . Да, деда, дело.

Глава VI. Что лучше?

Чуть погодя у нас забурлил и зафырчал чайник на костре, и деда поторопился его снять, пока он весь не расплескался.
В избушке у нас ещё оставалось угощение к чаю – баранки, батон и банка сгущённого молока. И пока дедушка раскладывал кружки, я сбегал за гостинцами. Потом мы стали пить горячий чай вприкуску с баранками, а хлеб и сгущёнку приберегли на обед. Подкрепившись как следует, мы отправились на своё проверенное местечко удить вчерашних рыбёшек. Клёв у нас снова был что надо! Только успевай забрасывать! Когда мы выдёргивали своих полосатых окуней-горбачей из воды, то они сначала хлюпали по воде, а потом елозили в воздухе. И они так сильно трепыхались, что у нас трещали удочки, хрустели поплавки и звенели лески.
Я выуживал свою добычу на берег, потом бросал удочку в траву и бегом снимал колючий горбыль с крючка. После этого я брал пойманного окуня двумя руками и отправлял его в ведро, а он начинал радостно изводиться и шлёпаться, и колошматить своим хвостом куда попало.
Так очень скоро мы снова наловили полведра, и деда сказал:
– Ну, хватит! Пора и честь знать.
И я тут же смекнул, что надо сматывать удочки, потому что мы наловили больше, чем требуется для утоления голода. И полведра – это ещё надо постараться, чтобы съесть. Правда, когда я сматывал удочку, то мой живот заурчал оттого, что изрядно проголодался. Я подумал, что, может быть, полведра не так уж и много. Тем более, если это будет не рыба, а, скажем, сгущёнка! А от полведра сгущёнки ещё никто не отказывался. И тут я вспомнил про угощение, оставленное на столе, и от этих мыслей засобирался ещё быстрее. А через секунду я уже скакал к лагерю.
Всё время, пока мы с дедом шли к избушке, я мечтал о своём заветном лакомстве. Я думал: «Вот сейчас приду, налью чайку, а деда откроет сгущёнку. И я макну в это тягучее молоко белый хлебушек и начну уплетать его за обе щёки. И это будет самое вкусное лакомство в мире, потому что ничего вкуснее я в жизни не пробовал.
Потом я зачерпну сгущёнку ложечкой и съем её прямо так. А затем – ещё одну. И ещё. И с ложкой во рту я промычу: «М-м-м, какое блаженство!» На языке у меня сделается сладко-сладко. И так сладко, что зажжётся. Горло у меня сделается вдруг шерстяным, и захочется пить. А когда я хлебну чайку, то снова съем ложечку сгущёнки». Так я прыгал-скакал. И всю дорогу так вкусно мечтал, что не успел глазом моргнуть, как очутился возле избушки. Я даже не сразу заметил, что в нашем лагере гость появился. А когда разглядел и увидел, что он натворил, у меня сердце ёкнуло.
В гостях у нас был ворон. Большая чёрная птица. Наглая и хитрая. И он не просто гостил, он ещё надо мной издевался. Ворон вертелся и юлил, а потом начинал скакать туда-сюда: то на стол запрыгнет, то на землю спикирует. А на столе наша банка сгущёнки каталась. И надо же, до чего воришка додумался! Магия какая-то! Он своим острым клювом банку сгущёнки в решето превратил! Проклевал и не поморщился.
Я замер. Гляжу, а он ни чуточки не стесняется и нашу сгущёнку доедает. Запрыгнет на стол, затем лапой банку возьмёт и повернёт поудобнее, а молоко от этого вытекать начинает. Ворон тут же на землю пикирует и уже с земли лакомится. Так всю и склевал. И хлеб тоже. Нам только холодный чай остался. Подумать только! Я таких прожорливых птиц ещё никогда не видал!
Деда подошёл. Ахнул от того, что делается и закричал:
– Кыш! Кыш отсюда!
А что толку? Кричи не кричи, сгущёнка-то уже – тю-тю! Я, конечно, расстроился и у дедушки спросил:
– Что же это? Как же мы теперь без сгущёнки и хлеба жить-то будем?
А он знай хохочет:
– Ничего, Мишка! Проживём как-нибудь! Уху сварим. Зато теперь-то мы всех досыта накормили.
Потом он сел на скамейку, но так сильно хохотал, что чуть с неё не свалился. Тоже мне, нашёл над чем смеяться! У людей горе, а он!..
Когда мы прибрались на столе, деда вычистил прожорливых горбачей, а я почистил две луковицы. Мы сварили луковую похлёбку с окунями, а перекусив, начали собираться домой.
Уложив наши вещички, деда вздохнул и сказал:
– Ну что ж, присядем на дорожку!
– Ага-сь!
Мы снова уселись на скамейке, а посидев минутку, оставили лесные края и отправились восвояси.
По дороге домой мы вспоминали наше приключение: и какой был клёв, и похлёбку, и как мы остались без средств к существованию. Выходя из тайги, деда повернулся ко мне и сказал:
– В следующий раз прихватим с собой саженцы.
– А зачем? – не понял я.
– Посадим саженцы – вырастет лес.
И я прямо подпрыгнул от радости и завопил во всё горло:
– Здо́рово! Вот это дело!
А потом вспомнил и про ворона, и про сохатого, и про то, как за озером жужжали пилы. Немножко подумав, я взял деда за руку и сказал:
– Саженцы и кормушки – это хорошо! Но всё-таки лучшее, что может сделать человек для тайги, – это оставить её в покое и ничего в ней не трогать.

 

Макурин Денис Владимирович (1981 г.р.), с. Холмогоры Архангельской области. Литературным творчеством увлекаюсь с 2015 года. Автор нескольких книг. Публиковался в журналах: «Юность», «Двина», «Север», «Урал», «Чиж и Ёж», «Мурр+» и др.

Читайте также: