ТАБА

Ирина КОЛЕСНИКОВА

Победитель Всероссийского молодежного

литературного конкурса им.  А.Л. Чижевского

Навстречу по гребню песчаного бархана несётся маленькая Айта – низ хлопкового платьица трепещет над загорелыми коленками, в сандалиях – жгучий песок. Кричит, улыбается. Ветер относит назад две чёрные косы, помогает двигаться сквозь раскалённый воздух.

Слева от бархана, испещрённого змейками песочных узоров – прохладная гладь Лены. Отражается в оборках белых всплесков облаков в синеве – доброй, другой. Справа – шумные верхушки вековых кедров и пихт, тёмные перекаты смарагдового моря.

Айта машет руками. Кричит что-то – теперь обеспокоенно, изо всех сил. Показывает вперёд. Там нет ничего. Только песок, вода и тайга.

–  Туох? Туох? – не слышит.

Падает на колени. Вскакивает. Совсем близко, сейчас добежит.

Тут Клава проснулась. Убогая мебель, скамейки со старыми одеялами, грязные занавески. А за ними – решётки.

Вообще-то, звали её не Клавой, а сложным величавым именем Олээне.

– Как-как? Да не, угораешь что ли? Клава недавно сбежала.

Теперь она была бабой Клавой. Уже третий год. Вставала в тёмной мороси московской ночи, разминала застывшие суставы, грела на облупленной плите, от которой на кухне всегда стоял душный запах газа, чайник с водой. Одевалась в потрёпанное пальто с чужого плеча, брала в руки сумку с картонкой и шла к глубокому зеву подземки, где она проведет и этот день. Доезжала до своей станции, выходила. Привычно клала сумку у колонны посреди пустого перехода, доставала картонку и садилась. «Кэм».

В Москву приехала, как и все – на заработки. Удивилась своему везению, когда почти сразу на вокзале к ней подскочил паренек в кожанке: «Работу надо?». Надо. «Всё чувствуют», – это она теперь знала.

По коридору потекли первые пассажиры, мрачные и сонные. Как стадо дурных после зимы таба, ищущих жидкую траву. Бегающие недобрые взгляды, стылые от раннего подъема глаза, за которыми – боль и злость. Но в шесть утра это редкость. Злость – позже. В шесть утра – одни таба.

Ближе к восьми толпа становилась живее – бабушки, спешащие с тележками на рынок, офисные работники, утомлённые своей жизнью, обречённые школьники с рюкзаками – пасмурные, но как-то по-другому, по-детски, когда нелицеприятность бытия ещё терпима и с ней легко мириться. Начали подавать.

Мужчина в кашемировом пальто и очках в тонкой оправе наклонился, чтобы положить мелочь, заглянул в лицо. Не таба. Клава дернулась, хотела сказать, да так и замерла под сочувственным взглядом. Больше она не сможет.

Тело тяжело заныло от воспоминания досок, которыми её били на заднем дворе после той попытки сбежать. Привычной острой болью пронзило переломленное запястье, а потом ещё. Наполнило страхом влажные стариковские глаза с прозрачным льдистым дном. А потом ушли, так и бросили не смеющую издать ни звука Клаву на заднем дворе с разрывающимся от крика телом. Знали – теперь не сбежит.

Поначалу она часто пыталась. Говорила с людьми в метро, рассказывала свою историю. Просила помочь. Кто-то откликался, звонил в полицию, покупал билеты или пробовал приютить на пару дней. И всякий раз находили, возвращали, снимали с поездов – та же полиция. И били – уже другие, на заднем дворе, постепенно наполняя старческое тело холодом – целиком, под завязку. Пока не сможет двинуться.

Били за всё – за маленькую выручку, опоздание к вечернему «расчету», пролитый неловкими руками на кухне кипяток.

По вечерам Клава часто застывала перед облупленным боком старого эмалированного чайника, на котором был изображен олень. Широкие рога, белая шея. Закинул голову и смотрит куда-то вдаль. Уродливое черное пятно отколовшейся эмали не давало видеть дальше.

– Уставилась опять куда-то.

– На оленя своего смотрит, болезная. Ну, пусть-пусть.

Это был парень-двухлетка, не важенка – рога слишком большие. У важенок тоже есть, нужны для защиты выкопанного из-под снега корма от более сильных особей, но с рождением деток отпадают. Мохнатый чёрный нос, широкие ноздри, расходящаяся стрелка белесых волос на лбу. Свалявшаяся от влаги и снега шерсть на груди и две янтарные капли у самых глаз. Будто солнечные блики кто уронил. И Олээнэ начала собираться.

Сволокла в сумку пожитки, которые удалось накопить за три года – несколько дешёвых платков – дарили на новый год, пара свитеров, дырявые шерстяные носки – ещё из старой жизни, замусоленная открытка от внучки Айты: «Ты меня там, баба, не забывай. Я тебя жду». Денег не было, как и паспорта. Деньги отбирали.

От привычного рабочего места сегодня не тошнило. «Кэм». Шестичасовые таба, знакомый восьмичасовой набор из школьников, бабушек и офисников. Баба Клава не стала садиться, так и стояла в переходе, рассказывая людям, что едет к внучке, что надо сегодня, а денег нет, пока не заныли ноги. А в водянистых глазах с точеной синей окаёмкой по краю плескалось что-то новое, давно забытое. Как у оленя, пережившего зиму.

Самый чудной народ выбирался к часу-двум дня. Молодые избалованные жёны стучат каблучками – «куруускалар», компании крикливых полупьяных подростков, которым вечно не надо в школу. По переходу шествовал панк с высоким жёлтым ирокезом на голове:

Там всё будет бесплатно, там всё будет в кайф.

Там, наверное, вообще не надо будет умирать.

Я проснулся среди ночи и понял,

Что всё идет по плану.

«А ведь стар ты для этого касатик, нет? Устал, поди, без человеческого». «Касатик» приблизил лицо к смотревшей ему в упор бабе Клаве. Одутловатые складки на щеках тридцатилетнего человека, бесчувственная сталь глаз.

– Прорвемся, бабуль, прорвемся! – в лицо дохнуло утренним перегаром.

– Мне бы на билет до внучки, родной, на билет.

– Сколько?

Потом было мучительное выворачивание карманов. Звонки друзьям. Ругань в трубку. Когда они подошли к кассе и Коля узнал, что паспорта у бабы Клавы нет, выругался.

– Бабуль, ты чо? Вчера родилась?

            Пошли договариваться с проводницей. Через час, когда баба Клава сидела на нижней полке плацкартного вагона, от глаз продолжали стремиться длинные прозрачные дорожки – как Лена, как Олээне. Она махала рукой желтоволосому Коле, который немного застенчиво переминался с ноги на ногу на перроне. Из внутреннего кармана кожанки торчала потрёпанная открытка от внучки. Поезд тронулся, Коля заметался вдоль вагона – почувствовал, что вместе с этой неприбранной старушкой из его жизни уезжает важное.

– Бабуль, как тебя зовут? – прокричал сколько было голоса в окно.

«Олээне, Олээне».

Перед глазами замелькали придорожные столбы – длинные ноги весенних таба. Почуяли тепло и несутся вдоль перелеска вперед, в синеву. А им навстречу – маленькая Айта. Раскинула руки в стороны и кричит что-то, кричит. Смеётся.

«Я сейчас. Я уже скоро».

***

Колесникова Ирина Юрьевна училась на курсе художественного мастерства профессора Литературного института им. А.М. Горького Сергея Толкачева (приглашённый преподаватель МГИМО), в школе писательского творчества Creative Writing School на курсах Майи Кучерской «Проза», Марины Степновой «Язык и стиль», в литературной мастерской Band «Как написать роман», прослушала курс Ольги Брейнингер «Автофикшн».

Член Поэтического клуба МГУ. Посещает «Литературные вторники» от Ассоциации союзов писателей и издателей, читки Литературного института им. А.М. Горького.

Победитель и призер литературных конкурсов («Стихия Пегаса», премия им. А.И. Левитова, конкурс журнала «Prochtenie» и др.), принимает активное участие в писательских семинарах (Большое Совещания молодых литераторов «Посадский экспрессЪ», арт-школе «Таврида», «Мы выросли в России» и др.), публикуется в литературных журналах («Юность», «Пашня», «Prochtenie»). В 2021 был издан авторский сборник рассказов. Является руководителем конкурса короткого рассказа «Когда я вырасту».