РЭНГА: РОССЫПИ

«Любимые ветра и морские травы поэзии»

29 ноября 2022 года состоялась встреча клуба «Соты», посвященная литературным традициям Дальнего Востока. Участники обсудили особенности японской и китайской культуры, а также познакомились с молодыми писателями из Хабаровска и литературным клубом «Рэнга», который представила поэт Анастасия Бегункова.

Между рэнгой и буриме. Литературная жизнь Хабаровска

«Наше литературное сообщество в Хабаровске – рассказала Анастасия, – называется «рэнга», создал его Виктор Степанцов года два назад. Сейчас мы собираемся каждую неделю. Поскольку Хабаровск соседствует с Японией, восточные веяния и привычки не обходят нас стороной. Вот и с рэнгой – японской литературной игрой – так сложилось. Сначала мы назвали клуб «Рэнга» – метафорически, это означает, что мнения участников нанизываются друг за другом, и каждое из них важно. Собеседники друг друга уважают, слушают, принимают разные точки зрения.

А потом мы решили в рэнгу и поиграть. В древности поэты Японии собирались за саке небольшой компанией, по 4-5 человек, и сочиняли вместе стихи, нанизывая друг за другом по три строчки. Так получалось одно общее стихотворение. Стихи могли складывать и на заданную тему, между поэтическими группами происходили соревнования. По итогам же состязаний издавали сборники стихов. Названия некоторых из них весьма поэтичны. Например: «Любимые ветра и морские травы поэзии»

Вскоре мы стали играть в рэнгу в разных местах, в барах, парках, на площадях. Стихотворение, которое в итоге получается, зависит от участников. Каждый раз – результат непредсказуем».

Вячеслав Вячеславович Киктенко заметил, что принцип рэнги сходен с буриме. «Правило буриме простое. Я задаю строчку. Например: «служил Гаврила хлебопеком». Ты: «Гаврила булки испекал». Дальше – третий продолжает, четвертый… А вообще высшее – это, конечно, хокку. В трех строчках выразить такое, что и в пяти не удается. В трех строках выразить мир. Представьте, как ходит камера.

Утренняя звезда.
Нет среди вишен покоя.
Облачко на горе».

Россыпи

Поразмышляв об особенностях буриме, участники встречи решили написать совместную рэнгу и разделились на группы. Заодно успели обсудить актуальные литературные и культурологические проблемы. Сама беседа походила на россыпи. Строка искрилась за строкой, а мысли и суждения спешили следом. Ниже мы представим размышления писателя и журналиста Павла Соколова, а также поэта Вячеслава Киктенко.

Это его выступление на клубе Соты – оказалось последним… 31 июля Вячеслава Вячеславовича не стало.

Цивилизация тени

Размытые колориты японской поэтики обращены к текущему мгновению. Почему же японцы воспевают эстетику разбитой чашки или забрызганного стекла? Рассказывает Павел Соколов.
Лучше всего про это явление написал Танидзаки Дзюнъитиро в своем программном эссе по японской культуре и эстетике ХХ века. Великое эссе «Похвала тени». Он считал, что японская цивилизация – это цивилизация тени, тьмы. А европейская цивилизация – ярких цветов и света. В этом – принципиальное различие. Японцам важен не цвет или свет, а полутона, которые ты можешь различить во тьме. Это эссе, написанное в 1933 году, было переведено белоэмигрантских японистом Григорьевым, потом вышло в Советском Союзе. По факту, это главное эссе по японской эстетике за последние 100 лет.

Зыбкость мироздания по-японски

Для японской культуры свойственно воспевание красоты того, что мимолетно. Самый главный японский роман ХХ века – Танидзаки «Снежный пейзаж». Главная метафора заложена в самом названии. Снег в том же Киото (одно из основных мест действия произведения) — явление не такое уж и частое. Все это очень красиво и потрясающе, но… мимолетно. Иллюзия и зыбкость мироздания помножена у японцев на буддийские традиции, которые до сих пор формируют японскую эстетику, в том числе, писательскую. В произведениях японского писателя, если он не слишком вестернезирован, чувствуется зыбкость мироздания. Даже у Мураками Харуки, несмотря на его западность, такое ощущение присутствует. Более того, он берет некоторые сюжеты столетней и стодвадцатилетней давности и переигрывает их сейчас в нынешних декорациях.

Литература и землетрясения

И в литературоведении, и в японской истории важны даты землетрясений. Например, Великое Канское землетрясение оказало сильное воздействие на литературу. Такой масштаб разрушения и трагедии сравнимы лишь с американскими бомбардировками Второй мировой войны. Танидзаки после этого землетрясения переехал в более традиционную область Японии и в Токио, то есть на пепелище, уже не вернулся. Погибло огромное количество людей… Позднее многие его современники, например, Акутагава, посвятили этой теме свои работы.

Китайская и японская символика

Традиционная японская символика перекликается с китайской, поскольку на протяжении тысячелетия Китай был для них культурным донором. Потом символика поменялась.
Вячеслав Киктенко: Япония – интерфейс между востоком и западом. А вот великая китайская культура… Мы просто не в силах ее постигнуть. Насколько она великая и замкнутая в себе. Япония же, интерфейс, взяла и с запада и с востока, многое взяла с Китая. И получилась очень интересная, талантливо сворованная техника, которая рванула вперед. И эти достижения оказались компактными и очень привлекательными по сравнению с какими-нибудь китайскими древними вещами. Японцы – в высшей степени сообразительны… 70-80-е гг. интерес к Японии был явным, а сейчас – он как-то пропал.

Про Китай 

Павел Соколов: Так получилось, что мы с китайцами оказались похожими. С японцами, у которых есть свои Ахматовы и Цветаевы, например, Ёсано Акико и Сайто Фуми, мы были похожи в первой половине ХХ века. То есть в период модерна. А с китайцами похожи тем, что у них, к сожалению, есть свой опыт архипелага Гулага. В этом плане их опыт сильно перекликается с нашим. Особый пласт китайской литературы – романы писателей, которые прошли китайские лагеря и ссылки в 50-70 года. Люди сидели по 20-25 лет.

Например, писателя Ван Мэна посадили в 1957, освободили в 1978-м. И за это время ему не дали ни строчки написать и опубликовать. Причем, это не значит, что человек от звонка до звонка в лагере сидел. Сажают на три года, выпускают работать в деревне в отдаленной провинции, сажают на пять лет, отпускают в колхоз, сажают на восемь лет… Сажают, причем, по одной и той же статье: что-то не то заметили в ранних работах, что-то не то сказал на каком-то собрании.

Самый великий писатель там не Мо Янь, он макулатурщик из Народно-освободительной армии и комиссар, а Ван Мэн, который должен был стать частью будущей элиты: успел и с японцами повоевать, и в гражданской войне принять участие. Но когда была кампания «Пусть расцветают сто цветов», написал не тот рассказ. Его посадили на двадцать лет. Когда вышел, дослужился до поста министра культуры и председателя Союза китайских писателей. Но когда случились известные события на площади Тяньаньмэнь, то отказался поддерживать правительство. Мол, я отказываюсь собственный народ танками давить. Ему пригрозили: мы не будем тебя на Нобелевскую премию выдвигать. Ван Мэн оставался непреклонен: «В этом – я все равно принимать участие не буду». «Хорошо, – ответили ему, – пиши заявление об уходе».
Итак, Нобелевскую премию получил Мо Янь – человек с правильными анкетными данными.

***
Завершился творческий вечер чтением совместно сочиненных стихов – первую строчку для которых подарил Вячеслав Киктенко: «Дни сентября, как бронза тугоплавки».

Также поэт Елена Пальванова исполнила под гитару веселые и лирические песни на свои стихи.