ОБЛАКА КАК НЕБЕСНЫЕ МОСТЫ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПОЭТИКИ

Вячеслав ОКЕАНСКИЙ

Облака как небесные мосты являются в том смысле, в котором всё несоединимое соединяет Бог: эпохи и культуры, дороги и спальни… Они не всегда оказываются прочными сооружениями, но других у нас нет. От Анаксимандра, Ксенофана и Аристофана – к Лермонтову, Бальмонту, Ивану Ильину и далеко не только: клубятся эти образы, в которых сущностный диффузионизм сохраняется в их феноменальной конкретике.

         Историческая поэтика рассматривает эстетику словесного творчества в её глобальной стадиальной ретроспективе [1; 5; 8]. Существенным элементом исторической поэтики и шире «эстетического понимания истории» [13] должно в этой связи рассматриваться то, что мы именуем поэтикой и эстетикой онтологической в сопряженности с различными герменевтическими возможностями, чему очень хороший пример даёт Р. Гвардини, указывая на родственный облакам образ потока: «То, что текло здесь, застывало зимой и вновь приходило в движение весной, выходило из берегов и могло стать опасным, но обеспечивало возможность ходить по водам на кораблях и заниматься рыболовством. Именно это было некоей сущностью:  полной тайн, пугающей и в то же время притягательной действительностью; Кем-то, кто имел некую Волю. Этот Кто-то мог встретиться внезапно – скажем, в образе быка, или какого-то мужчины или какой-то женщины. Эти образы – вовсе не какие-то «аллегории» потока, а также не его «душа», но – сам поток; религиозно-таинственная и в то же время эмпирическая действительность. Действительный поток имел этот образ и тот – и, вероятно, ещё и другие. Из этого созерцания проистекают первоначально миф и культ» [2, с. 18].  

Апейроничность Бездны античного мифа (коему, кстати, и существенно родственна имплицитная апостольская теология – Рим., 11 : 33: «О, бездна богатства и премудрости, и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его») и провальность Ungrund мистики Нового времени: верховно объемлющее и разверзающаяся пропасть со-относимы здесь [10]. 

Эти опыты разделяют две тысячи лет: один принадлежит к раннеатичному мистериальному интеллектуализму, другой – временам новейшим с их особой лирической медитативностью, связанной с широко, по-гегелевски, понимаемой романтической традицией. Однако их сближает исходная ориентация на теофаничность облачного мира, в последнем случае это ещё и область метафизического томления, природа которого требует более дифференцированного пневматологического раскрытия с опорой на христианскую традицию и аскетическую практику.  

         Ксенофан – последователь Фалеса и ученик Анаксимандра [14, с. 258], почтён Гераклитом, жил в 6 веке до Рождества Христова в Колофоне, между Милетом и Эфесом, что весьма символично: в онтологической основе всего облачный диффузионизм, облака – в небе, болота – на земле, но земля бездонна как некая бесконечная прародина изобилующей жизни, а «когда-то вся Европа была покрыта морем». Звёзды понимаются им как сгущающиеся и «возгорающиеся от молнии облака», а жизнь на земле рождается из болот и постоянно заболачивается, эсхатологически мостится от болота к болоту, а потому «земля… становится грязью» [15, с. 165], затем снова она полагает начало рождению… Из малоазийской земли Ксенофан переселился на Запад, участвовал в закладке Элеи – города, давшего название философскому направлению. Перед нами – болотная парадигма умного взгляда – зыбь существования, которая роднит Ксенофана с поэтом Бальмонтом. Особо репрезентативной здесь выступает символическая топика бальмонтовского поэтического текста «Над болотом» [11]):

Над болотом позабытым брошен мост,
За болотом позабытым брызги звезд.
Там, за топью, цепенея, спит Лазурь,
Затаив для дней грядущих сумрак бурь.
Неживые, пропадают брызги звезд,
И к болоту от болота брошен мост.
И одно лишь не обманет — жадность бурь,
Ею дышит — с ней в объятьях — спит Лазурь.

Сближает Бальмонта с Ксенофаном и особая плюрально-геоцентрическая соляристика: солнц и светил много, в сущности своей это есть акватория искр и влажных испарений различных и неисчислимых мест земли – но интересно, что в таком образе звёздного вещества предсказан и солнечный водород ещё неведомой самой античности таблицы Менделеева. Всевидящее и всеобъемлющее шарообразное божественное целое Ксенофана напоминает православную иконографию «Всевидящего Ока Божия», св. Климент Александрийский интерпретировал ксенофановское наследие как теологическое. Аристотель же относил его к поэтам уровня Гомера и Гесиода [6, с. 51]. 

Интересно, что в бальмонтовской поэтике мы обнаруживаем и прямое отождествление лирического Я с огненным облаком, которое позволяет осуществить элевацию над тяжестью человеческой мудрости – к недоступным полётам и трансцендентным небесам:

Не кляните, мудрые. Что вам до меня?
Я ведь только облачко, полное огня.
Я ведь только облачко. Видите: плыву.
И зову мечтателей… Вас я не зову!

         Безусловно, романтическая мечтательность поставлена здесь на вершину метафизической горы. «Если увидишь юношу, — читаем в Отечнике свт. Игнатия Брянчанинова, — последующего своей воле и восходящего на небо, то возьми его за ногу и низвергни на землю, потому что такое восхождение на небо пагубно для него» [12, с. 114].          

Иван Ильин – последователь Гегеля и близок феноменализму Гуссерля, яркий русский религиозный философ первой половины ХХ века; в поздней книге «Поющее сердце» [4] гимнически обращён к «целебным» облакам как первозданной онтологической ткани – однако, облака здесь «иномирны» и, «кроткие, ласковые, озарённые», противопоставляются «тягости земных обстояний», а «в глубине души родится лермонтовская мечта, стать как они». Отмечается «неисчерпаемое богатство воздушных форм; непредвиденные сочетания бытия и небытия, пустоты и полноты», при этом облака «напоминают наши земные формы»: «горы», «развалины замка», «вход в огромную пещеру» – но также и «мгновенные поэмы», творимые «неведомым поэтом мироздания», «чтобы нам было куда спастись из этого напряжённого, замученного мира»: «Человек… вступает в некий Божий театр, древний как мир и благостный как его Творец». Божественная природа облаков как «символа земной отрешённости и небесной благости» подчёркивается здесь самым решительным образом – в следующих узрениях Ильин указует на их сущность: «верные тени высших, небесных сил», «дым кадильный, клубами овевающий незримый алтарь Божий», «довременная память о том, что совершалось в древлем бытии вещей», «дивные помыслы Божии» [9].

         Общее для античности и романтизма – это божественность облаков, о которой по-своему знает не только ризоматическая древность (раннегреческая, египетская, даосская…), но и христианская традиция: Фаворское облако Преображения Господня, апокалиптическое Сретение Господа «на облаце». Различие – апейроничность облачности в Античности, с одной стороны, и фаустовский надрыв и романтическое томление по иномирности, с другой… Мифопоэтическая глубина досократиков отмечалась Гегелем, А. Ф. Лосевым (который галерею элейского характерологического холизма, поглощающего «множественность», открывает именем Ксенофана [7, с. 54]), А. Г. Дугиным [3] – однако наше сближение отдалённых миров проливает свет на новые грани соотношений разнохарактерных символических пневматологий, что могло бы стать предметом и более пристального рассмотрения с учётом специфического восприятия надземной среды в аскетической практике как области повышенной активности «князя, господствующего в воздухе, духа, действующего ныне в сыновьях противления» (Еф., 2 : 2). Таким образом, перед нами здесь раскрывается путь к тому, что Р. Генон именовал «двойным смыслом» традиционных символов.   

         Возможна, впрочем, и восхитительная реализация синтетического решения, примером чему могут служить стихи современного малоизвестного поэта Сергея Николаевича Вахрамеева, посвящённые Угличу:

Здравствуй, мой маленький город над вечной рекою.
Снова к тебе за спасеньем, как к Богу, приду.
Я растворюсь в твоей Волге, я стану водою,
С солнцем в твоих куполах отражусь по утру.

Ветром в листве стану, звоном твоих колоколен,
Шумом машин и толпою твоих площадей,
Белой грядой облаков проплыву над тобою,
В каждой пылинке – останусь частицей твоей.

Библиографический список:

1. Веселовский А. Н. Избранное: Историческая поэтика. М.: «Российская политическая энциклопедия», 2006.
2. Гвардини Р. Гёльдерлин. Картина мира и боговдохновлённость. СПб.: «Наука», 2015.
3. Дугин А. Г. В поисках тёмного Логоса (философско-богословские очерки). М.: «Академический Проект», 2013.
4. Ильин И. А. Поющее сердце: Книга тихих созерцаний. М.: «Белый Город»; «Даръ», 2019.
5. Историческая поэтика: литературные эпохи и типы художественного сознания. М.: «Наследие», 1994.
6. Кукарцева М. А., Коломоец Е. Н. Античная философия. Иваново: ИвГУ, 1996.
7. Лосев А. Ф. История античной философии в конспективном изложении. М.: «Мысль», 1989.
8. Михайлов А. В. Избранное. Историческая поэтика и герменевтика. СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 2006.
9. Океанский В. П., Океанская В. В. Облака: Ксенофан и Иван Ильин // На пути к гражданскому обществу: Научный журнал. 2024. № 3 (54).
10. Океанский В. П., Океанская Ж. Л. Между ἄπειρον и ungrund: эсхатологическое человечествоведение К. Н. Леонтьева // Ноосферные исследования: Российский научный журнал. 2024. № 2. С. 33 – 41.
11. Океанский В. П., Океанская Ж. Л. «Спящая лазурь»: об одном из опорных поэтических образов К. Д. Бальмонта // Русская словесность: научно-методический журнал. 2020. № 1. С. 19 – 23.
12. «Отечник», или краткое собрание изречений св. отцов о жизни христианской, составленное на основе трудов еп. Игнатия (Брянчанинова). М., 1991.
13. Розанов В. В. Эстетическое понимание истории // Розанов В. В. О писательстве и писателях. М., 1995.
14. Трубецкой С. Н. Метафизика в Древней Греции. М.: «Мысль», 2003.
15. Фрагменты ранних греческих философов. Ч. I: От эпических теокосмогоний до возникновения атомистики. М.: «Наука», 1989.

***

Океанский Вячеслав Петрович (1965 г. р.) – доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой культурологии и изобразительного искусства Шуйского филиала Ивановского государственного университета, председатель докторского диссертационного совета по философским наукам и культурологии; доктор философских наук (сертификат ОНН и ЮНЕСКО); член Союза кинематографистов России; заслуженный деятель науки и образования, член-корреспондент РАЕ.; академик Академий философии хозяйства (МГУ, Москва) и «Европа – Азия» (ООН – ЮНЕСКО, Казань).