НУЛЕВОЙ ДЕНЬ ВОЙНЫ

Николай ИВАНОВ

СУВОРОВЕЦ ВОЕВОДА — БОЕЦ РЕСПУБЛИКИ

Отрывок из повести

— Хочешь почитать Чехова?
Майор, увешанный оружием так, словно собирался воевать вечно, выставил на остаток кирпичной стены книгу «Три сестры».
— Самостоятельная, сама стоит, — не забыл похвалить автора за толщину написанных пьес.
Отошёл на десяток шагов и с разворота, практически не целясь, выстрелил из пистолета в книжную мишень. Сёстры, безмятежно гулявшие в белоснежных платьях по центру обложки, кувыркнулись припудренными носиками в пыль. Майор-артиллерист, словно за шиворот, поднял их двумя пальчиками, пролистал пробитые страницы. Отвесил щелбан пуле, застрявшей внутри книги, словно она оказалась виновной в плохом скорочтении стрелка:
— Вот так становятся двоечниками: всего 18 страниц. Попробуешь?

Протянул пистолет Артёму, сидевшему в роли зрителя на снарядном ящике в солдатской «Отдыхайке», невольно ставшей летним театром. Все его попытки поймать головой тень от обтрёпанного ветрами, выгоревшего на солнце украинского флага не приносили плодов. Впрочем, тому самому наверняка мечталось спрятаться в какую-нибудь тень, но вынужденно плескался на флагштоке в таком же выгоревшем, бледно-синем небесном озере, наполненном по краям пеной облаков. Когда же осень натянет погоду на дождик? Народ ждёт с середины лета…
По поводу оружия офицер явно шутил: кто доверит его незнакомому человеку, даже если это голодный безобидный пацан?

Но «Макаров», пусть и с долей сомнения у хозяина, замедленно, перекочевал к Артёму. Правда, артиллерист тут же выудил себе увесистого «Стечкина», по убойной силе и скорострельности способного трижды перестрелять «Макара», — оружию, как болезням, дают имена их прародителей. С улыбкой наставил его на поднявшегося с ящика Артёма: не вздумай баловать, не подводи меня. Скорее всего, где-то в мирной жизни у него остался сын, по которому майор скучал, и общение с задержанным около позиций пареньком заглушало тоску по дому. Кто их поймёт, этих людей с оружием: скучая на войне по своим детям, легко убивают чужих…

— Мне бы жратвы бабуле раздобыть, — Артём сгладил напряжение, кивнув на выпотрошенные при обыске из рюкзака деревенские пожитки. А пистолет приятной тяжестью оттягивал руку, просился в дело. Если и впрямь испробовать его на артиллеристе, успеет тот нажать курок в ответ?

Отгоняя соблазны, втянул носом сытные запахи от костра, огненные языки которого шлифовавали дно висевшего на треноге казана.

— Жратва у «нациков», — майор кивнул на лесополосу, где на фоне пожухлой листвы болтался, даже не пытаясь отмыться в небесном озере, чёрный флаг с остроконечной свастикой. Воистину чёрного кобеля не отмоешь добела. Прибывший из Луганска, а по слухам, просто изгнанный из родных мест за мародёрство батальон «Азов» — только они могли позволить себе демонстрировать любовь к Гитлеру. — Это им не западло грабить местных, а у нас казённый сухпай. Но голодным не оставим, — повторяя Артёма, втянул запах куриного бульона. Подмигнул, выдавая доверительным шёпотом военную тайну: — Всё, что отошло от дома на сто метров, считается диким и подлежит уничтожению. Огонь!

Пуля Артёма пролетела над головами чеховских барышень, но те, напуганные первым выстрелом, сами от страха повторили предыдущий кувырок. Артём с сожалением вернул пистолет — не умею…

Майор по-детски счастливо улыбнулся своему превосходству, расправил плечи и, демонстрируя новые возможности, вытащил из чехла финку. Теперь уже тщательно нацелившись вытянутой рукой в щит из снарядного ящика, метнул в него нож. Остриё впилось в нарисованный углём круг, заставив бабочкой трепыхаться разноцветную инкрустированную рукоятку.

Опережая майора, Артём услужливо обошёл столик с разложенной на нём штабной картой, не без усилий вытащил из выщербленных досок нож. Повторяя какого-то героя из какого-то фильма, поцеловал лезвие: холодное оружие настоящим джигитом без нужды не вытаскивается, только для боя. Если его не случилось, то извинись перед сталью поцелуем и верни в ножны для следующего раза.

Артём принёс финку с уважением и к хозяину — рукояткой вперёд. Майор в благодарность окликнул повара, пританцовывающего от жара у костра:
— Петро. Нам би з гостем трошки перекусити. I туесок збери, нiж багатi. И побыстрее, топчешься як квочка.
Военные легко переходили с русского на украинский и обратно, хотя именно из-за требования Киева говорить всем только по-украински и началась война на Донбассе. Или язык всё же стал лишь предлогом проверить реакцию России? Причём в интересах американцев?

А суп оказался отменный. Артём не помнил даже в мирной жизни случая, чтобы бульон варился сразу из нескольких кур, а мясо к столу подавали не мелкими ощипками, а на отдельном подносе: бери сколько хочешь, хоть три ножки. Но он возьмёт две, чтобы потом, как будто в первый раз, взять ещё и кусочек белой грудки — мясо из ниточек, как говорила мама. Больше съест он — меньше останется врагу.

Объедались молча, пока не отвалились на спинки плетёных кресел. Салфеток не имелось, но облизать пахнущие мясом пальцы — только продлить удовольствие. А тут ещё и компот уже пощипывает за пятки пар, гоняя его, как белую воздушную лошадку по арене цирка, по краям кружки.
Для полного счастья оставалось выцыганить пистолет. А что, раз пошло такое везение, то почему не помечтать о подобном? Это майор думает, будто перед ним мазила-малолетка. На последних соревнованиях он, Артём Воевода, перестрелял по очкам даже командира блок-поста. Помог, конечно, крёстный, научив коптить спичкой слепящее глаз остриё мушки…

— Что, понравилась игрушка? — майор перехватил взгляд на кобуру, вытащил «Макарова». Погладил костяную рукоятку с частым рубчиком против скольжения в потных ладонях стрелка. У оружия ничего нет случайного.
— У нас на улице у многих что-то имеется, один я как сирота шепетовский на одесском Привозе, — посетовал Артём на неустроенную жизнь без оружия во время войны. Даже намекнул доброму артиллеристу, как обойти закон: — Пацаны сбивают номера, чтобы никаких следов. Зато чужие не суются. Знают, что получат по мордасам.
— И это правильно, — неожиданно поддержал народную самооборону майор. — Само оружие, брат, ни в чём не виновато. За всё отвечает тот, кто стреляет из него.

Повертел «Макарова» и, не вернув в кобуру, оставил лежать на столе. Стоявшие рядом автомат и гранатомёт словно подтверждали слова Артёма: если на улицах сёл и городов неучтённого оружия выше крыши, то что говорить про боевые позиции на фронте.
— Как супец? — поинтересовался майор, снова отвалившись на спинку театрального кресла. Наверняка на пути артиллерийского полка попался под разграбление театр. Так что командир в роли главного героя развернувшейся на Донбассе пьесы мог позволить себе сытно развалиться пусть и перед единственным, но зрителем.
— Первый раз за войну наелся, — почти не соврал Артём. Вычистил корочкой хлеба тарелку: — Вкусно — ум отъешь. Где помыть?

— У нас вон, рагуль есть для таких дел, — кивнул на повара с обидным прозвищем, прикрепившимся к выходцам из Западной Украины. Зря он так, у Артёма мамка тоже западенка, с Волыни. Он ездил туда к родственникам в гости до войны, нормальные люди. — А ты у меня в гостях, — так и не разрешил работать артиллерист, доставая сигарету.
Артём суфлёром вытащил спички — крёстный дядя Степан ещё до войны начал собирать их коллекцию. Чего только не нашлось: коробочки с ноготок всего на пару спичек, короба на две тысячи штук. А треугольные упаковки Артём вообще впервые у него увидел. Как и круглые, словно из-под девичьей пудры. Имелась в коллекции даже стеклянная упаковка в виде банки. Спички на пластинах, отламывающиеся поштучно. Каминные спички в два пальца толщиной. Повторяющиеся образцы крёстный дарил Артёму, что сейчас и пригодилось для демонстрации уважения пану майору, — поджечь сигарету горящей на любом ветру и даже под водой охотничьей спичкой. А в благодарность за обед можно поделиться с ним половиной коробка.

Майор охотно принял подарок, высыпал спички в сигаретную пачку. И, наконец, признался в понятном:
— Авось и моего сына кто-то покормит в случае чего.
Разбередил себя, прикрыл глаза, сладостно погружаясь в воспоминания. Артём в освободившуюся минуту спокойно оглядел наблюдательный пункт со стереотрубой, выпученным удавом осматривающей местность, столик с придавленной камешками картой. Пересчитал хоботы орудий с наброшенными на них кусками маскировочных сетей, штабеля снарядных ящиков.
Рассмотрел сразу за боевыми порядками памятник советскому солдату с грустно склонённой головой. Плиты с именами похороненных в братской могиле солдат были покрыты оспинами от пуль, ограда выкорчевана под нужды артиллеристов. Стоял солдат на страже мира, а оказался в плену…
Отнёс повару грязные тарелки. Петро, перевязывая лейкопластырь на пальце, поинтересовался:
— Родителей и вправду нету?
— Отец пил, умер, — подсочинил немного Артём. Где бы батю ни носило, но если жив и за время войны ни разу не показал глаз, то и впрямь для него умер. — А мамку… Мамку убило. Недавно.
Повар замер над походным термосом, в который переливал суп для разноса бойцам в окопы. Уточнять не стал, от чьего обстрела погибла мать: стреляют нынче только они. Снаряды хоть и старосоветские, а летят, выходит, прицельно.
Артём уловил смущение бессловесного солдата, возрастом и повадками напомнившего крёстного. Осторожно обозначил место рождения матери:
— На похороны приезжали её родственники с Волыни.
— О, почти землячка. Я из Тернополя, — порадовался, насколько это было возможно в данной ситуации, Петро. Одновременно сумел и погоревать: — Война идёт на одном малом клочке, а собрала всю Украину.
Оба понимали, что углублялись в слишком больную, не зависящую от их мнения тему, которую требовалось прекращать. Кивнули, понимая и прощая друг друга. Вернувшийся к столу Артём поклонился открывшему глаза майору, с сожалением оторвавшемуся от воспоминаний:

— Спасибо, пан командир, — обозвал его на новый лад. Офицер удивился неожиданному для себя обращению, но промолчал. Значит, привыкает. Начинает нравиться быть паном… — Мне пора. Пока доберусь до дома, и комендантский час наступит.
Кашевар, которому по возрасту и впрямь заниматься внуками, уже наполнил супом трёхлитровую банку. Обмотал её от случайных ударов солдатским вафельным полотенцем, помог гостю уложить презент в рюкзак. Незаметно для командира запихнул ещё что-то наверняка вкусное на дно сидора, подмигнул. И впрямь соскучились мужики по семьям.
Майор заметил излишки, и хотя в шутку, но пнул повара ногой в зад. Петро безропотно вернулся к костру, хотел подбросить в огонь дровишки, но руки дрожали: кому приятно, когда тебя пинают, как собаку, при детях…
Пана майора переживания подчинённого не тронули, он их даже не заметил. Указал лишь Артёму в сторону чёрного флага:
— Туда нос не совать. Отмороженные на всю голову. Из-за таких не можем закончить эту канитель.
За политику на Украине карали тюрьмой не только поваров, но и командиров, поэтому майор вернулся к отцовскому наставлению:
— И не вздумай бросать учёбу. Иначе уши надеру.
— Ладно.
— Не ладняй горбатого к стенке, — присказки продолжали оставаться одни и те же по обе стороны фронта.
Майор неожиданно прижал к себе Артёма, поцеловал в макушку. Подтолкнул в рюкзак — иди, не сбивай с панталыку воспоминаниями и не мешай нести боевое дежурство.

Некоторое время грустно глядел вслед уходящему парню. Потом поднял книгу, перелистал пробитых «Трёх сестёр». Просмотрел остановившую пулю страничку — как смогла? Заглушая тоску по дому и сыну, попробовал читать. Действие постепенно увлекло, и майор, щелчком пальцев приказав повару сготовить чаю с вареньем, тоже «ушедшим» прямо в банках за сто метров от села, перенёс кресло под масксеть — и продувает, и не печёт голову. Тень от одноногого флага попробовала потянуться за ним, но командиру оказалось не до него, зовущего в бой за чистоту украинского языка: увлечённый чтением русского писателя, превратился из вояки в добродушного мужичка, улыбающегося уголками губ.
Артём же, едва скрывшись за кустами, сделал крюк к лесополосе, идущей вдоль линии электропередач — к флагу чёрному. «Азовцы» веровали в свою неприкасаемость, постов не выставляли, и Артём от акации к акации, от клёна к клёну, от кустов маслины снова к клёнам подполз к лагерю боевиков. Затих, вслушиваясь в голоса. «Нацики», если поймают, за обеденный стол не пригласят, скорее, поставят вместо мишени. Так что на случай задержания снова придётся прикинуться голодной овечкой, для чего банку с супом лучше выбросить. Он грибы собирает. Вон, стайка рядовок вылезла в ожидании дождика.

Сорвал несколько бледно-розовых шляпок, распахнул рюкзак. И обомлел: поверх укутанной полотенцем банки лежал пистолет. Майор? Всё же подарил?! А патроны? Оружие без них — кусок металла, которым лишь заколачивать гвозди.
Выдавил магазин из рукоятки. Золотоголовые крутолобые братья-близнецы подпирались снизу тугой пружиной, готовые нырнуть в ствол, подставиться под боёк и, воспламенев, умчаться на простор. И неважно, кто окажется на пути — «Три сестры» Чехова, «Идиот» Достоевского, «Война и мир» Толстого или даже сами авторы. Мечта любой пули — освободиться от металлической хватки затвора, вырваться из темноты, запаха подгоревшей смазки, расправить плечи, вдохнуть вольный встречный ветер. Что станется потом, после выстрела, — про то неведомо, ещё никто не возвращался из заствольной жизни обратно в магазин. Да и не для того они появились на свет, чтобы вечно жить взаперти! Много повидавшие в своей жизни солдаты тоже утверждают, что лучше сгореть, чем сгнить…

Самому Артёму требовалось без грохота и спецэффектов возвращаться на свой блок-пост, доложить командованию о высмотренных боевых позициях на карте командира. Майор-артиллерист, конечно, добрый для жизни, но глупый для войны. Война — время закрытых ушей, глаз, рта, сердца и души…