МАЛЕНЬКАЯ СОБАЧКА
Встречи в лесу
Медведи
Как-то весной видели мы сразу трёх медведей (почти как в сказке). Снег сошёл ещё не везде, но уже начались настоящие весенние деньки. В лесу от этого словно распара стоит, всё напитано влагой. Прошлогодняя трава мокрая, мягкая, ступаешь на неё неслышно, как на ковёр.
Мы с отцом и братом пошли проверять дальний глухариный ток. И вот километрах в пяти от деревни увидели медведей. Благодаря мягкой безветренной погоде подошли к ним вплотную. Они нас не замечали до самого последнего момента, впрочем, как и мы их. Поэтому я вскрикнул от неожиданности, когда вдруг в нескольких метрах из-за огромной поваленной осины вскочил бурый годовалый медведь. Он так перепугался, что не знал, что делать. От страха сразу сел на зад, пробежал метра три и снова шлёпнулся на зад. Так он делал несколько раз. Видимо, бедолаге казалось, что мы не иначе как с неба свалились и окружили со всех сторон. Два других медведя: чёрная медведица и медвежонок были чуть подальше. Они перебежали дорогу и пропали за деревьями.
Почему-то ещё две встречи с медведями мне запомнились особенно.
Однажды в конце ноября я пошёл ставить капканы на норку. Снегу уже напало по колено. Но начало таять. Я шёл напрямик через лес. Со мною было несколько собак. Вдруг они залаяли. И так ярó, азартно, на несколько голосов. Лай переместился с места на место. «По зверю», — решил я и побежал к собакам. Они остановили кого-то прямо у ручья. Остановился и я, прислушался: сквозь лай слышно, что кто-то громко шипит. «Неужто норка?» — подумал я по неопытности. Но когда подошёл метров за тридцать, увидел, что на сосне, которую обступили собаки, сидит медведь. Он залез выше середины дерева и оттуда смотрит на собак. Я — не знаю, на что надеясь, наверно, взять зверя голыми руками — побежал к дереву. Но медведь не стал меня дожидаться. В доли секунды, быстро перебирая лапами, он оказался на земле среди собак. Мне сначала даже показалось, что он попросту упал вниз, так быстро он оказался на земле. Собаки окружили его, но не тут-то было. Медведь повернул голову в мою сторону и так оскалился, что все собаки сразу отскочили. А он пошёл прыжками невероятно быстро. Кинувшиеся за ним собаки вскоре отстали и вернулись ни с чем. Я так понимаю, что они и загнали его на дерево только благодаря тому, что он вылез из берлоги, залитой водой. Уходить ему не хотелось, а хотелось спать.
В другой раз я наткнулся в начале ноября, наоборот, на засыпающего медведя. Снова пошёл без ружья. Брать его не было смысла: недавно стояла оттепель, а потом чуть приморозило, поэтому появился тоненький настик, и в лесу стояла шоркоть. При такой погоде добыть кого-то на ружьё практически невозможно.
Я ставил капканы на куницу, развешивал приманку (тухлое мясо и требуху). Уже темнело. Помню, приманка получилась хорошая, пахучая. Я достал очередной кусок и вдруг услышал, как метрах в трехстах от меня кто-то заухал, заохал, заогрызался. И одновременно с этим залаяла собака. Иногда она замолкала на несколько секунд, тогда замолкал и зверь. Как только начинала лаять снова, сразу отвечал ей и зверь. Тогда ещё совсем неопытный охотник, я догадался, что это медведь, который, видимо, решил завалиться спать, а тут ему мешают, какой-то заяц на ухо лает (собака была белого цвета и только на спине около хвоста серенькое пятно). Позже я даже представлял, каково было медведю. Сон одолевает, уже никакой мочи нету, пора заваливаться аж на всю зиму, а тут будят и будят. Помню, отец рассказывал, как у него собака облаяла медведя, который раскопал муравейник и улёгся в него заместо берлоги. Наверно, резко ударили морозы, и прижало. Когда отец подошёл к медведю, он вдруг поднялся на задние лапы и громко прорычал. А потом опять опустился в муравейник и уснул. Видимо, и моего медведя прижало, а, может быть, какие-то проблемы с берлогой были.
Правда, тогда, в потёмках, без ружья, когда вдруг залаяла собака и заохал медведь, я ни о чём об этом ни размышлял, а хорошенько струхнул. Что если собака разозлит зверя, и он кинется за ней? Конечно, собака будет жаться ко мне. Тогда что? Наученный отцом, как быть в таких ситуациях, я не дал страху овладеть мной. Спокойно оправил все капканы и пошёл дальше. Собака полаяла ещё несколько минут и догнала меня. Через пару часов мы добрались до избушки. Ночью, когда я выходил подышать свежим воздухом, где-то в небе пролетали запоздалые лебеди. Они так пронзительно и истошно кричали на притихший лес, что подступал комок к горлу и делалось не по себе. Ночью встала река. Когда я вернулся в деревню, термометр показывал минус девятнадцать. Мне почему-то очень жалко стало запоздавших лебедей, летевших из последних сил. Их крики связались у меня с охами и ворчанием медведя. Его тоже стало жалко. А берлогу я так и не нашёл. Сразу этого не сделал, что-то помешало. А потом, уже на лыжах, не получилось. Хотя я не очень и стремился её найти.
Барсук
Как-то раз столкнулся с барсуком нос к носу. Проверял тогда кротоловки. Лето, жарко, гудят комары. Тропинка идёт среди высокого черничника. Ягоды, правда, ещё совсем зелёные. Но иногда найдёшь случайно земляничку сладкую. Иду я, вниз на землю смотрю, чтоб ни одной норы не пропустить. Присел к очередной кротоловке, нагнулся к самому черничнику, так что его листочки лица касаются. И тут вдруг прямо к моему носу — звериный нос.
Барсук (в это время года он рыжий) шёл себе спокойно по тропинке, тоже в землю смотрел, личинок и муравьёв разыскивал, а тут я. Посмотрели мы друг на друга в упор. Я опешил, а он сильно перепугался — рванул в сторону и скрылся за деревьями. Долго я после рассказывал ребятам об этой встрече. Иногда даже бахвалился, что мог бы догнать барсука и поймать. Но отец, услышав это, сказал:
— Не догнать. А если бы догнал, мало бы не показалось: тебе шутка, а он свою жизнь спасает.
Отец вообще баловства и шуток в лесу не любил и всячески пресекал это в нас. «С лесом шутить нельзя», — говорил он.
Выдра
Однажды я чуть не утопил выдру. Было это в начале марта, когда на реке кое-где открываются полыньи. Иду на лыжах. На наст насыпано сантиметров десять лёгкого, как пух, снега, поэтому идти мягко и неслышно. Солнце яркое, небо синее. Лыжи разбивают снежный пух легко. Впереди видны только их кончики, словно это перископы двух подводных лодок рывками идущих под снегом. Я выкатил из леса к реке и вижу, что у противоположного берега сидит на льду крупная выдра. Меня не видит.
Я всё ближе и ближе, подошёл в упор, осталось только на реку спуститься, катануть прямо к ней. Но тут собака моя не выдержала, залаяла: «Не видишь, мол, хозяин, зверя!» Выдра тут же в полынью. Но, видать, воздуха не набрала, чтоб плыть. Выкурнула, голову выставила и ну дышать громко: «А-ха, а-ха, а-ха!» Набрала воздуха и уплыла. Видно, чуть не утонула. А, может, захлебнулась. Ничего удивительного, всякое бывает.
Зайцы
Однажды зайчик прибежал прямо к моему костру погреться. Стоял декабрь. Снегу уже насыпало много, но на лыжах ещё рано ходить. В обед разжёг костёр, накипятил чаю. Как раз хотел собакам по корке хлеба дать. А они уже стоят на изготовке, хвостами виляют. Вдруг вижу боковым зрением — бежит маленькая белая собачка: прыг, прыг, остановилась у костра, уши навострила… Да это заяц! Я, как назло, ружьё далеко в стороне оставил, пока до него пятился, заяц не стал дожидаться, ускакал. Самое интересное, что и собаки за ним почти не побежали, сразу бросили. Словно для них этот заяц старый приятель, любитель у костра посидеть. Всего скорее, они попросту помнили, что я им хотел хлеба дать, и посчитали: лучше корка хлеба в зубах, чем заяц в лесу.
В другой раз заяц пробежал между мной и дедом. В серёдке ноября мы пошли дрова пилить. У меня на плече бензопила «Дружба», дед рядом со мной бок о бок. Только вышли из деревни за дорожный знак «Михайловка», смотрим: выскочил навстречу заяц. Мы приостановились, а заяц ведь не повернул, напролом пошёл, проскочил между нами. Да так, что задел мою ногу и ногу деда. У косого глаза так расположены, что впереди он ничего не видит, всё время голову надо чуть поворачивать.
Лось
Однажды ко мне в упор подошёл лось. Иду я себе по лесу. С одного края дороги — заросший иван-чаем и малинником выруб. С другой — елово-берёзовый лесок. И вот залаяла у меня собака метрах в тридцати. Тявкает и тявкает. Слышу, что-то потрескивает. Неужто, думаю, на людей. А сам какими-то своими мыслями занят. «Если на людей, то нехорошо». И стал тихонько кричать, так чтоб и людей не испугать:
— Нельзя! Ко мне!
— Ко мне!
— Кому сказал: ко мне!
Он и пришёл, только не пёс, а лось. Но я настолько уже поверил, что это человек, что сначала мне показалось, что идёт ко мне грибник или ягодник какой, а над головой коричневый пестерь несёт. А это не пестерь, а огромные рога. И хозяин их тоже немаленький. Подошёл ко мне лось так близко, что только-только нельзя морды рукой достать. Стоит лось и смотрит на меня чуть голову повернув: «Чего, мол, звал?» Видно, скучно ему, хочется с кем-нибудь постоять рядом, если не поговорить, так хоть помолчать. А я чего? У меня и дар речи пропал при виде такого великана. Мало ли что ему на ум взбредёт. Я осторожно так руками махнул, чтоб без резких движений. Потом ещё раз, ещё. Наконец он меня заметил, а когда заметил, ещё постоял пару секунд, словно хотел сказать: «Звал, звал, а теперь гонит». Потом развернулся — и в лес. Собака за ним. Но и тут не сразу убежал, перескочил дорогу метрах в тридцати от меня. Хотел, видимо, проверить, точно ли я не хочу с ним поговорить: «А, может, уже передумал? И снова зовёт?»
Норка
Помнится ещё одна заботная норка. Это было в конце апреля. Река Пуя на несколько километров вниз по течению от Палкинского озера уже вскрылась. Но вода стояла маленькая, почти летняя, а в курьях остался ещё вполне крепкий лёд. И вот, когда я шёл вдоль реки, в одной из курей заметил норку. Я осторожно подкрался к берегу и стал наблюдать. Курья образовалась в повороте реки и была вытянутая, лёд стоял вдоль по берегу метров на шестьдесят. В середине курьи он выпирал далеко в реку. Течение старалось оторвать этот кусок, раскрошить, но пока не могло. Вот по этой льдине и бегала норка. Я не сразу догадался, что она делает. Добежав до края льдины, норка прыгнула в воду и пропала. Я даже подумал, что обнаружил себя и испугал зверька. Уже хотел уйти, но через минуту норка появилась с другой стороны льдины. Пересекла её и вновь скользнула в воду. Наконец я сообразил, что норка промышляет рыбу. Пробежит льдиной вверх по течению реки, потом нырнёт и спустится вниз по течению. Снова вылезет на льдину. И так раз за разом, как челнок. И ведь догадалась, что против течения плыть трудно и проще вылезти на льдину и пробежать нужное расстояние. Видя такое усердие норки, я предположил, что в курье полно рыбы. Моё предположение позже подтвердилось. Палкинские рыбаки приметили, что в это время, сразу после вскрытия реки, рыба часто прячется под оставшийся лёд. Мало того, случается, что большие косяки её спускаются по ночам с озера вниз по Пуе, а днём прячутся всё под тот же лёд.
Долго я наблюдал за трудолюбивой норкой. Она так сосредоточено скакала по льдине, так отрешённо от всего, что совсем не замечала меня. Казалось, что каждый раз, пересекая льдину, она настраивается на очередной нырок в тёмную глубину. Её настрой и отрешённость походили на настрой спортсмена на Олимпийских играх, идущего на мировой рекорд. Возможно, она хотела поймать какую-то определённую намеченную рыбину и строила план атаки. Я решил проверить, на самом ли деле норка не замечает меня или мне удалось удачно подкрасться. Я поднялся во весь рост и подошёл к самому берегу. Норка не обратила на моё появление никакого внимания. Она не замечала ни льда, ни открытой поверхности реки, ни жёлтой прошлогодней травы по её берегам, ни рыхлого апрельского снега, ни высоких деревьев, ни неба, ни солнца. Вся она была сосредоточена на себе и на том подводном, не видимом глазу, мире.
Вообще, норки и особенно выдры часто используют подобный способ ловли рыбы: ныряют в одну полынью, выныривают в другую, что ниже по течению. И сразу возвращаются по льду к первой полынье. Идёшь по реке и смотришь, что от полыньи к полынье целая дорога натоптана.
Иногда норки воруют рыбу из морд, поставленных на налимов. Морды ставят зимой, поэтому их рыбалка-воровство тоже подлёдная. У моего двоюродного брата Димки морды стояли на маленькой речке. И вот одна норка повадилась рыбу воровать.
— Придёшь, — рассказывал брат, — а в морде один-два налимчика. Зато между двумя слоями льда штук двадцать припрятано. Я их соберу — и домой. В другой раз придёшь — тоже самое. Думаю, зачем мне и морды вытряхивать!
Хитрая норка ныряла, заплывала в морду и вытаскивала по одному налимчиков, а потом прятала их под тонкой коркой второго льда. Я думаю, она, конечно, не всех рыб прятала, пару штук съедала. Но ведь это за работу!
Правда, не всем норкам удавалось выбраться из вичной морды обратно. Несколько раз попадали они деду, несколько раз мне. Как-то, помню, с трудом вынул морду из иордани. Когда поднимал, внутри ловушки всё так и закипело — она оказалась полная рыбы. Но когда вытряхивал улов на лёд, среди налимов выскользнула к моим ногам крупная норка. Пожадничала, нырнула в морду за рыбой, да там и осталась. Конечно, шкурки пойманных норок не пропадали. Они шли на сдачу в заготовительные пункты или на ушанку кому-нибудь из родственников и знакомых.
Рябчики
Больше всего в лесу, конечно, встречались рябчики. Я высвистывал их на манок. Они прибегали и прилетали иногда совсем близко. Несколько раз едва не садились на голову, но, заметив человека, пропархивали ещё несколько метров. Наверно, ёкало у них сердечко, когда вдруг среди ёлок вместо собрата появлялся охотник. Однажды рябчик сел в каком-нибудь метре от меня. Я стоял по горло в малиннике, а рябчик сел на утычину среди веток малины. Он, конечно, щебетал от страха и чуть вздрагивал. Я долго наблюдал за ним. Видел, как работает его глаз под красной бровью. Стрелять не было смысла: я бы задел его ружьём. Наконец рябчик улетел, да так далеко, что не удалось найти. Может, и к лучшему: повидался он с человеком и остался цел и невредим. Однажды я поймал рябчика-малыша руками. Это случилось весной.
Вообще, как говорил отец, рябчик только вылупится, ещё скорлупа с хвоста не слетела, а уж летать умеет. В самом деле, без этого ему нельзя, быстро хищники подберут. Вот и тот весенний выводок сосем маленьких рябчиков при виде меня сразу разлетелся по ближайшим деревьям. Разлетелся — это, конечно, громко сказано. Они попросту расселись по нижним веткам. Но я успел заметить, что один рябчик спрятался под лежащее на земле дерево. В этом месте под деревом образовалось что-то вроде норки. Вот туда-то и нырнул рябчик. Я осторожно заглянул под валежину. Рябчик сидел там в своей маленькой комнатке. Я взял его в руки. Он оказался меньше воробья. Боясь что-нибудь повредить малышу, я отпустил его обратно. Но тот уже не доверял ненадёжному укрытию и тут же вспорхнул на дерево к своим братьям. Его мать вовсю щебетала, опасаясь за выводок, и я поскорее пошёл дальше.
Глухарята
Не менее интересной получилась встреча с глухарятами. Я собирал грибы на бору за Михайловкой, опустился к Глухому озеру. Смотрю, тетёра глухарная не улетает, квокочет, всяко на себя внимание обращает. Но я внимания не обратил, иду дальше. А она от выводка меня в сторону отводила. Но не удалось, наскочил я на то место среди черничника и кочек, где глухарята спрятались. Они уже довольно крупные, нескладные и, видно, только-только научились летать. Двое взлетели удачно и ухлопали почти над самой землёй метров на тридцать в сторону матери, и там упали. Пять остальных решили с самого начала подняться от земли повыше. Но один за другим врезались в тонкую, с удилище толщиной, сосенку и упали вниз. Их грандиозный полёт чем-то походил на полёт каких-нибудь глупых птиц из мультика. Глухарята взлетели хвост в хвост и так же друг за другом врезались в сосенку и посыпались вниз, как шишки. Бедная сосенка затряслась от неожиданной бомбардировки её ствола. Упав на землю, глухарята уже не стали делать повторной попытки подняться в небо. Разуверившись в своих крыльях, они улепётывали от меня как могли. Вообще, глухарь — это большая, тяжёлая птица, очень сильная. Но иногда на взлёте она может запутаться в ветках деревьев. Как-то отец ещё с одним лесником и лесничим сидели недалеко от реки у костра и пили чай. У всех лица загорелые за лето, все в светло-коричневых энцефалитках и чёрных резиновых сапогах. У отца и его товарища энцефалитки поношенные, у лесничего — Ирины Павловны — новая. Рядом рюкзаки, тоже поношенные, выцветшие, кое-где с бахромой на истёртых лямках. Костёр догорел, ветер подхватывает с него слабый дымок и, дунув на золу, показывает, что кое-где ещё есть угли, загорающиеся красным. Рядом с костром стоит закоптелый котелок, дышит парком. В котелке заварены веточки смородины, две из них выглядывают наружу. Чай со смородиной приятно пахнет. Неожиданно откуда-то сверху пикирует глухарь и прямо под разлапистую огромную ёлку метрах в сорока от костра. Такие ёлки часто растут невдалеке от рек и ручьёв, там, где заканчивается лес и начинаются, хоть и небольшие, пойменные луга. Обычно эти ёлки насыщено зелёные, пушистые. Нижние ветви у них огромными лапами, почти все живые, прижались к земле, переплелись с травой и кустарником. Поэтому образуется под ёлкой что-то наподобие шатра. Там довольно темно, а в дождливую погоду — сухо. Вот в такой шатёр с полного хода влетел глухарь. Отец, недолго думая, схватил топор и побежал к ёлке.
— Куда? Не догнать! — смеялись ему вслед лесник и Ирина Павловна.
Но отец и не думал останавливаться и уже подбежал к ёлке. Глухарь оказался в западне, ему мешали вылететь еловые лапы. К костру отец вернулся с добычей, каким-то образом ему удалось отрубить голову птице, как обычному домашнему петуху. Таких удачных случаев у отца бывало много. Зверь на хорошего охотника, в самом деле, идёт.
Утонувший лось
Как-то в одной из курей на реке Пуя по весне по тонкому льду провалился лось. Видимо, вокруг пролома лёд оказался крепким. Лось не мог его сломать, не мог и вылезти. По рассказам отца я понял, что крупный бык касался задними ногами дна, а передние лежали на льду. Так он и умер. Похоже, даже не захлебнулся, а попросту переохолодился. После того, как лёд растаял, отец с одним мужиком на лодке оттащили лося к берегу, чтоб не лежал в воде. Долго ещё, обходя эту курью, я находил огромные кости, мощные челюсти и внимательно рассматривал их. История с лосем врезалась мне в память. Я решил, что всегда надо вытаскивать из реки утонувших животных, чтоб они не портили воду, и, вообще, помогать всему живому вокруг, беречь, словно ты хозяин в лесу, а не гость, и отвечаешь за всех и каждого.
По примеру отца мы вытащили из реки зайца, а потом лосёнка. С зайца ползла шерсть, он уже начал портиться. Кое-как веслом выкинули мы его на берег прямо с лодки. Лосёнок казался живым. Ножки длинные и тоненькие. Копыта чистые, отдраенные водой. С лосёнком пришлось повозиться. Я даже вылезал на берег и цеплял утонувшего сосунка чем-то вроде верёвки.
Маленькая собачка
Осень стояла тёплая. Листья с деревьев уже осыпались, лежали на земле пожухлым ковром. В лиственных лесах сквозь голые ветви стало хорошо видно. Мы возвращались домой после нескольких дней проведённых в лесу, шли по старым вырубам, заросшим ольхой, ивой и берёзой. То и дело с деревьев слетали рябчики. Иногда их можно было заметить издали. Когда рябчики сидели по два-три рядом, то с большого расстояния они походили на чудесные плоды, неожиданно преподнесенные осенью. Добыть рябчиков не удавалось: впереди бежали собаки и сгоняли их. К вечеру стало примораживать. Заприхрустовала листва под ногами. Сам воздух, до этого влажный, словно замёрз, кристаллизовался. Словно протянулись по нему во все стороны ледяные канальчики-струны. Поэтому в вечерней тишине стало слышно далеко-далеко. В такие дни кажется, что если остановиться, прислушаться особенно хорошо, поймать момент, то можно услышать за десятки километров простой человеческий разговор.
Когда стало примораживать, мы пошли скорее, чтоб не замёрзнуть. Вечернее солнце уже пряталось за высокий клин ельника вдали. Красное, нарумяненное холодом, оно слегка румянило всё вокруг. Раскрасневшиеся лица брата и отца от этого света тоже стали будто чуть краснее. Но как-то по-особенному, словно сама кожа излучает тёплый розовый свет. В этот момент залаяли собаки. Они залаяли очень далеко, так далеко, что казалось, они лают где-то в глухо закрытой комнате. Иногда слышались повизгивания, какие-то странные переливы. Отец медлил, о чём-то думал. Мы с братом переглянулись и стояли как можно тише, чтоб не мешать отцу прислушиваться. Он посмотрел в нашу сторону, перекинул ремень ружья через голову и вдруг побежал. Мы рванули за ним.
Бежали по прошлогодней, прихваченной инеем, траве, по хрусткому ковру листьев на земле. Спускались в ложки, поднимались на возвышенности, перепрыгивали рытвины, замшелые пни. Мне казалось, что собачий лай со скулежом не только не приближается, но даже удаляется. Вскоре пришлось расстегнуть суконные куртки, чтоб стало не так жарко. Никакого мороза уже не чувствовалось. Солнце зашло, от него по горизонту осталась только розовая подсветлённая полоска на небе, которое на глазах из голубого превращалось в тёмно-синее. А отец всё бежал и бежал. Я удивился, как у него хватает сил. Брат почти совсем выдохся. Мне каждый десяток метров давался с трудом. А ведь я считался спортсменом. Но одно дело бежать кросс в кедах и спортивном костюме, и совсем другое — в суконной куртке, тёплых штанах и тяжёлых резиновых сапогах, которые бухают как колодки. Вдруг, когда мы поднимались из одного ложка, перед нами на горке появились наши собаки: одна, вторая, третья. Их словно кто сюда переместил, так неожиданно они появились. И я сначала никак не мог понять, как это так: собаки все с нами, а там, где-то дальше, продолжается жалостливый лай и скулёж. Мы поднялись на горку, и отец остановился. Он стал прислушиваться. Если раньше казалось, что до лающей собаки ещё далеко, то теперь стало ясно, что осталось каких-нибудь триста-четыреста метров. Просто до этого мы продвигались по логу, а туда лай скатывался уже приглушённым, далёким.
Мы стояли на склоне большого холма. Там внизу шумела на перекатах лесная речка. Оттуда слышался лай. Он повторялся иногда эхом на противоположной стороне реки в сосняке. Отец сначала пошёл быстрым шагом, а потом снова побежал. Нам с братом передышка помогла: мы восстановили силы и совсем не отставали от отца, тем более, что бежать приходилось всё время под гору. Собаки словно сумасшедшие вились волчками у наших ног, иногда стремглав неслись к реке, а потом так же быстро возвращались обратно. Уже почти стемнело. По земле белел сказочным пушком иней. От этого казалось, что мельчайшие пылинки света рассыпаны кое-где, и лишь благодаря им ещё видно. Иногда с неба проносились редкие снежинки. Это были даже не совсем снежинки, а, скорее, крупинки замёрзшей в воздухе влаги, которая ещё недавно поднималась от земли.
Речка Малая Уфтюга с шумом перекатывала свои тёмные воды по камням. В темноте эта маленькая речка, набравшая дождевой воды, казалось больше и страшнее. Собака на другой стороне уже не лаяла, а плакала. Казалось, что перейти речку, не вымочившись по колено, просто невозможно. А мне этого вовсе не хотелось, тем более, сейчас, по холоду. Но отец быстро нашёл брод. Мы переправились на другой берег по каким-то камня, лежащих особенным образом. Никто из нас не почерпнул сапоги, хотя в одном месте пришлось почти прыгать. Собака, почуяв нас, плакала и жалилась.
На другой стороне в Уфтюгу впадал ручей. На нём был сделан большой, замаскированный от любопытного глаза, шалашик на норку. Так как я уже много видал таких шалашиков, то даже в темноте заметил его. Собака больше не плакала. Отец спрыгнул в ручей, присев на корточки, заглянул в шалашик, сунувшись в него по самые плечи. Когда он выкурнул обратно и посмотрел на нас, я угадал, что он улыбается, и тоже зачем-то улыбнулся в ответ. Потом встал на колени, опёрся руками о край бережка, свесился вниз на сколько мог и заглянул в шалашик. В это время отец чиркнул спичкой, и я разглядел на толстой жердинке совсем маленькую собачку. Она сидела, прижав уши, глазки её блестели, а левая лапка, зажатая небольшим капканом, была поднята чуть вверх и словно протянута в нашу сторону.
Спичка уже погасла, а я всё стоял на коленях неловко свесившись и смотрел в темноту шалашика.
Нет, это, конечно, не щенок, а взрослая собака. Таких заводят старушки или одинокие женщины. Едят они мало, могут жить дома, а лают громко и заливисто. У нас в семье, по понятным причинам, всегда держали лаек, и я никакого толка не видел в маленьких вредных собачках и даже призирал их.
И вот одна из них сидела в капкане. Наверно, она ушла в лес со своей хозяйкой или хозяином, а, может быть, сдуру увязалась за кем-нибудь. В лесу по неопытности потерялась. Почуяла приманку в шалашике. Позарилась на это протухшее мясо, сунулась туда и попала в капкан.
Отец, между тем, снял ружьё, рюкзак и подал их брату.
— Давай, — сказал мне. — Давай твои рукавицы. Надену двое, чтоб не прокусила.
Я встал и подал отцу свои широкие суконные рукавицы. Ручеёк, в котором он стоял, совсем небольшой, а вот берега у него высокие, почти по грудь, и крутые. Удивительно, что такой ручеёк смог прорезать в земле настоящую траншею. Сверху отец, стоящий в ручейке, казался совсем маленьким. Он поправил рукавицы, присел на корточки, снова забравшись по плечи в шалашик. Долго медлил чего-то, словно застыв. Наконец принялся вызволять собачку. Она, на удивление, ни только не лаяла, но даже не скулила. Через несколько секунд отец поднялся и отступил на пару шагов. Собачка долго не показывалась из шалашика. А когда показалась, то снова стала жалиться. Она не могла выбраться на крутой берег. Отец подхватил её сзади рукой и помог. Собачка при этом смешно царапала по земле лапами, словно, на самом деле, ползёт. Как только оказалась на верху, сразу легла на спину перед обступившими её лайками. Они были просто великанами против такой мелюзги и почти не обратили на собачку внимания. А когда мы пошли, убежали вперёд. Куда-то пропала и собачка. Её не было видно всю дорогу до дома. Но ощущение, что она где-то рядом, может, у самых ног, не покидало меня, как, наверно, и отца и брата.
Нам пришлось делать большой крюк, но это ничего. Вскоре на небе высыпали звёзды и показалась луна. Стало светлее. Иней чуть посверкивал серебром.
Собачка дала о себе знать только один раз, когда мы переходили вброд через Пую. Уже когда оказались на другом берегу, собачка вдруг снова заскулила. Она припоздала и боялась ночной переправы. Но долго скулить не стала. Мы услышали, как она сначала вошла в воду, а потом выбралась на берег ниже по течению, снова немного скульнув. Отряхнулась. Больше мы её не видели и не слышали. Я так и не узнал, чья это была собачка, из Липовки или соседней деревни.
***
ШОРКОТЬ — громкий ломкий шум. Бывает осенью при приморозках, а зимой — при морозе после оттепели.
ИОРДАНЬ — прорубь для установки морд на налима при ловле заезком. Ловят в зимнее время, особенно хорошо рыба идёт в январе, в крещенские морозы, видимо, поэтому прорубь и называют иорданью. Заезок — перегораживание с помощью досок, колов и ёлок борозды (продольного углубления в реке), по которой поднимается вверх по течению налим.
УТЫЧИНА — засохший или сломанный стволик маленького деревца.
ТЕТЕРА ГЛУХАРНАЯ — самка глухаря.
ЭНЦЕФАЛИТКА — специальный костюм. На штанинах и рукавах резинки, чтоб насекомые не могли пробраться под одежду. Куртка энцефалитки имеет капюшон, иногда с москитной сеткой для лица. Отец и лесники не использовали капюшона.
