И ТОЛЬКО ДОЖДЬ ЗАПОМНИТ ИХ В ЛИЦО

За время войны дубрава сделалась похожей на обгрызенный полевками и поэтому выброшенный брезгливой рукой в осеннюю грязь ржаной каравай. Главный ее страж — егерь залечивал подпорченные осколками ягодицы, а трехдюймовые шипы посаженной по периметру гледичьей оказались бессильны перед прожорливым человеческим стадом.

Едва только сиверко отслужил панихиду по замерзшим сентябринкам, как жители села Лампачи потянулись сквозь прорехи в колючей изгороди. Мужики побогаче несли веселенькой расцветки «Хускварны», победнее — бес¬ценное наследие прадедов — двуручные пилы, вдовы — ножовки с утратившими боевой оскал зубьями.

Причем, инструмент для заготовки дровишек старухи прикрывали полами плюшевых кацавеек, желая таким образом отгородиться от нахрапистого племени самовольных порубщиков. А все потому, что бабки были единственными, кто помнил, как за околицей вылупились похожие на зеленых мотыльков деревца. Кое-кто из них, растапливая печурку подсушенным ко¬рьем, возможно, даже всплакнул по ушедшей молодости и убиваемой дубраве.

Но пришла напасть, которую не ждали. В дубраве объявились новые хозяева — четверо солдат. Притянули вагончик, залепили прорехи в гледичьей спиралью Бруно, а сам периметр обставили штырями с буквой «М» на железных косынках. Точно такой, как на дощатом строеньице за бывшей колхозной конторой.

Однако в дубраве точно не туалет. Проверено. Двое ходивших в разведку дедов, один — постарше, второй — помоложе, вернулись без пилы и с поврежденными физиономиями.

— Там, у них,- доложил землякам дед постарше,- сущий зверюга завелся. С виду — зеркальный шкаф. Только в солдатском прикиде. Сказал, пилу вер¬нет только после того, как откупной магарыч выставим. А на прощание по пендалю выдал.
— Сопли-то кровавые откуда? — полюбопытствовали из толпы.
— Мы того, сопатками пни, которые по дороге оказались, пересчитали, — объяснил дед помоложе.
— Выходит, теперь зимой замерзать придется? — опечалились землепашцы, — Кизяков-то нету…
— Не совсем поворот от ворот. Зеркальный шкаф велел передать обществу, что пропускать все-таки будут. При наличии порубочного билета.
— Так где же его взять, этот билет? Егерь зеленкой задницу в тылу мажет, контора лесничества теперь по ту сторону фронта.
— Дослушайте до конца, — рассердился дед постарше, — потом гомонить будете… Шкаф, он, видать, за главного, разъяснил, что билет можно заменить натурой. Одно дерево — две бутылки. С закусью.
Выслушав приговор, народ потянулся в разные стороны. Мужики побогаче — в «Сельпо”, которые победнее — домой, чтобы обревизовать запасец самогонки, а деды отправились за колхозную контору, где на перекошенной двери дощатого строеньица раскачивались сквозняки.
— Смердеть дровишки будут, — сказал дед помоложе, сокрушая качель сырых сквозняков. — Однако согреют.

— Снаружи, — добавил дед постарше и помудрее. — А изнутри жару поддаст сэкономленная самогонка.
Ходившие в разведку ветераны трудового фронта малость ошиблись. Стар¬шим был сержант Тарасик с глазами цвета ромашковых сердечек, он же — в довоенном прошлом мастер леса и куратор бригады дровосеков, в которой, помимо «Зеркального шкафа», числились еще двое. Старавшийся казаться выше своих полутора метров Витя Кабачок и цыганковатого обличья Куприян Железняк.
Первый особых примет не имеет. Точно так не имеет их серенький дым, которым поплевывается в хмурое небо костерок. А чтобы хоть как-то исправить допущенную природой несправедливость, Витя попытался переиначить фамилию на заграничный лад. Однако был жестоко высмеян «Зеркальным шкафом»:
— Дед — Кабачок, батька тоже овощ, а оно, видите-ли, Кабачек…
Зато Железняк — уши врастопырку, усы подковой. Правда, разглядеть можно лишь в том случае, когда их владелец отмалчивается. А если заговорит, тут уже не до особых примет. Как говорят в таких случаях, дай Боже, сил, чтобы воздержаться от смеха.
Разумеется, грешно потешаться над изъянами ближнего. Но что делать, коль природа наделила человека чудовищной картавостью, труднопроизносимым именем, а потом определила на срочную службу в триста тридцать третью артиллерийскую бригаду? Да и в жены досталась уроженка славного города Крыжополя.
«Зеркальный шкаф» в приметах не нуждается. Зачем они тезке грозного князя Ярополка, у которого на всю грудину наколка — вождь мирового пролетариата, указывающий ладошкой дорогу в зону отдыха?

По крайней мере, так поняла собравшаяся устроить пирушку под сенью сосен-крымчанок развесела компания. Впрочем, обо всем по порядку.

Однажды на лесосеку, а дело было до войны и в полутысяче километров от Лампачей, где ударно трудились носитель овощной фамилии, Куприян и Ярополк, заявился мастер Тарасик. Выглядел он так, словно ему кап¬нул на маковку пролетавший мимо грач.
— Жена борщ пересолила?- поинтересовался Кабачок.- Или теща приезжает?
— Хуже,- пожаловался Тарасик.- Народ в бору собрался шашлыки жарить. Душ десять мужиков и пяток телок. Похоже, крутые из города. Я толкую, что костры дозволено разводить только в зоне отдыха, а они хохочут: «Проваливай, лесник, пока на вертел не нанизали».
— Вертел говоришь? — переспросил Ярополк, размазывая по лысине вождя опившуюся крови комариху.- У, тварь… Это я о насекомом. Ладно, парни, перекурите, а я взгляну на эту крутизну,- подхватил топор и скрылся в зарослях бересклета.
Занятная получилась сценка. Похлеще той, с которой написана картина «Не ждали». Ее потом во всех деталях обрисовал бегавший посмотреть на представление Кабачок:
— Охренеть можно,- рассказывал, давясь смехом, полутораметровый отпрыск овощной династии.- Приезжие вначале на Ярополка ноль внимания. Видно, крутизна в золотых ошейниках слишком увлеклась. Кто бутылки открывает, кто телок за причинные места лапает… Но как только заметили, запашком подозрительным потянуло.
Кабачок, конечно, приврал. Однако массовый нежданчик — вполне закономерная реакция чужаков на появление жутковатого вида двухметрового молодца, который опирался то ли на топорище, то ли на рукоятку обоюдоострого меча.
— Кто брата Тарасика грозился на вертел насадить? — протрубил молодец.- В последний раз интересуюсь… Ах, вы дико извиняетесь и готовы взять собственные слова взад? Что ж, великодушно разрешаю… Могу даже подсказать, в какой стороне находится зона отдыха. Но после того, как компенсируете причиненный брату Тарасику моральный ущерб… Нет, от коньяка у него изжога. А вот пара бутылок водки в самый раз.
Бряцая золотыми ошейниками, крутизна покидала барышень в салоны внедорожников и укатила. А вослед ей растерянно глядел с обширной грудины вождь мирового пролетариата. Наверное, переосмысливал им же однажды сказанное: «Верной дорогой идете, товарищи!»
Только давно это было. Так давно, как это бывает на войне, где малый промежуток между двумя минами, упавшей и той, которая еще в воздухе, длиннее целого года. А то и всей жизни.
Впрочем, судьба отвела санитаров леса от передовой. Бригаду дровосеков с берегов Ингульца просто передислоцировали на околицу села Лампачи. А чтобы она не осталась без присмотра, за компанию мобилизовали и желтоглазого мастера.
— Будете заготавливать древесину для строительства блиндажей и прочих хозяйственных нужд,- приказал комбат, воспитывающий воинство посредством матюгов и прибауток.
— Подчиненный,- наставлял комбат, — должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы размышлениями на своем лице не смущать начальство…Еще вопросы есть?

— Есть,- подал робкий голос Кабачок,- Скажите, пожалуйста, товарищ подполковник, где мы в этих Лампачах жить и столоваться будем?
— Во-первых, гусь свинье не товарищ, во-вторых, получите сухпаек на декаду, а в-третьих… Короче, не мне вас учить. Обязаны знать, что сказал по этому поводу Петр… Нет, не этот, настоящий — лесник такая тварь, что сама себя прокормить способна. Иначе, спрашивается, на кой хрен вам выдали карабины, по две обоймы, утепленный вагончик с «буржуйкой», бензопилы и топоры? Старшим назначаю сержанта Тарасика. Как тебя по имени? Иван? Ответь мне в таком случае, ты часом не с бодуна? И гидравлического удара в голову не было? Моча, спрашиваю, в голову не стукнула?.. А почему глаза такие желтые?.. С рождения, говоришь, желтые… Ну тогда вперед и с песнями.

Обошлись без песен. Молча липли к окошкам вагончика, который тащил дымивший чертовой смолокурней тягач. А заодно копили зло на себя, на комбата, на растоптанные боевыми машинами пехоты чужие нивы.
К сожалению, ходившие в разведку деды не догадывались о легшем на души служивых гнете. И поэтому очень удивились, когда «Зеркальный шкаф» при помощи берцев сорок седьмого калибра едва не отправил их за пределы Галактики.
— Лихо старперов отшил, — радовался представитель овощной династии.- Все пни носами пересчитали.
— Зловредный ты человек, Кабачок,- молвил Тарасик, ковыряясь в ящике
с сухпайками.- Думаешь забыл, как тебе дали наряд — вязать банные веники? А ты что сделал? Правильно, нарезал побегов шиповника и сунул по паре в каждый веник. У самого руки расцарапаны, но рот до ушей. И чему ты тогда так радовался?
— Представил рожу бедолаги, которого в парной веником хлестать станут.
— Вот я и говорю, зловредный ты человек. И Ярополк тоже хорош. Тут надо думать, как из этого дерьма выбираться, а он пожилыми людьми в футбол играть решил.
— Думай не думай,- возразил Железняк,- а если по мне, то самый верный выход — в бега податься. Живой дезелтил все-таки лучше дохлого героя.

— Предложение, конечно, заманчивое,- согласился Тарасик, отпихивая берцем ящик с сухпайками.- Эту гадость даже собаки жрать не станут… Но дело в том, брат Куприян, что дезертир есть наипервейший кандидат в покойники. Возьмут за жабры и тогда точно от передовой не отвертится. А там либо на дерьмецо от страха изойдешь, либо мина в мошонку угодит.
— Что предлагаешь?
— Здесь обустраиваться. Вагончик утепленный, дрова свои. Вот только со жрачкой полный кабзец.
— Надо одинокую бабенку присмотреть,- подал голос Ярополк, пробуя на изгиб конфискованную пилу.- Умели же предки товарец производить. Ишь, как улетно поет… И не просто одинокую, а с самогонным аппаратом. Сахару бабенке подкинем, дровишек, по хозяйству поможем…
— Фильм «Они сражались за Родину» вспомнил? — усмехнулся сержант. Так для местных мы не защитники, скорее — оккупанты. Можно сказать, супостаты. И ты это только что подтвердил своими действиями.
— Ничего,- отмахнулся Ярополк,продолжая терзать двуручную пилу.- Задница ведь мужику дана для того, чтобы через нее внушать уважение к порядку… А насчет бабенки, то у меня имеются кое-какие соображения. Когда нас тащили сюда, обратили внимание на дом-одиночку? Кладу башку под топор, его хозяйка — стопроцентная вдова.
— С чего лешил?
— Дом под металлочерепицей, а калитка дрыном подперта.
-А вдлуг у нее на хозяйстве одна кулица, да и та блошивая?
-У пернатых, брат Куприян, вши. И потом, нет у тебя смекалки, которая всякому служивому полезна. Иначе бы согласился, что одна курица даже при большом старании не способна произвести кучу свежайшего навоза.
— Самогонный аппарат у вдовы часом не заметил?- съехидничал Тарасик.
— При ближайшем знакомстве выясню. И потом, в любом уважающем себя
селе самогонных аппаратов столько, сколько и печных труб… Ладно, хватит попусту языки чесать. Сержант, закрывай богадельню, то есть — вагончик и строй воинство в шеренгу по одному. Пора проведать домишко на отшибе. Заодно поищем места, где солдату по сходной цене всегда готовы поднести стаканчик огненной воды.
Искать долго не пришлось. Адрес ближайшего злачного места подсказали деды. Старые знакомые тащили по разбитому танками асфальту сельской улицы груженную останками дощатого сооружения тележку. Венчала поклажу дверь с литерой «М», которой прежде обозначали нужники, а теперь хлебные нивы и опушку дубравы.
— Старперы,- укоризненно молвил Ярополк,- вы бы ступицы колес солидолом смазали. Визжат на все село…
— Где ж его, солидол-то, взять, когда на мехдворе ржавого болта не осталось,- ответил дед постарше и опустил на измордованный асфальт оглобли тележки.
Дед помоложе промолчал. Он угрюмо глядел на испачканные осенней грязью берцы всесокрушающего калибра. Похоже, ничего хорошего не ждал от повторной встречи с «Зеркальным шкафом».
— Можете продолжать движение,- великодушно разрешил тезка грозного князя. — Предлагаю забыть об имевшем место инциденте. Пилу вернем, а таксу для вас установим персональную. Скажем, не две, а одну бутылку за дерево… Кстати, где здесь можно разжиться огненной водой?
— Свернете вон в тот проулок. Третий дом по левую руку. Там бабка Гуня с малолетней внучкой проживает. Если увидите на заборе ведро — это знак, что товар в наличии имеется.
Прохудившееся ведро на заборе висело. Но бабка Гуня отсутствовала. Вместе нее на зов выбежала внучка. Ржаная чёлка, на лбу прыщи, обещающие, что в обозримом будущем кое-чего обозначится и под зеленой кофтенкой.
— Бабушка пошла на крестьбины,- доложила девчушка,- Если спешите, могу отпустить товар. Вам сколько? Трехлитровчик… Хорошо. Только я
не знаю, сколько она кладет в бутылек кусочков сухого спирта. Вынесу то и другое, а вы уж, будьте добреньки, сами разберитесь.

— Не надо, милая,- поморщился Тарасик.- Держи червонец за хлопоты. А бабуле передай… Если будет травить народ сухим спиртом, ее по законам военного времени повесят на собственном чулке.
Ушли. По пути Ярополк снял с забора прохудившееся ведро и зашвырнул в канаву, где пауки развешивали отсыревшие сети.
— Чертовы деды,- подытожил содеянное. Навели на точку… Хотелось бы знать: нарочно подлянку подсунули, или сами не в курсе?
— Лучше поблагодари внучку,- посоветовал Тарасик,- что по простоте душевной выдала бабкины секреты. И тем самым избавила нас от головной боли на похмелье. А вообще, парни, надо в таких вещах быть поосторожнее. В Дебальцево один из наших зашел в хату и потребовал, чтобы хозяйка сварила кофе. Ну она его и угостила. Да так, что вечером с бедолаги снимали мерку для деревянного бушлата… Айда в магазин, если таковой здесь имеется…
Под разговоры вышли на мост с покарябанными гусеницами панцерников отбойниками. Зажатая бетонными опорами речушка, словно продолжая чув¬ствовать загривком бронированную тяжесть, стремилась побыстрее проскочить опасное место.
— У них тут даже речки пугливые,- глубокомысленно изрек представитель овощной династии и поправил захватанный несколькими поколениями служивых ружейный ремень.- На кой хрен мы эти железяки таскаем? И по две обоймы к ним? Оставили бы в вагончике вместе с бензопилами, и всего делов.
— Пугливые потому, что грозу древоточцев на своих берегах узрели,- съехидничал Тарасик. Но по мне, речка не хуже нашенских. Да и сентябринки в палисадах точно так цветут… А знаете, парни, село мне определенно начинает нравиться. Особенно — вывеска на магазине. Не какая-то задрипанная «Наталка”, а «Сельпо». Желаете случай на эту тему?.. Мамаша посылает малолетнего сынка поглядеть: не в сельповскую ли лавку подался глава семейства? Ну, тот, ясное дело, следом, за деревьями и прячется. Только от батькиных глаз все равно не утаился. Дальше идут уже вдвоем. Заходят в лавку, батька и говорит: «Сто пятьдесят водки и кулек конфет «подушечки».- Кулек себе в карман, стакан отпрыску.- «Та, батьку, я малый». «Пый, тоби сказано». Короче, деваться мальцу некуда, хлопнул стакан. Из очей слезы, из носа сопли. «Шо, гирка? А вы з мамкой думаете, шо я тут мэд пью».

— Часом,- поинтересовался Ярополк,- не из личных воспоминаний?
— Бабушка рассказывала. Это от нее я узнал, что за царя Панька были такие конфеты. От долгого лежания они слипались и тогда их резали но¬жом. Поэтому «подушечки» делались похожими на пчелиные соты.
— Вкусно, черт подери, повествуешь,- сказал Ярополк, разминая пальцами цвета самоварной меди сигарету.- Но я бы им предпочел те самые сто пятьдесят, черняшку и полкило доброй колбаски… Фу, чуть слюной не поперхнулся… Кстати, Вань, а что нам мешает накатить, не отходя от кассы? Думаю, столик в «Сельпо» найдется. Закажем пару пузырей, колбасы. Пусть продавщица кольцами нарежет. А мы будем наблюдать, как у нее титьки прибойной волной плещутся. Туда, сюда…
Поднялись на ущербное с ошметками засохшей грязи крыльцо, возле которого пригорюнилась общипанная выпивохами рябинка. Впереди — Ярополк, замыкающим — Кабачок. И поэтому представитель овощной династии позже прочих узнал причину оброненной Ярополком фразы:
— Бабах старая транда с печи…
А когда узнал, тоже засмеялся. Вместо молодайки с прибойным бюстом из
подсобки вынырнул мужик. О таких говорят: «Метр с кепкой». И вдобавок кривой на один глаз.
— На месте этого недомерка,- пробормотал Кабачок,- я бы точно повесился.
Сказал вполголоса. Не захотел портить отношения с гражданином, который мог проявить гостеприимство, но мог и отказать. И при этом не принять во внимание то обстоятельство, что десятизарядный карабин как бы добавляет Кабачку лишний вершок роста.
— Так что там стряслось со старой трандой? — спросил мужичок, цепко ощупывая уцелевшим глазом вошедших.
— Отказала сексуально озабоченному делу и тот турнул ее с печи,- ответил тезка грозного князя. Но, думаю, у нас все произойдет по обоюдному согласию. Ты организовываешь выпивку с закуской прямо здесь, а мы приплачиваем к счету за дополнительные услуги.

— Принимается,- сверкнул единственным глазом мужичок.- Выставить вас за дверь — себе дороже обойдется. К тому же, дождик начал срываться.
А вы не из этих, которые в лесу за селом отаборились?.. Ну, тогда плата за услуги отменяется. И бутылка с меня.
— Что надо?- поинтересовался Железняк, помогая мужичку утвердить пластиковый столик у окна, за которым продолжала страдать обиженная выпивохами рябинка.
— Так, пустяки. Нижние венцы садовой беседки подгнили, да столбы сеновала пора заменить.
— Олганизуем,- заверил Железняк,- Завтла же заходи, подбелем что тлебуется.
Уютное местечко выбрал бывший воин триста тридцать третьей артиллерийской бригады. Отсюда ниспадающая к изувеченному панцерниками мосту сельская улица казалась цепочкой плывущих по течению венков с зажженными свечами, а главное — было слышно, как дождик читает рябинке вечернюю молитву.
Зажгли свет и в магазине. Подвешенные под высоким потолком лампочки заглянули в стволы прислоненных к стене десятизарядных карабинов и голодные рты стаканов.
Роль распорядителя попытался взять на себя Кабачок, однако потянувшаяся к бутылкам рука была на полпути остановлена мощной дланью тезки грозного князя:
— Хочешь, чтобы и здесь узнали, какой ты из себя есть жлоб? Так я сам способен объяснить новому человеку… Кстати, присоединившийся к нам хозяин торгового заведения так и не назвал своего имени… Иван? Рас-прекрасно. Значит я, как находящийся в окружении двух Иванов, имею право загадать желание. А это Куприян и Витек. Он же — Кабачок, который скорее удавится, чем обделит себя. Горазд куски со стала метать. Надкусит и возле себя кладет, надкусит и… Короче, к концу пьянки на столе муравьи за последнюю крошку дерутся, а возле Витька куча жратвы. А станет водку разливать, обязательно себе полуторную дозу выга-дает.
— Я виноват, что оно само так получается?- обиделся Кабачок.

— Вот из-за этого «само» роль виночерпия тебе доверять опасно. Но не будем выяснять отношения… В стаканы налито не для того, чтобы спир- ты испарялись. Ну что, за то, чтобы наши дети грома не боялись?
— Правильный тост,- согласился Иван сельповский, выцеливая в общем ворохе горбушку.- Только запоздалый. Наша детвора с позапрошлого лета не только грома, упавшего корыта страшится.
— Стреляли сильно? — спросил Тарасик, глядя через стекло на заплакан-ную рябинку.
— Мягко сказано, тезка. С двух сторон хренячили. И все по селу. Па¬рочка каких-то дур на мою леваду прилетала. Рвануло сильно. Но вместо воронок, как полагается, кротовины до причинного места.
— Вакуумные снаряды,- снисходительно объяснил сержант.- Способны вы¬ковырять из самого глубокого схрона.
— Значит,- загоревал Иван сельповский,- прятаться в подвале нет ника-кого смысла?.. Только если не прятаться, зароют по соседству с Толяном. Хозяйственный мужик был, царствие ему небесное. Три коровы, десяток свиней, извозом занимался, перед войной хату металлочерепицей перекрыл. Но дурной. Народишко по погребам прячется, а он сигарету в зубы и на крышу. Чтобы видней было, откуда стреляют. Ну и докурился.
— Это не о той хате, которая на отшибе, речь? — спросил Ярополк.
— Откуда сведения?
— Так, сопоставил некоторые факты. А спросил потому, что надо куда-то на постой определиться. Вагончик утепленный, «буржуйка» имеется, но зимовать в лесу нет ни малейшего желания.
— О том с хозяйкой следует разговаривать. Если приглянетесь и дровишек на зиму организуете, думаю, Майна согласится.
— Она нерусская, что-ли? удивился Кабачок, сооружая многоэтажный бу¬терброд.- Учитесь, граждане… Настоящий бутерброд должен быть гроби¬ком. Чуток хлеба, остальное — масло с колбасой и сыром.
— Почему не русская?- переспросил Иван сельповский.- Здешняя. По мо-лодости крановщицей на кирпичном заводе, был такой при нашем колхозе, работала. Хороший кирпич делали. Очередь за ним с утра до вечера. То¬лько и слышно: «Вира!», да «Майна!». Вот погоняло к женщине и прилипло. А настоящее имя… Фу, черт, из башки вылетело… Впрочем, половина села на погремухи откликается.
— У нас та же песня,- утешил Тарасик,- Чумичка, Гадость ушастая, дед Засеря…
— Говоришь «у нас», будто из-за моря приплыл. Одну землю, тезка, топ-чем, погремухи одни.
— Оно-то так,- согласился сержант.- Из общего теста слеплены. Но тог¬да, Иван, ответь мне: почему жили одним домом много лет, а теперь по персональным углам разбежались и зыркаем волками оттуда? Мы вас донец¬кими бандюками именуем, вы тех, кто западнее, бендерами. Или — бандерлогами… Молчишь?… В таком случае я объясню. Человек – существо паскудное. Каждый норовит выше взобраться. Чтобы ближнему с верхотуры удобнее на голову какать. А правители, как наши, так и забугорные пиндосы, тому рады. Им же только на руку, если мы друг дружке в глотку вцепимся. Сепар и оккупант… Хотя, какой я оккупант. При¬шел на твою землю не добровольно, а по повестке.

— Какая разница,- вмешался Ярополк,- отмеряя каждому долю водки.- До-броволец ты или насильно мобилизованный. Главное — пришел. С бензо-пилой, карабином и двумя обоймами к нему. А в остальном ты прав. Ско¬ро в разных церквях разным богам станем поклоняться.
— Я Бога ищу не в церкви, в душе. И по мере сил пытаюсь из нее злобу на ближнего вытравить.
— И каков результат?
— Пока нулевой. Именуемая телом оболочка препятствует. Она, сволочь, жрать-пить, бабу чужую требует. И при этом трясется, как бы дыр в ней не наделали… А душа что, она совсем другое. Ей много не надо. Хватит дождя и огоньков за окном… Я сейчас вроде сижу поздним вечером на берегу нашего Инульца, а мимо венки с зажженными свечами плывут. Как на Ивана-Купала.

— Накати, сержант,- посоветовал Ярополк,- еще соточку и окажешься в райских кущах. Или еще лучше, у родимой тещи за столом.
— Можно и по соточке,- согласился Тарасик.- Пока черт никого не принес. Шастают целый вечер взад-вперед.
Тарасик ворчал зря. За весь вечер черт принес четверых. Знакомых уже дедов, гражданина неопределяемых лет, судя по примятой роже, крепко присевшего на стакан, и молодайку в полиэтиленовом дождевике с надписью «Партия Регионов».
Окончательно подобревший Ярополк предложил дедам мировую, налил и мужику с примятым лицом. Тот деликатно принял подношение и, выбросив у одноглазого «чекушку на список», удалился вслед за дедами.
Молодайка от приглашения отказалась. И тем самым заметно огорчила пирующих. Уж очень она смотрелась в светлосинем дождевике, с которого мелками алмазами стекала небесная благодать. А когда откинула капюшон, померкли лампочки под высоким потолком. Словно не кудри, огненное руно пролилось на плечи.
— Мужики, что это было? — выдохнул Ярополк, когда златовласка растворилась под дождем.
— Агрономша. Корм для кошек брала. Только я на нее не засматриваюсь. Боюсь последнего глаза лишиться. И вам не советую.
— Так я не о том,- смутился Ярополк. Не должен был, а смутился.- Хотел узнать, где раздобыла шикарный плащец?
— Но слова в горле завязли,- понимающе хохотнул Иван сельповский.- Только ты не агрономшу, меня спрашивай. Регионалы перед выборами в селе плащи всем желающим выдавали. Ну, я, пользуясь моментом, пару упаковок и прихватил… Сейчас погляжу в подсобке, вроде, должны еще оставаться…

— За то тебе будет отдельное спасибо в виде четылех блевен,- обрадовался Железняк. — А то я, глядя на дождь, испележивался весь. До вагончика вон куда топать…
— Если с Майной сладимся, вагончик подождет до завтра,- молвил Тара-сик.- Ярополк, ты как мыслишь, представляться хозяйке будем по полной программе?
— Ну, ты даешь, сержант… Гостю рады только в том случае, когда он двери ногой открывает.
— Почему ногой? — насторожился Кабачок, сооружая второй бутерброд. Еще более габаритный.
— Потому, что руки у него гостинцами заняты… Надо обязательно взять сладкого вина. Вдруг Майна горькую не потребляет. Ну и себе пару-трой-ку пузырей. Самогонку так сразу на стол не выставляют.
— Истину глаголишь,- подтвердил Иван сельповский.- Самогонку с ходу точно поостерегутся выставить. Это все равно, что лифчик перед первым встречным скинуть. Ну а пока примерьте обновку…
— Обмыть бы,- предложил Кабачок.- И завтра сфоткаемся в сепарских плащах на мобильник. Пошлю домой, вот, думаю, удивятся.
— Обмоем,- пообещал Ярополк,- Заодно на посошок примем.
Закусили и вышли на крыльцо, где дождь серым воробышком трепыхался в ветках обиженной выпивохами рябинки.
— Спасибо за приют, тезка. Завтра свидимся.
— Может быть, даже сегодня. Как только вспомните об оставленных под стенкой карабинах.
— Мать твою!.. Вояки…
— Дорогу к Майне, надеюсь, помните? Идёте все время прямо, пока за околицей не упретесь в кладбище. Оставляете его по левую руку и топаете дальше. Будет одно ответвление направо, за ним — второе. Пропускаете. На третьем сворачиваете. А там пару сотен метров, может, чуть больше,
и нужный вам дом. Возле него фонарь на столбе должен гореть.
Шли молча, обходя зябко вздрагивающие лужи. И только представитель овощной династии, как обычно, жаловался на жизнь:
— Нормальные люди под крышей сидят, а мы лужи в чужой сторонке топчем. Вроде утей, которых ветром хрен куда заперло… И вообще, я хоть свой карабин несу?

— Слышь, чудо в перьях, а тебе какая разница?- прикрикнул Ярополк.- Или по принципу — своя ноша не тянет… Железняк, — окликнул шедшего впереди Куприяна,- с твоей кочки кладбища не видать?
— Вон оно, слева, как одноглазый говолил. Тепель ответвления надо считать.
— Гляди, поводырь, на тебя вся надежда. Только не ошибись. Как твой родственник матрос-партизан Железняк. Который, если верить песне, шел на Одессу, но вышел к Херсону.
— Подумаешь, пломахнулся маленько. Человек пледполагает, а Господь ласполагает. Мы вот идем к тетке, мечтаем, что бутылек пелвака к болщецу достанет, а она сланым веником погонит.
— Первак — это вещь,- оживился Кабачок.- Накатишь соточку и такая теп-лынь по брюху пойдет… Будто, тебя русалочка на бережке приголубила… Сержант, ты в лесном техникуме учился, должен знать — у русалок есть баб¬ские причандалы? Или все, что ниже пупка, чешуей прикрыто?
— Если и есть, то домагаться русалок не рекомендую.
— Это почему же?
— Рыбой смердят. Однако встретиться с русалкой, дождь для нее, думаю, тоже подходящая среда обитания, я сейчас не против. Дорогу бы у нее уточнил. А то в последние полчаса начал сомневаться в способностях нашего поводыря.
— И точно,- громыхнул партийными доспехами тезка грозного князя.- По-моему, Куприян окончательно вошел в роль матроса-партизана. Или, что еще хуже, Ивана Сусанина. Завел куда-то, где сплошная темень и дождь.
— Я не пли чем,- взмолился Железняк.- Это одноглазый виноват. Велел на тлетьем ответвлении свелнуть, а там только одно было.
— Сержант, мне сдается, что в Лампачах свет вырубили, А если Ивану сельповскому по мобиле брякнуть?- гадательно произнес Кабачок.- Пусть сориентирует.
— И что ему скажем? Стоим на асфальте, кругом тьма египетская, подскажи, куда двигаться?

— Ну, тогда комбату. Пусть сигнальную ракету в небо запузырят, будем знать, куда ползти.
— Комбат для начала скажет, что спасение утопающих дело рук самих утопающих. А с утреца, которое, не за горами, отправит окопы рыть… Что по этому поводу скажешь, Ярополк?
— Что повода для паники не вижу,- попытался отшутиться тезка грозного князя.- Иван сельповский соответствующей экипировкой снабдил, торба с харчем и выпивкой в надежных руках. То есть — моих. Рассветет — определимся. А сейчас давайте поищем что-нибудь вроде скирды или поваленного дерева в полезащитной полосе.
— Скирда, учитывая наше положение, объект ценный,- согласился Тарасик.- Но когда сюда везли, ты хоть одну заприметил? Осыпающихся на корню хлебов выше крыши. И комбайн подорванный попался. А скирды ни одной… С поваленными деревьями тоже полный пролет. Таковые, конечно, в природе должны быть. Не все посадки сожгли. Только, говорят, растяжек в них больше, чем прежде петель на зайцев… Пошел человек по малой нужде, и оттуда прямиком на небеса… Поэтому предлагаю повернуть оглобли. Веди нас взад, хренов поводырь.
— Где он тепель, этот зад? — обиделся Железняк, пряча сигаретный огонек в мокром кулаке.
— Не ведаешь, где зад, веди в другое место,- посоветовал Тарасик.- Так, когда шли к Майне, дождь лупил в правый бок. Значит, теперь следует ему подставить левый.
— Слушаюсь и повинуюсь,- ответил поводырь,- Но для подклепления сил не мешало бы по соточке,- выброшенный щелчком окурок попытался улететь за обочину, однако на полдороге его сразила небесная картечь.
Приглушенно громыхая необмятными доспехами, сошлись в кружок, разобрали пластиковые стаканчики.
— Маловато плеснул,- пожаловался Кабачок.- Добавь…
— Дождик добавит,- огрызнулся виночерпий.- Всем поровну, по семь булек. Держите закуску,- принялся наощупь оделять товарищей колбасой и хлебом.- Да что это за хрень? Вас трое?… Значит и рук должно быть три. А их четыре. Признавайтесь, кто сразу две за пайкой протянул? Ты, Кабачок? Или кто-то лишний в компанию затесался?
— Ну, я, а что? Подстраховался второй рукой. Вдруг первую не заметишь.
— При такой погоде немудрено кусок мимо собственного рта пронести,- примиряюще молвил сержант.- А все же, парни, сельповский тезка тот еще змей. В дорогу паленкой снабдил.
— Показалось,- возразил Ярополк.- Одно дело — пировать в уюте, другое — когда дождь по башке тарахтит. От паскудного настроения желчный пузырь начинает горечь гнать по организму.
— По мне,- отозвался Кабачок,- так вся водка — гадость. Хлопнешь соточку, а она врастопырку в глотке станет. Лучше уж домашнего производства продукт. Или — живое пиво.
— Забудь о живом,- посоветовал Ярополк.- У меня брательник на пивзаводе слесарем. Так они пиво не варят. Растворяют в чанах брикеты и газируют. Брательник позапрошлой осенью в чан неосторожно оступился, так шкура на ноге слезла. Месяц на больничном просидел.
— Придержите коней,- парни,- приказал Тарасик. Кажется, мы опять с пути истинного сбились. Дождик-то теперь в спину подгоняет. И впереди что-то темнеется…
— Вроде как фундаментные блоки,- определил тезка грозного князя,- Из них лабиринты на блокпостах строят. А здесь — перекресток, место для блокпоста подходящее… Ну, точно он.
— Давайте покричим,- предложил Кабачок.- Может, поблизости какая живая душа обретается.
— Поори белой медведицей,- рассердился сержант. А тебе в ответ из гранатомета вжарят. Чтобы не шлялся по ночам. Лучше карабин заряди, да держи наготове. Не знаешь как? Защитничек хренов…
Беззвучными тенями проскользнули мимо блокпоста, который своими очертаниями живо напомнил шалаш при колхозной бахче. От нах-лынувших воспоминаний представитель овощной династии даже хихикнул, однако, ощутив седушкой прикосновение берца сорок седьмого калибра, умолк.

— Ты чего режим тишины нарушаешь? — никнул Ярополк, когда лабиринт остался позади.
— Вспомнил, как мы с тобой в детстве на баштан бегали. Хорошо, между прочим, вспомнил. А ты сразу пинаться… Правильно говорит сержант, злой ты человек.
— Без эмоций, парни,- вполголоса молвил Тарасик.- Чуть левее курса ого¬нек.
— Наверное, в Лампачах свет дали,- возрадовался Железняк.
За компанию повеселел и дождь. Почуявшей человеческое жилье лошадкой, он бодрее зашлепал подковами по изъязвленному панцерниками асфальту. И только брошенная в осеннюю ночь хлебная нива продолжала мокрогубо жаловаться на судьбу. Она уже давно утратила дарованный солнцем золотистый блеск и теперь орошала почву слезинками зерна.
— Хотелось бы знать, что это за огонек?- подал голос представитель овощной династии.- Вдруг фонарь у дома крановщицы, поставлю овечку Николе Чудотворцу в местной церкви. Если таковая, конечно, в Лампачах имеется.
— Лучше помолись ему сейчас,- велел Тарасик.- Пока не занесло к черту на рога… Ты, Ярополк, что имеешь по данному вопросу сказать?
— На Бога надейся, сам не плошай. Но если серьезно, то насчет нашего турпохода большие опасения. По моим прикидкам, мы сейчас либо в глубоком тылу, либо в распоряжении сепаров. Блокпост из башки не идет. Он вполне может оказаться на линии разграничения…
— И мы мимо него так запросто проскочили?- удивился сержант.- А как же мины, растяжки и прочая кака?
— Значит,- возразил Ярополк,- мамаши на свет в рубашках произвели.- А что проскочили незамеченными, то сепары не такие дураки, как некоторые… Не шляются по полям в поисках приключений, а водочку в теплых блиндажах попивают. Поэтому…
Что именно, хотел добавить тезка грозного князя, узнать не удалось. Помешал Кабачок. Когда свернули на слабо просматривающееся ответвление, в конце которого потерянно дрожал огонек, он почему-то оказался за обочиной. Лицом в наполненной жидкой грязью канаве.

— Тих-хо,- трехголовым змеем пропели товарищи.
— Не виноват я,- заскулил представитель овощной династии.- Иду себе, а дорога вдруг встала дыбом. Да как даст грязью в лицо!
— Гражданину больше не наливать,- распорядился Тарасик,- Иначе придет¬ся тащить это чудо в перьях на собственном горбу. Ты понял, Кабачок?
— Говори громче, Вань. Уши заложило…
— Глохни!
Втиснутое между двух полезащитных полос боковое ответвление было густо усыпано крупным щебнем. И поэтому казалось похожим на прибойную каемку, куда море выплевывает обломки раковин и гальку. Ощущение бесприютности усиливали корявые силуэты кленов. Время от времени они стряхивали частые капли и тогда полиэтиленовые дос¬пехи начинали глухо роптать.

— Селжант,- спросил Железняк, выкукливая из капюшона липо с вконец отсыревшими усами подковкой,- каких делевьев больше всего в лесу? Или за¬щитной полосе? Без лазницы… Кливых, селжант. А еще в техникуме учился.
— Нашел время… Лучше под ноги гляди. Шоркаешь по щебенке… Слышь, вроде кашляет кто-то. И не один. Или мне чудится?
— Нет, Вань,- вполголоса молвил Ярополк,- Это не галлюцинации. Действительно кашляют. Кабачок, куда прешься? Оглох совсем? Попридержи его, брат Куприян, за плащец.
Притихли. Будто и не имелось ни одной живой души посреди стиснутой по¬левыми кленами шоссейке, которая казалась брошенной на дно горного ущелья тропой.
— Хрень какая-то,- выдохнул Тарасик.- Мы что, набрели на лазарет для чахоточных, которых, за неимением более подходящего помещения, разместили в сарае на отшибе?
— Насчет сарая ты определил верно,- согласился Ярополк. — Только это не лазарет, а овчарник. И кашляют овцы так, что за человека принять можно. Ну, точно — ферма. А возле фонаря на столбе — чабанская хибарка.

— Спасибо поводырю,- раздраженно молвил сержант Тарасик.- В точности повторил подвиг матроса-партизана, который шел на Одессу, но вышел к Херсону.
— Я что? Это сука одноглазая подвела… Ничего, велнемся, молду начищу.
— Для начала следует начистить тебе,- жестко пообещал тезка грозного князя.- И вообще, стряхни дождь с морды лица. Слова в усах застревают.
— Кончайте собачиться,- приказал Тарасик.- Куда шли, туда и пришли… Видно, так карта наша легла. За неимением же особняка вдовой крановщицы сгодится и чабанская хибарка. Поэтому, как сказал, комбат, вперед и с песнями.
Утвердив карабин на сгибе левой руки, первым вышагнул из кленового ущелья. Доносившийся из вдавленного в пологий холм сарая кашель усилился, а чуть позже к нему присоединился плеск, который излает льющаяся в переполненную бочку вода.
После долгого блуждания ночной степью свет фонаря показался неправдоподобно ярким. Он сарафанным колоколом ниспадал со столба, и в трепетных оборках его путались оглодки каких-то растений. То ли пижмы, то ли вобравшего в себя горечь скудных косогоров полынка.
Костяшками пальцев Ярополк отстучал в освещенное изнутри и занавешенное газетным листом окошко напевное: «Дай, дай закурить». Но, не дождавшись ответа, несколько раз пнул низенькую дверь берцем. Тем самым, которым едва не отправил дедов в межпланетное путешествие.
— Хто?
— Болт в пальто! Открывай, если не хочешь заполучить гранату в окно… Защитники родины пришли, баранья твоя башка!
— От товарышша комбата? Так бы сразу и сказалы… Заходьте. Токи наги-найтесь.
— Явно не особнячок вдовой Майны,- молвил тезка грозного князя, окида-вая взглядом комнатушку, треть которой занимала печь с расхристанным зевом.
Кроме печки еще имелся застеленный бордовым одеялом топчан, накренившийся стол и стреноженные в ряд стулья. Скорее всего, из упраздненного за ненадобностью сельского очага культуры. И все это вместе взятое выглядело так, словно в комнатушке произошло землетрясение локального характера.
Не миновало оно и висевший рядом с окошком портрет вождя мирового пролетариата, который представлял копию нагрудного украшения Ярополка. Только превращенный мухами в отхожее место и недавно сдвинутый с привычного места, о чем свидетельствовал относительно чистый треугольничек стены.

— Похоже у хозяина произошло выяснение отношений с главным бараном,- усмехнулся Ярополк и, обращаясь к своим, добавил.- Рассупонивайтесь. Кажется, пришли…
Хозяин избушки был лишь самую малость пониже тезки грозного князя. Однако из-за чудовищной сутулости казался среднего роста. Возможно, слишком часто приходилось кланяться низкому косяку, или же на поросший лох¬мами цвета степного полынка затылок чересчур давило ненавистное небо.
Собственно, чабан сильно смахивал на полураскрытый плотницкий метр. Только одетый в брезентовую куртку и такие же штаны. Причем, очень заса¬ленные. Такую одежонку на ночь можно ставить в угол, не боясь, что она грохнется от неосторожного прикосновения.
Освобождаясь от карабина, все еще увесистой сумки и дождевика, Ярополк улыбнулся пришедшему в голову сравнению, однако вслух произнес:
— Как звать-величать хозяина, ниспосланного провидением приюта?
— Шо?
— Зовут тебя как?
— Ну, Byлера.

— Странное имячко. Ах да, очевидно, сказывается легкая заложенность носа. Но не стану придираться. Каждый из нас, брат Вулера, горбат… На свой манер. Так ответь мне, пожалуйста, почему хибарка выглядит так, будто неподалеку произошло землетрясение?
— Бандюкы из сусиднього сэла,- сумеречным голосом ответил чабан.- За вивцямы позапрошлой ноччю прыходылы. Заскочылы, мы из сменщиком як раз вэчерялы. И давай нас вязаты. Лампочку розбылы. Добрэ, запасна була.

— То-то удивительно: все засижено мухами, а лампочка чистая,- Рассказывай дальше…
— Шо розсказувать? Колы бандюкы пишлы, сменщик розвязався. Почалы лампочку вкручуваты, а пид ногамы щось закрэктало. Оказувается, бандюкы по запарци свого повязалы. Й рота тряпкой, шо биля порогу, заткнулы.
— Вы, конечно, на бандюке сполна отыгрались…
— Ни. Я йому тикы пару раз в харю бутинком дав. И усе. Утром до товариша комбата отвэзлы. Участковый мэнт ще до боив у тыл здрыснув. Ну това¬риш комбат и розибралысь. Тэпэр бандюкы окопы рыють…
— Овец вернули?
— Одну бандюкы зжэрлы, другу товарышш комбат соби оставив. За роботу. Тикы мы не проты. Казалы, якщо трэба, хай солдатив за мясцэм присылав… А вы хиба ни вид нього?

— Нет, друг Вулера,- ответил сержант.- Мы сами по себе. Ладно, будем считать знакомство состоявшимся. И теперь не грех подумать о ночлеге. Топчана на всех явно маловато. Да и тот Кабачок успел занять. Ишь, как голубков пускает…
-Сино пид нависом е,- предложил чабан,- Нэхай хтось из хлопцив зи мною сходыть.
— Дельно,- одобрил Тарасик,- Железняк, появилась возможность искупить вину. Кабачок, вира мослы!
— Да он полностью глухой,- доложил Ярополк.- Звукоприемники грязью забиты. Но ничего, сейчас я его к бочке с водой сведу.
Однако водные процедуры пришлось отставить. Представитель овощной династии полностью отключился от внешнего мира. И, судя по прерывистому дыханию, снились ему заполненные грязью дождевые канавы, обиженная человеком хлебная нива, а за компанию — сумевший разглядеть в сплошной темноте лишнюю руку тезка грозного князя.
— Хрен с ним,- великодушно решил Ярополк,- Пусть дрыхнет. А нам с тобой, Вань, стоит пораскинуть мозгами. Боюсь, как бы не к сепарам нас занесло.

— Чего так решил?
— Вулера этот мутный… «Товарышш комбат», Ильич на стенке.
— У тебя на груди тоже не голая русалка. Впрочем, одетые едва ли встречаются.
— Когда это было? Можно сказать, в эпоху ранней бронзы.
— Вот и Владимир Ильич с той поры висит. Везде провели декоммунизацию, а на овчарник не заглянули. Да и тебе за пазуху… И не похож Вулера на сепарюгу. Наш человек. Хохолик.
— Если бы не война, разве об этом гадали сейчас…
— Какая на хрен война? Бандитская разборка с привлечением широких народ¬ных масс. Вернее — долбодятлов. Вроде нас с тобой.
— Ты прям философ. Не мастер леса.
— Всякий, кто хоть раз задумался о своей жизни — философ. Даже Вулера, который кажется примитивным.
Тарасик, похоже, собрался еще кое-что добавить, но дверь распахнулась и вместе с плеском падающей в переполненную бочку воды ввалились ходившие за сеном гонцы. Отщелкнув лезвие притороченного ремешком к поясу ножа, чабан освободил принесенные тюки от шпагата, и лето зеленым половодьем захлестнуло хибарку.
Оно властно вытеснило за порог прижившиеся здесь запахи заношенной брезентухи, ружейной смазки, а так же табачного перегара, которым безнадежно пропитаны вагонные тамбуры и стены холостяцких обителей.
— Брат Вулера,- проникновенно молвил Ярополк,- если ты таким же макаром добудешь из рукава своей брезентовой куртки охапку сухих дровишек, я не только признаю тебя волшебником, но и первому поднесу за ужином стакан огненной воды.
— Тю! Найшов, шо хвалыть, Брэзэнтуху. Вона од туману так набубнявие, шо зробиться важчэ зализяки. От у вас плащи… Мэни бы такый. А дровця в прыстройци. Двэри зразу за бочкой, куды вода з жолоба тэчэ. Прынесты?

— Он еще спрашивает… А скажи-ка, любезный, как называется язык, на ко¬тором ты изъясняешься?
— Обнаковэнно. От у сусидньому сэли, звидкы бандюкы, так там корову называють каравой, кобылу — кабылой, цвиточок — квяткой. На ных так и кажуть: «Галубы катив паилы».

— Кого поили?
— Та нэ поилы, а паилы. Голуби, значит, котов поели.
— Так и впредь изъясняйся. Если не хочешь, чтобы тебя отшлепали по ту сторону брезентовых штанов… А теперь дуй за дровишками. И воды в бочке зачерпни. Стол надо смыть.
Ужинали впятером. Как ни робок был скрип идущей по резьбе водочной пробки, он все же проник в забитые грязью звукоприемники спящего. Представитель овощной династии рывком сел на топчане и, не открывая глаз, заныл:
— Добаааавь…
— С какой стати? — удивился Ярополк,- Ты что, кормящая мать, которой льготы положены?
— Как пострадавший, имею право на добавку.
— И где же ты, болезный, пострадал? Уж не на колчаковском ли фронте?
— От вас пострадал. Целую ночь по полям взад-вперед таскаете. У меня от этого, может быть, и произошла частичная потеря слуха.
— Пей, закусывай и займись наконец общественно полезным трудом,- вконец обозлился тезка грозного князя. Печку хотя бы растопи… Водки всего две бутылки осталось.
— А вино, которое для вдовы брали?
— От сладкого вина срака слипнется,- авторитетно заявил чабан и щелчком сшиб со стола подкрадывающегося к хлебной крошке таракана.

— Заплостно слипнется,- подтвердил Железняк,- Только не пойму: к чему намек?
— Гонца за самогонкой надо посылать.
— Действительно можешь, когда хочешь,- восхитился сержант,- Еще пару сто¬парей и будешь изъясняться не хуже академика.
— Нет. Академик из меня не выйдет,- возразил чабан.- Мне так и батька сказал, когда после восьмого класса забрал к себе на чабарню… Гонца, говорю, надо послать к бабке Хорошилихе. Ох и добрый у старухи абрикосинчик. Жахнешь стакашек, сверху навильничек квашеной капусты кинешь и горобцы в голове засцвиринькають… Я бы слетал, да финансы не позволяют. Да и куда в этой куртке под дождь…

— Разрешаю арендовать дождевик вон того типа,- Кивнул Ярополк в сторону печи, под боком которой представитель овощной династии сооружал из сена подобие ласточкиного гнезда.- Слышь, кормящая мать, под себя все не подгребай. Имей гражданскую совесть. Ну, так что, парни, хозяин сего благословенного приюта предлагает скинуться.
Выцарапали содержимое карманов подчистую. За исключением, разумеется, Кабачка. Тот быстренько прикинулся спящим. В итоге наскребли сорок две гривни, десять долларов и триста рублей. Вместе с мелочью.
— Бабка Хорошилиха все берет,- сказал чабан, оглаживая на плечах полиэтиленовые доспехи.- Гарна штука. Может, продадите?
— У тебя же с финансами проблема.
— Молоденьким барашком могу расплатиться. А за карабин и пяти овец не жаль.
— На кой хлен он тебе?
— Бандюков мало, что ли? Опять же кабанов диких развелось в камышах. Зимой по ночам к силосной яме приходят. Да и на карабин любо поглядеть. Прямо душа заходится… Так какое последнее ваше слово будет? Нет?..
Ну, тогда я пошел.

— Погоди,- остановил Тарасик чабана.- Комбат в твоем селе квартирует?
— Не. В соседнем. Там, где галубы катив паилы.
— И еще вопрос: не слишком ли поздно в поход собрался. Первый час ночи, спит, поди, твоя бабка.
— Точка работает круглосуточно,- похвастался чабан.- Только ночью наценка. И ждать долго приходится, пока бабка от кровати до двери доползет. Радикулит у нее.
— Часа два ходить будет,- сказал Железняк, когда чавкающие шаги чабана поглотила падающая в бочку вода.- Поэтому остальным лекомендую ползти в солому,- усы поводыря успели просохнуть и поэтому их хозяин уже не казался потерпевшим кораблекрушение.

В расхристаном печном зеве золотой рыбкой трепыхалось пламя. Она щелкала крышками жабер и разбрасывала по угла невесомую чешую.

— Лепота,- повел плечами сержант Тарасик.- Сыты, в тепле. Чего еще рабам Божьим надобно… Дождемся Вулеру, позавтракаем и с утреца по-раньше на боевой пост. Иначе, чего доброго, местные из вагончика бензо¬пилы скомуниздят… Надо только осторожненько выяснить у чабана, в ка¬кой стороне эти чертовы Лампачи…
— Вот за завтраком и выясним,- пообещал тезка грозного князя,- Но пока есть шанс, вздремни. Как говорил мой покойный предок: «Люблю пове-селиться, особенно — поспать».
— Будь другом,- попросил сержант,- протри чем-нибудь карабины. Иначе ржавчиной возьмутся,- упал ничком на пахучее сено, словно в зеленый омут нырнул.- Такой духан, что без водяры окосеешь…
— Плесни чуток,- раздался голос из ласточкиного гнезда.- Не жлобись.
— Глохни, чудо в перьях,- приказал сержант,- Бешенную коровку бабки Хорошилихи только доить пошли…
Ярополк тоже выбился из сил. Однако знал, что сон придет только после того, как ополоснет лицо и ноги. Вдобавок ко всему, раздражал беспорядок на столе.

Выбросил под дождь пустые бутылки, обломки еды сложил в пластиковую торбу и, к великой радости обиженного чабаном таракана, тряпкой смахнул в угол хлебные крошки и колбасную кожуру.
— Жри,- разрешил.- Наедай холку.
Той же самой тряпкой протер карабины и прислонил их рядком к стене, в аккурат под портретом вождя мирового пролетариата.
— Охраняй боевое оружие, дорогой Владимир Ильич!
Управившись с делами, разделся по пояс и вышел на крыльцо, с которого дождь успел смыть ошметки дорожной грязи. Вода в бочке, против ожидания, оказалась сносной. Правда, за неимением полотенца пришлось обсыхать под горячим бочком золотой рыбки.
Закурил и минуты полторы-две следил за тем, как расхристанный зев жад¬но поглощает хлопья сигаретного дыма.
— Не подавись,- сказал печке,- С тобой и чабанская хибарка все равно, что боярские хоромы.
Сентиментальным, тем более — добреньким, себя не считал. Да и окружаю¬щие, включая владельцев золотых ошейников и приходивших на разведку дедов, тоже. По сути, лесоруб — двоюродный брат бойщика скота. Если станешь жалеть погибшую под сваленным тобой столетним ясенем молодую поросль, да орошать слезами растоптанный трелевочным трактором муравей¬ник, окажешься в психушке.
Однако, как всякое живое существо, видел в огненных струях некую выс-шую силу. И даже готов был, по примеру далекого предка, пасть перед ними ниц.
Вот и сейчас Ярополк ощущал, как истекающий из расхристанного зева жар очищает избушку от смрада, а душу — от скверны. Ему даже показалось, что кисти рук согревает затепленная перед иконой свеча.
Но кто изображен на иконе — не разобрать. Впрочем, какой смысл запоминать лики святых, если их сколько, сколько и корпевших над кипарисовыми досками с самого Рождества Христова монахов.

Да и зачем утруждаться человеку, который был в храме лишь однажды? На собственных крестьбинах. И поэтому путающего Пантелеймона-Целителя с Николой Мирликийским.
Конечно, до возвращения гонца можно и вздремнуть. Кабачок во сне выкатился из ласточкиного гнезда и захваченное им местечко теперь свободно. Ознако воспользоваться представившейся возможностью помешало невесть откуда приползшее беспокойство.
Такое ощущение, наверное, испытывает ясень, под кору которого забрался древоточец. Боли еще нет, есть лишь легкое раздражение, но отныне все твои помыслы сосредоточены на поскрипывании острых челюстей.
— Не закурить ли нам с горя?- спросил Ярополк у скучающего посреди мушиных какашек вождя мирового пролетариата.

Однако пожалел спящих. По себе знал, каково это — проснуться в накуренной комнате. Набросил на голые плечи чей-то дождевик и, пониже, пригибаясь, шагнул за грязный порожек.

Вразнобой кашляли овцы, урчало в переполненном брюхе железной бочки, да все так же цеплялись за подол рождаемого фонарем сарафана оглодки каких- то растений.
И только дождь возрадовался появлению человека. Он тут же залопотал в складках полиэтиленовых доспехов. Наверное, спешил пожаловаться на одиночество.
— Мало того, что этот чертов Кабачок всю дорогу изводил нытьем, так еще и ты решил поплакаться в жилетку? — усмехнулся Ярополк.- Ну, так сочувствие ныне в большом дефиците. Зато пинать друг дружку горазды… Ко-нечно, я с дедами чересчур круто обошелся, но и меня ведь пинают. Особенно — стервоза-жизнь. Что, по своей воле я в этой хибаре оказался? А теперь выглядываю Вулеру с добавкой. Чтобы накатить и забыть обо всем.
Но осенний дождь, похоже, не слушал человека. Он продолжал рассказывать о том, как неуютно ему среди плачущих зернами нив и редких дубрав, чьи опушки по периметру оконтурены железными треугольниками с литерой «М». Однако так уж устроен мир. Всякий, чья душа озабочена собственной болью, глух к чужому горю.
Выстрелив в ночь окурком, Ярополк вернулся в чабанскую хибарку, из которой аромат сеновала успел окончательно потеснить запахи прислонен-ного к стене оружия и солдатской амуниции. Да и печь старалась вовсю. Пламя в расхристанном ее зеве билось золотой рыбкой и огненная чешуя густо устилала затоптанный пол.
Тезка грозного князя отряхнул плащ от дождевых брызг, пристроил на мохнатой от копоти вьюшке отсыревшие сигареты и оценил взглядом гнездо, из которого во сне выкатился представитель овощной династии. Однако занять освободившееся местечко с первой попытки не удалось. Помешал затаивший¬ся на манер противопехотной мины в сене водочный шкалик.
— Когда ты успел затариться? — удивился Ярополк.- Неужели у одноглазого Ивана «на список» выцыганил? Ну, Кабачок, ну прохиндей…
Однако представитель овощной династии безмолвствовал. Да и не нужен был ответ Ярополку. Душа требовала другого — хорошего глотка, которым можно удовлетворить древоточца.
В этот раз Кабачок на скрип проворачиваемой водочной пробки не отреагировал. Похоже, засохшая в ушных раковинах дорожная грязь напрочь отключила звук.
Поэтому никто не помешал тезке грозного князя опорожнить посудину с прилипшим к донышку стебельком пастушьей сумки. Обошелся без пластикового стаканчика. Когда пьют в одиночестве, приличий не соблюдают.
А чтобы огненная вода беспрепятственно проникла в самый отдаленный уголок, лег на спину, забросил руки за голову и стал слушать, как зародившееся под солнечным сплетением тепло согревает душу.
Как то враз притих древоточец. А может, не было его вовсе, как и не было скитания по чужим степям. Все дальше и дальше уплывает сейчас Ярополк от жалующегося на одиночество дождя, приговоренной дубравы и плещущейся в расхристанном печном зеве золотой рыбки. Осталось лишь то, с чем не хотелось расставаться. С пролившимся на плечи агрономши руном.
И так далеко уплыл тезка грозного князя, что не услышал, как дверь впустила в хибарку топот падающей в железную бочку воды и шум полиэтиленовых доспехов.
— Звыняйте, мужики,- молвил гонец, ставя на стол холщовую торбу, в которой прорисовывались контуры двух трехлитровчиков, с самогонкой и квашеной капустой из подвала бабки Хорошилихи,- Старуху совсем радику¬лит разбил. Почти час ползла старая черепаха от кровати до двери. А потом…

Однако оправдание зависло под усыпанным мушиными какашками потолком. К великой радости чабана, ни один из гостей не пошевелился.
Дело в том, что Валера побывал не только у Хорошилихи, но и успел смо-таться в соседнее село, где квартировал комбат.
Тот действительно отозвался на стук лишь спустя четверть часа. Конечно, чабан сильно рисковал. Будить начальство так же опасно, как и тыкать палкой в медвежью берлогу. Однако имелась у него задумка, ради которой стоило вытерпеть самые поганые слова и даже пинок пониже спины.
— Чего приперся?- прорычал замотанный на манер римского патриция в одеяло комбат.- Опять бандюки за овцами пришли?
— Хуже. Четверо сепаров на постой расположились. Пригрозили гранату в окно кинуть, если не открою.
— Ты точно уверен?
— А кому еще быть… Деньги на самогонку русские дали. И еще — доллары с гривнями. И плащи у них сепарские. Мне один на время одолжили. Мо-жете пощупать…
— На кой хрен оно мне,- буркнул комбат, прикрывая голой пяткой входную дверь. Однако запах щедро сдобренного духами женского тела все-таки ус¬пел выскользнуть на сырое крылечко.- Оружие при них есть?
— Само собой. Три ствола. Ну и гранаты. Так они говорили.
— Не слиняют пока мы с тобой тут тары-бары разводим?
— Куда они с подводной лодки денутся… Я у Хорошилихи затарился. Вот — квашеная капусточка, трехлитровчик самогонки и еще пузырь. Теперь, наверное, ждут, все очи порвали.
— Слышал о таковой. Говорят, убойный продукт готовит. Поэтому оставь пу¬зырь на пробу. Продегустирую за завтраком. А вам, чтобы упиться, и трехлитровчика хватит. Ладно, топай к себе и потчуй сепаров. Я же с утреца дежурный взвод подошлю. И чуть погодя сам прибуду. Встретишь на подходе… Да гляди, чтобы гости ничего не заподозрили… Хотя, кому я все это говорю? Оно, конечно, хорошо, когда подчиненный имеет вид лихой и придурковатый, но поручать ему что-либо опасно. Даже Господу помолиться, Обязательно лоб раскровенит.
Чабан оскорбительный намек проглотил. И даже не поморщился. Последнее дело — предстать перед начальством с кислой рожей. Даже если она, как сейчас, надежно замаскирована осенним дождем.
Валера гордился умением пропускать мимо души насмешки, оскорбления и разносы, что давало ему право ощущать что-то вроде собственного превосходства: «Ты орешь, значит — дурак. Я — умный. Против твоего распоряжения возражать не стану. Но поверну все так, чтобы выгода оказалась на моей стороне».
Поэтому к приказу комбата отнесся с рассудком. Ну налетят его архаровцы, станут вязать сепаров, один из которых громила неодолимый, перевернут в хибарке все вверх дном. А два погрома за неполные трое суток — перебор.
Можно, разумеется, предупредить парней: «Запамятовал, что с утреца от комбата за бараниной приедут». Но в таком случае останется с носом. Гости при любом раскладе унесут то, на что Валера глаз положил. А ведь хотел же по-хорошему, предлагал за плащ молодого барашка, за карабин — пяток овец. Да куда там. Приняли за умишком убогого.

Нет, надо сделать так, чтобы никто и никогда не узнал, сколько именно карабинов стояло под стенкой. Три или четыре. Но такое возможно, если в сшибке сепары полягут все до единого. В том числе — и громила.
А если, не дожидаясь комбата, действовать самому? Нож острый, рука не дрогнет. Она дрожала поначалу, когда под присмотром родителя лишал жизни первого барашка.
Однако резать человека еще не приходилось. Да и перспектива соскабливать со стен кровавые потеки, а потом объясняться перед комбатом прельщала меньше всего. Могут и не принять во внимание, что исполнил гражданский долг — отправил на тот свет распроклятых сепаров. И комбат, как пить дать, при этом добавит: «Самое плохое в нашей жизни — инициативный дурак». Горазд прибаутками сыпать.

Только он, Валена, не такой. Разве дурак обратил бы внимание на мохнатую от копоти печную вьюшку, которой перекрывают дымоход? Да ни в жизнь. А он обратил. Осталось лишь сунуть сушившуюся на ней сигаретную пачку в карман обляпанных грязью по самую ширинку брезентовых штанов, утопить вьюшку до упора, а для верности подбросить в расхристанную пасть печки пяток полешек.
— Спите спокойно, дорогие товарищи,- мысленно произнес чабан.- И через час вы окажетесь там, где апостолы небесных ягнят пасут.
Вышел не пригибаясь. Зачем пригибаться человеку, которого небеса и низ¬кий косяк сделали похожим на полураскрытый плотницкий метр. В левой руке — холщовая торба, в правой — карабин. Обосновался под крышей сеновала, отхлебнул прямо из трехлитровчика, добыл щепоть квашеной капусты. При этом не отводил восхищенного взгляда от пристроенного на тюках спресованного сена добытого им оружия. Даже теперь, в рассеянном свете гор¬евшего на столбе фонаря, карабин изумлял изысканностью форм.
И не было Валере никакого дела до расхристанного зева печки, где из-за недостатка кислорода задыхалась золотая рыбка; рыщущего по полям в поисках собеседника осеннего дождя, отстоящей за полтора километра дубравы, которая всем своим обликом напоминала подпорченный мышами каравай.
Однако о наказе комбата помнил. Как и было оговорено, солдат дежурного взвода встретил за вдавленным в косогор овчарником, и, совершенно, не таясь, провел их к хибарке, возле которой оглодки каких-то растений цеплялись за поблекший подол рождаемого фонарем сарафана.
— Згынулы вороженьки, як роса на сонци,- доложил чабан командиру взвода, очкарику с одинокими звездочками на рябых погонах.- Угорели, пока я до товарышша комбата бегав. Проверено…
Убедившись, что Валера говорит правду, очкарик приказал солдатам вынес¬ти умерших из хибарки. Иначе бы живым просто не хватило места под крышей.
Всех четверых сложили в ряд, головами к продолжавшей урчать железной бочке. Но дождь уже не пытался рассказать Ярополку о том, как скучно вечному бродяге в осенней степи. Он лишь осыпал лица частыми каплями, словно пытался сотворить посмертную маску.

— Прикрыть бы чем не мешало,- молвил младший лейтенант, глядя через запотевшее окошко на мертвых.- А то раскиснут пока комбат приедет…
Но комбат, похоже, не торопился. Хотя ему и доложили по рации, что операция по обезвреживанию вражеской диверсионно-разведывательной группы прошла без потерь. Трудно, порой невозможно, расстаться с домом, где пахнет хорошо сдобренным духами женским телом, а на столе, рядом с пускающей пузыри яичницей, приосанилась поллитровка огненной воды.

Читайте также: