ФУЖЕР ХРУСТАЛЬНОГО

Портрет женщины, которая смотрит сквозь вуаль дождя

Фужер хрустального вина для Королевы вдохновения

 

Глава первая.

Орхидея по имени Зоська. Офонаревшие гаишники. Моты­льки летят навстречу гибели. Прощального поцелуя не будет.

 

В безбрежных дебрях облаков лисой струилась рыжая луна…

А еще была женщина. Она уходила в тишину зарождающейся ночи, словно под каблучки ложился не покарябанный траками боевых машин пехоты асфальт, а беломраморный подиум.

Так способна ходить уверенная в своей неотразимости женщина. А Зо­ська считала себя таковой. Да и Христофоров тоже. Однажды, посме­иваясь, он заявил, что у Зоськи настолько безукоризненная, цвета прохладной бронзы фигура, что ее легко спутать со статуей работы древнегреческого ваятеля.

Правда, произведения скульпторов хороши в художественной галерее, но не заднем сидении служебной машинешки. Но об этом Христофоров промолчал. Негоже главному редактору обижать собственную секретаршу, которая украшает приемную получше самой изысканной орхидеи. Вот и сейчас Христофоров поймал себя на том, что откровенно любуется уходящей в зарождающуюся ночь Зоськой. Ишь, как пощелкивает каблуками. Словно хронометр, который отмеряет золотники времени. А юбка на бедрах выделывает такое, что двое гаишников на железнодорожном переезде сделали стойку почище выдрессированных на пернатую дичь собак.

Они, похоже, успели разглядеть выплывающую из темноты под светлый овал фонаря женскую фигуру и теперь гадают — не сама ли Фея заго­родной рощи пожаловала в гости?

Вообще-то, Христофоров после вылазок на природу отвозил Зоську ту­да, где брал. К православному храму Петра и Павла, откуда до подъезда Зоськиной многоэтажки три минуты хода.

Отвез бы и сегодня, да черт принес гаишников, перекрыли, бармалеи, единственную дорогу в город. Пришлось по мобильнику вызвать к пе­реезду такси. При этом Христофоров уточнил, чтобы машину подали спустя четверть часа. Хоть и невелико расстояние от опушки рощи до переезда, а дорога займет минут десять-пятнадцать.

Собственно, мог бы и рискнуть. Что такое — треть бутылки коньяка на двоих. Да и не последний он человек в округе, которого можно остановить без видимой причины

Однако Христофорову меньше всего хотелось прочесть в глазах гаишни­ков то, что однажды услышал от приятеля-судьи. Попросил оказать со­действие несправедливо обвиняемому человеку, но тот в ответ недоб­ро ухмыльнулся: «Я, разумеется, уважаю тебя и твою должность. То­лько это не дает тебе морального права лезть в мой карман». Был поддатый и брякнул то, что трезвый за семью замками держит.

Вот поэтому и решил выждать, когда гаишники уберутся с переезда. Ведь не станут же они там торчать до первых петухов. Да и на свет фонаря летят только мотыльки, а водители — народ дружный. В случае чего подмигнут фарами.

Но если кто и попадает в раскинутые сети, то исключительно хронические неудачники. Одного такого предупредили: гляди, мол, на переезде менты. Тот благодарно кивнул и тут же развернул оглобли на сто восемьдесят градусов. Ну ладно бы, перекантовался, как Христофоров, в кустиках. А он решил скоротать время у тещи за чаркой.

Дождался сумерек, отправился в путь-дорогу. А у самого беспокойно на душе. Наконец не вытерпел, тормознул встречную машинешку:

— Слышь, землячок, менты с переезда убрались?

— Убрались. Теперь на базу возвращаемся. Планировали пошабашить,

но коль сам решил поделиться наличностью, выходи. Обнюхивать будем.

 

Только давно это было. Да и не до воспоминаний сейчас Христофорову. Опасался, как бы Зоська, садясь в такси, не послала в темноту прощальный поцелуй. Тогда гаишники наверняка догадаются, что в загородной роще кто-то затаился. Нет, не послала. Хватило все-таки умишка.

Христофор облегченно выдохнул и поплелся туда, где ночь и роща укрывали служебную машинешку от чужих глаз.

 

Глава вторая.

Переполох в загородной роще. Кружевной бюстгальтер вместо флага. Градоначальник в нокдауне. Соловьиные полтинники.

 

Смятение небес усиливалась с каждой минутой. Луна уже не струи­лась, резво перепрыгивала с облака на облако, а пульсирующий свет обнажал вихляющую между дубков колею, которую проложили ищущие уединения моторизированные парочки.

В одном месте колея огибала каменный завал. Обходя его, Христофо­ров улыбнулся пришедшему в голову воспоминанию. Дело в том, что, вызвав такси к переезду, он лишь последовал примеру городского го­ловы, с которым пребывал в приятельских отношениях.

Правда, градоначальнику пришлось изрядно потрудиться, чтобы выб­раться из западни, устроенной водителем проехавшего мимо самосва­ла с горной породой. Тот, похоже, шутки ради, или же от злого умыс­ла, вывалил содержимое кузова на ведущей вглубь рощи колее. И та­ким образом отрезал милующуюся парочку от внешнего мира.

Пришлось голове вызвать такси для дамы сердца, а самому вооружаться туристическим топориком, благо, таковой оказался в багажнике. Данное происшествие вряд ли получило бы огласку, однако, как известно, пакости в одиночку не ходят. И вдобавок оставляют кружевные бюстгальтеры в неположенных местах.

Проклиная шутника-водителя, градоначальник до самого вечера сокрушал молодые дубки и притомился до такой степени, что забыл обследовать транспортное средство на предмет наличия вещей, способных привести к семейному скандалу.

Однако заметил, что прогуливающиеся вечерними улицами граждане друж­но пялятся вслед, а один из них поприветствовал поднятым вверх большим пальцем правой руки. К сожалению, приятель Христофорова все это принял за восхищение, которое земляки обязаны проявлять при встрече с градоначальником.

Ошибку же осознал во дворе собственного коттеджа, где дожидающаяся возвращения мужа со службы жена полоскала под краном бельишко.

— Понимаешь,- жаловался впоследствии городской голова Христофоро­ву,- весу у моей благоверной под центнер, плюс по пуду в каждой ру­ке. Так вот, отряхнула она свои ударные конечности от мыльной пе­ны, да как заедет мне в ухо. Хотел было возмутиться, но когда еще стоял на четвереньках, заметил зажатый в дверце машины кружевной бюстгальтер… Я-то, дурак, наивно полагал, что народишко провожает взглядами меня из великого уважения, а оказывается… Только не вздумай в своей газете об этом пропечатать. При случае слабительного в твою чарку подсыплю. Так и знай.

Помня печальный опыт приятеля, Христофоров тщательно обследовал салон служебной машинешки. Но мог бы и обойтись без этого. Зоська — закаленный боец любовного фронта. Никогда и ничего не забывает. И вдобавок — великая аккуратистка. Начатую бутылку заткнула пробкой, стакашки ополоснула газировкой, а обломки шоколада прибрала с глаз долой.

Единственная улика — слабое эхо духов, которые всегда напоминают Христофорову взбрызнутое дождем луговое сено. Да и его властно теснила льющаяся поверх опущенных стекол ночная свежесть.

Ее, эту свежесть, изо всех сил раскачивали соловьи. Они так щедро осыпали рощу серебряными полтинниками, что потревожили вздремнув­шую под кустиком бересклета серенькую фазаниху.

Курочка поправила клювом смятые перья и, вытянув шейку, принялась слушать утверждавшуюся в правах ночь — не дадут ли знать о приближении расписного петушка колокольчики серебристого ландыша? А то, что тот придет, у фазанихи не имелось никаких сомнений. И пусть она невзрачна, словно серенькое облачко, это именно ради них, владычиц подлунного мира, фазаны нарядились в соперничающее с радугой оперенье, соловьи осыпают рощу серебряными монетками, а мужики крушат вставшие на их пути дубки.

 

Глава третья.

Долбежник Шлюшкин. Фугас в редакционном скверике. Не­мая кошка. Облака над озером Кинерет.

 

Смятение небес наконец-то снизошло и на рощу. Воробьиной стайкой встрепенулись листья, а луна, словно застеснявшаяся девица, перес­тала являть свой лик Христофоров.

Вновь встрепенулись листья и тихий, будто молитва отшельника, дождь окропил зарождающуюся ночь. Однако Христофоров не торопился уез­жать. Четыре ведущих колеса вынесут из любой грязи. Тем более, поч­ва под ними — суглинок с горной породой. Когда рощу закладывали на месте срытого под корень террикона, сомневались — примутся ли дуб­ки? Но они принялись и сделались пристанищем моторизированных парочек.

Да и куда уезжать-то? Домой? Чего он там не видывал? Или — кого? Жену, которая исстрадалась над судьбой главной героини сериала? Плеснет в мужнину тарелку пару-тройку черпаков похлебки и опять прилипнет к монитору.

— Ты,- однажды заметил Христофоров,- клавиатуру клеенкой прикрывай. Просочатся слезы вовнутрь, две тысячи восьмую серию не досмотришь. Смысл жизни потеряешь.

А здесь благодать несказанная. Дождик воробьиной стайкой на крыше машинешки суетится, соловьи серебряные монетки чеканят. Так слав­но, что порожденное уходом Зоськи одиночество перестало горчить. Улетучилось из салона вместе с запахом взбрызнутого небесной влагой сена.

Зоська, конечно, первостатейный боец любовного фронта. Но не с ней слушать серебряные россыпи. Холодно душе с Зоськой.

Чтобы окончательно раствориться в благодати, Христофоров плеснул в стакан коньяка и пошарил в бардачке, где валялись диски с записями. И хотя взял первый попавшийся, был уверен, что сейчас ему нужен именно тот.

Почему получилось так, а не иначе, задумываться не стал. Привык во всем полагаться на интуицию. И она почти ни разу не подвела. Мог в последнюю минуту потребовать уже заряженный в ротационную машину номер, где притаилась ускользнувшая от зорких глаз выпускающего опечатка. «Очепятка»,- говорил Христофоров.

Ляпы случались разные. От «карикатур» вместо «кариатид», до более серьезных, вроде: «Губернатор выл на полях своей малой родины». И каждому находилось местечко в особой папке, где хранился шедевр, ко­торый начинался фразой: «Долбежник Шлюшкин долбал на строгальном станке шейку баллера».

Но «очепятки» дело третье. Однажды Христофоров отпустил сотрудни­ков за час до окончания рабочего дня. А спустя сорок минут осколка­ми разорвавшегося в редакционном скверике гаубичного снаряда изре­шетило половину окон и парочку компьютеров.

После того случая за Христофоровым утвердилась репутация провидца. Правда, он сам себя таковым не считал. Провидец — это тот, кто точно знает, что произойдет спустя четверть часа или месяц. А он лишь предчувствовал. Причем, настолько смутно, что опасался признаться другим. Чего доброго, сочтут ненормальным.

Хватит, однажды жена заявила в перерывах между телесериалами:

— Передачу мыслей на расстоянии допускаю. И поэтому можно объяс­нить, почему открываешь входную дверь ровно в ту минуту, как наша безголосая кошка появляется на крыльце. Но разорвавшийся в редак­ционном скверике снаряд выше моего поникания…

К счастью, начался очередной сериал, и вопрос жены остался без отве­та, чему Христофоров только обрадовался. Зачем грузить голову ближ­него смутными догадками о существовании высших сил, которые незримо ведут человека по жизни.

А то, что они существуют, с особой выпуклостью ощутил в номере гостиницы на берегу озера Кинерет. Блуждания тропами паломников, укрытая розовой пыльцой долина реки Иордан, неугасимая мозаики терм древнего Тибериаса, пасущие коз библейского вида старцы, пьющая воду с ладоней из родника в православном храме молодая женщина и дружеская пирушка под финиковыми пальмами сплелись в такой причудливый венок впечатлений, что Христофоров напрочь лишился сна.

Несколько раз выходил на балкон, куда в конце концов перетащил кресло из номера. Курил, слушал, как озерные мелкие волны обхаживают борта сбившихся в табунок прогулочных суденышок.

Успокоился лишь под утро, когда в озеро пали розоватые облака. И ровно в тот же миг Христофоров почувствовал, как душа его прикоснулась к чему-то, чтобы было еще выше этих облаков.

 

Глава четвертая.

Мелодия цветущей сакуры. За кладовщиц!! Синдром болтливых мужиков. Улыбнулась фиалка погожему дню.

 

Луна, похоже, отчаялась выкарабкаться из дебрей небесных и теперь могла лишь слышать слова благодарности, которые роща шепчет тепло­му дождику.

Пахло большой водой, а еще отдаленно — духами, которые мельком на­помнили Христофорову о существовании Зоськи, чья бронзовая фигурка способна украсить художественную галерею.

Однако Христофоров думал совсем о другой женщине. Не такой яркой, как Зоська, но умеющей потрясающе улыбаться. И улыбка эта позаим­ствована у лесной фиалки, которая после ненастной ночи распрямляет лепестки навстречу солнцу.

Вообще-то, он был уверен, что простой, без изысков, газетный язык лучше всего годится для выражения мыслей, но когда впервые услышал голос той женщины, записал на обороте служебного бланка фразу: «Это мелодия, которую ветер исполняет на ветках цветущей сакуры».

Разумеется, никому не признался в этом. Не пожелал уподобиться своему первому редактору, под присмотром которого постигал азы жур­налистского ремесла. Тот на торжестве в честь юбилейного номера понес о хранящихся в душе каждого чувствах, и при этом не сводил глаз с кладовщицы, которая заведовала редакционным имуществом и сердцем шефа.

Христофор же по младости лет еще не усвоил, что шутить с нача­льством так же рискованно, как и писать против ветра. Поэтому, же­лая помочь окончательно запутавшемуся редактору, подхватился с места и после очередной фразы: «Так выпьем за самое сок­ровенное», выпалил:

— За кладовщиц!!!

Вспомнив о забавном эпизоде, усмехнулся. Однако как-то кисловато. Ведь сам пошел по стопам бывшего шефа, изучил с секретаршей на блудном месте каждую былинку.

Только и того, что здравиц в честь Зоськи избегал. И про себя со­чувствовал дамам. Как замужним, так и девицам на выданье. Ведь многие воздерживаются от сердечных порывов не по причине высоких моральных принципов, а из боязни нарваться на болтливого мужика.

Испачкает так, что никаким шампунем не отмоешься.

Вот поэтому даже свободную от семейных обязательств Зоську обере­гал по мере возможности. Хотя кто она ему? Есть рядом — слава Богу, уйдет к другому — облегченно перекрестится.

Иное дело та, которая улыбается, словно фиалка рассвету. Понимал, что негоже, проводив одну, тут же думать о другой. Одна­ко справиться с собой не мог.

Да и не хотел по той простой причине, что голос женщины всякий раз возвращал на балкон гостиницы, где душа впервые прикоснулась к чему-то еще более высокому, чем отразившиеся в озерной воде обла­ка.

Конечно, это мальчишество — печалиться о даме, которая даже не по­дозревает о твоем существовании. Однако пребывал в уверенности, что она однажды улыбнется персонально ему.

Если он угадывает, когда именно следует отворить входную дверь озябшей кошке, то душа женщины, которую Христофоров считал более чуткой, нежели самый совершенный сейсмограф, просто обязана уловить посылаемые ей за тысячу верст сигналы.

А коль так, то зачем удивляться тому, что из десятков дисков по наитию выбрал тот, который нужен.

 

Глава пятая.

Хрустальные фужеры. Зрячая душа. Отсыревшие спички. Гражданин в серенькой безрукавке.

 

Луна, наконец, отыскала полянку среди небесного бурелома и так чет­ко отпечаталась на капоте, что Христофоров разглядел Каина, кото­рый намеревался воткнуть вилы в бочок брата Авеля. Правда, сцена семейной разборки вскоре скрылась за театральным занавесом ненастной ночи, и дождь малым воробышком вновь принялся склевывать невидимый корм с лобового стекла.

Дворники не включал. Опасался потревожить зыбкий рисунок дождя, а еще больше — мелодию, которая всякий раз уводила Христофорова выше парящих над озером Кинерет облаков.

А еще она позволяла разглядеть с небесной высоты дворик с рукотвор­ным озерцом, где рыбки-теляпии охотились за дождевыми каплями. По периметру озерца толпились крошечных размеров сосенки в фаянсовых горшках. Тут же, ненавязчиво дополняя интерьер дворика, раскинулась усыпанная небесным серебром лужайка и стоял столик с двумя наполненными дождевой водой хрустальными фужерами.

Лицо хозяйки похожего на сделанную искусным мастером игрушку дворика видел смутно. Мешал дождик. Однако Христофоров готов был поклясться, что блестящие волосы женщины были заневолены на затылке янтарной заколкой, которой все тот же искусный мастер сумел передать волшебство полночного светила.

Наверное, впервые в жизни Христофоров пожалел, что небеса обошли его даром живописца. И поэтому он не в силах написать картину, где через залитое дождем окно проступает силуэт женщины, к которой его привело воображение. Да на это бы полное неизъяснимой грусти и ожи­дания чего-то высокого, что выше облаков озера Кинерет, полотно молились бы, как на икону.

Но, увы, не всякий, имеющий зрячую душу способен сотворить чудо. Особенно если увиденное им подобно блуждающим в роще теням луны.

К досаде на собственное несовершенство добавилась еще одна неприятность. Отказала автомобильная зажигалка, а отсыревшие спички гас­ли на полпути к сигарете.

Христофоров собрался сказать вслух все, что думает о происходящем безобразии, но в это время кто-то осторожно постучал в стекло со стороны пассажирского сиденья.

— Открыто! — рявкнул Христофоров.- Входи, если ты не леший!

Нет, на лешего гость ничуть не похож. Среднего роста, основательно потеснившие короткую прическу залысины, едва заметные брови, се­ренькая безрукавка. Словом, весь он был какой-то блеклый, будто сноп прошлогодней ржи.

«Странно,- подумал Христофоров,- как этот тип ухитрился остаться сухим?».

— Я просто не успел намокнуть,- молвил серенький гражданин и, пови­нуясь указательному пальцу Христофорова, занял пассажирское си­денье.- Из одного транспортного средства да в другое.

— Как здесь оказались? — раздраженно спросил Христофоров.

— Ехал мимо, гляжу — у человека проблемы. Решил помочь, К тому же, ночь такая расчудесная, что просто жаль уезжать из соловьиной рощи. Ишь как звенят серебряные полтинники…

— Не такая уж она и расчудесная,- возразил Христофоров.

— Стоит ли расстраиваться по пустякам? Конечно, собственное несо­вершенство — повод для огорчения. Но отсыревшие спички… Угощай­тесь, надеюсь, мои сигареты не хуже ваших.

Гражданин в серенькой безрукавке поскромничал. Табачок оказался крепче чая тройной заварки и в то же время легким, как и дымок им порождаемый. Но главное, после первой затяжки Христофоров почувствовал, что раздражение начало помалу улетучиваться.

«И все-таки странно,- продолжал размышлять он,- почему я не услы­шал, когда этот тип подкрался?»

— Так ведь дождик. Тарахтит по крыше воробьиной стайкой. Да и за­думались вы под музыку крепко… А знаете,- оживился гость,- по­жалуй, вы правы. Ее голос — бесподобное волшебство. Слушаешь и видишь ветку цветущей сакуры, которую волнует бродяга-ветер.

— Вы случайно не леший здешней рощи?

— Почему так решили? — рассмеялся гражданин в серенькой безрукавке.

— Мысли читаете в лет. А это обычному человеку не дано. Так кто же в конце концов?

— Послушайте, Христофоров… Кажется, так вас называет Зоська, когда остаетесь наедине… Коль желаете удостовериться, что мы с вами слеплены из одного теста, можете взять меня за ухо. И если оно покажется вам недостаточно теплым, то причина здесь одна — отсырел на манер ваших спичек… Предлагаете согреться ко­ньячком? Буду премного благодарен. Чтобы там ни говорили, а луч­шей смазки для беседы двух серьезных мужиков человечество еще не придумало.

 

Глава шестая.

Пришелец из созвездия Гончих псов. Мерцающий лучик. Молились предки на осину. Божественное начало.

 

Вибрирующий, словно заблудившееся в горах эхо, гул потревожил усыпанную черным серебром рощу. Казалось, там, наверху, лунное колесо ухнуло в заоблачную колдобину.

— И часто у вас такое? — полюбопытствовал гражданин в серенькой безрукавке, закусывая коньяк обломком шоколада.

При дожде вояки предпочитают отсиживаться в норках. Сегодня — исключение.

– Сочувствую. Пожалуй, на планете Земля мало осталось мест, где двое мыслящих мужиков могут без помех потолковать за жизнь.

– Говорите, будто пришелец из созвездия Гончих псов.

– Все мы пришельцы. Откуда-то пришли, куда-то уйдем.

– А на финише крест с двумя датами, рождения и смерти?..

–  Видите ли, Христофоров, это касается бренной оболочки. Но еще есть некая субстанция, вернее — Божественное начало, которое вы именуете душой. Так вот, она бесконечна, как и сама Вселенная.

  –  Слишком заумно. Хотя нечто подобное уже приходилось слышать. Кстати, мы выпили по чарке, а толком не познакомились.

–  Вы же мысленно окрестили меня. Как там — гражданин в серенькой безрукавке?.. Между прочим, у некоторых племен существует довольно симпатичная манера давать имена, отражающие сущность кон­кретного индивидуума. И разве плохо звучит — Молниеносный томагавк, Мерцающий лучик? Конечно, люди не ангелы. Каждый второй горбат на свой лад. Поэтому встречаются и менее благозвучные имена. Но это уже, как говориться, судьба.

–   Которую и конем не объехать?

–  Но можно на такси. Составитель толкового словаря Ожегов, конечно, прав, утверждая, что многое человеку не по зубам. Однако не все так безнадежно.

–   А как быть, если желания человека идут вразрез с его возможнос­тями?

–  Наверное, я бы тоже огорчился, если бы не смог написать портрет женщины, которая смотрит через вуаль дождя. Но ведь карандаш в руке писателя способен создавать шедевры не хуже, чем колонковая кисть живописца… Спасибо, что не забываете о моем стакане… И что вы так пристально разглядываете мою скромную персону?

–  Пытаюсь понять — кто вы? Способный читать чужие мысли гражданин в серенькой безрукавке, местный леший, или пришелец?

–  Скорее тот, кому поручено выполнить просьбу дамы, которая смотрит через вуаль дождя. Она желает вас видеть.

–   Надеюсь, ради этого ей не пришлось заложить душу? — с плохо скрытой иронией спросил Христофоров.

–   Не имею даже отдаленного отношения к ведомству, которое охотится за человеческими душами… Между прочим, у вас похвальная привычка- тушить сигареты в пепельнице. Многие предпочитают выбрасывать окурки в окно.

— Спасибо. Но мне хотелось бы побольше узнать о ведомстве, которое вы представляете. Это что, небесная канцелярия? Приемная святого Петра? А может быть, вы действуете по поручению самого Господа?

–  Странные вы все-таки создания, люди. Ищите Бога где угодно, а он рядом. В безбрежных дебрях облаков, где лисой струится рыжая лу­на, в этой осыпаемой серебряными полтинниками роще… Распахните свою душу, Христофоров, как тогда, на берегу озера Кинерет, и вы увидите то, что не замечали в суете дней своих.

–  Выходит, далекие предки молились на лесную осинку не только по причине серости?

–  Как сказать… Вы, конечно, из школьного курса биологии помните

о пестиках, тычинках и о том, что осинка или любое другое растение только тридцать процентов питательных веществ берут из почвы, а остальные семьдесят дарует энергия солнечных лучей. Но задумывались ли вы о том, откуда взялась эта сложнейшая взаимосвязь земли и кос­моса?

–   Далекие предки знали ответ?

– Еще меньше, чем нынешние жрецы науки. Но они обладали даром ви­деть Божественное начало в той же осинке, мятлике луговом, сиени­товом останце на перепутье.

  –  А есть ли это самое начало в иконах? Или святых начали рисовать на кипарисовых досках лишь потому, что стало лень ходить на поклон к осинке?

–  Сие зависит от того, какими глазами смотреть на икону. Объевшего­ся гороховым супом обывателя, или жаждущего узреть Божественное начало. То, что присутствует в работах Рублева, Рафаэля и тысячах других живописцев, чей талант еще более загадочен, нежели дарующая жизнь всему сущему энергия небесного светила.

 

Глава седьмая

. Небесный челнок. Зеленый луч. Секретное оружие. Оду­шевленный предмет.

 

Прерывистые, как пульс почуявшей волка лошади, удары вновь потре­вожили ночь. Казалось, кто-то разбросал поверх облаков петарды и теперь с ухмылкой ждет, когда начнет осыпаться позолота с сотряса­емого взрывами лунного колеса.

– Ну вот,- проворчал Христофоров, одалживаясь чужой сигаретой,- по­хоже, ваши слова не достигли ушей Господа.

– Вы хотели, чтобы все и сразу?- спросил гражданин в серенькой без­рукавке.- И что мудрейшее высказывание: «На Бога надейся, а сам не плошай»,- касается кого-то другого?

– А что я могу? Написать жалобу в Лигу сексуальных реформ, по совету Ильфа и Петрова? Которая такая же мифическая, как и Организация Объединенных наций?

– Один — не всегда воин. Но даже отдельно взятая душа способна добиться искомого. И в этом вы очень скоро убедитесь… Кажется, я уже говорил, что нахожусь здесь в качестве исполнителя. Мне поручено устроить свидание с женщиной, чья молитва была услышана небесами. Так вот, я готов приступить к операции.

– Вы меня, конечно, заинтриговали. Но, простите, о какой даме речь?

– О той самой, которая смотрит сквозь вуаль дождя.

– Если это не розыгрыш, то готов вам поклониться. Но как я доберусь за тридевять земель? И на каком языке прикажете с ней общаться?

– Вы чудесно поймете друг друга. Далее… Здесь, в кустиках, при­паркован мой персональный челнок. Летите с Богом, а я пару часи­ков поскучаю в обществе недопитой бутылки и пернатого солиста. Ког­да еще выпадет возможность пожить в свое удовольствие…

– Право, не знаю, что и ответить…

– Отвечать ничего не нужно. Занимайте водительское место в челноке, его система запрограммирована в соответствии с пожеланиями нашей клиентки – час проведете в гостях, думаю, она обязательно захочет показать вам Серебряный храм, час можете побыть в этой роще. Пусть тоже послушает соловьев. Мешать не стану. А коль у вас дело сладится, следующие свидания будут более продолжительными… Пойдемте, покажу транспортное средство и дам кое-какие инструкции.

– Мать честная! — выдохнул Христофоров, разглядывая аппарат, формой напоминающий скатывающуюся по стеклу дождевую каплю. Только увеличенную до размеров двухместного автомобиля.

– И как это чудо техники работает?

– Вы когда-нибудь интересовались строением двигателя вашей машинеш­ки? Ну и я не вникаю. Мое дело водительское. Мысленно приказываю — куда лететь, где остановиться и все прочее. Можете попробовать. И не бойтесь закладывать крутые виражи. Челнок запрограммирован таким образом, что разбить его невозможно даже при большом желании.

– А вы можете скорректировать программу? Я хотел бы свозить ее на речной мыс, где растут шикарные ивы и водятся самые голосистые соловьи. Я на том мысе душой отдыхаю. Одно плохо — он на линии фронта…

– Все в наших силах. Когда будете пролетать над ним, нажмите вот эту кнопку и под челноком включится веероподобный луч. Он ней­трализует все, имеющиеся в радиусе десяти миль боеприпасы.

– А вояки?

– Разбегутся быстрее тараканов при виде баллончика с дихлофосом. Я же сказал, что все в наших силах… И вот что еще… На первое свидание являться с пустыми руками неприлично. Видите, между креслами коробка с изображением звездного неба на крышке? В ней серебряное колечко и бутылка вина, презентованная по случаю юбилея… Неважно, чего… И прекратите, наконец, говорить «та женщина». Ее имя — Мизуки. То есть — Прекрасная Луна, или Луна, которая отражается в речной воде. А теперь не мешайте мне наслаждаться бездельем.

С высоты птичьего полета вдающийся кривым ятаганом в речную заводь мыс показался Христофорову черно-белой фотографией. Да и в рядах королевских ив были заметны прорехи. Наверное, деревья сгорели в ”буржуйках” блиндажей, которые чирьями обсели приречные холмы. Утопив в панель кнопку как раз над блиндажами, Христофоров со злорадством наблюдал за потревоженным человеческим муравейником. Солдаты метались так, словно каждому из них сунули в подштанники по голодному ежу.

Трое или четверо стаскивали с раскоряк-танков маскировочные сети, еще двое пытались завести крытый на манер цыганской кибитки грузовик. Остальные, удирая по забывшему плуг оратая полю, бросали ав­томаты и отстегивали подсумки, из которых выплескивались зеленоватые дымки.

Точно такие же дымы, только ростом повыше, схватывались по всему полю, заставляя бегущих шарахаться из стороны в сторону.

– Паника знатная,- пробормотал Христофоров.- Жаль лишь, что ни хрена не слыхать.

Но лучше бы он продолжал довольствоваться малым. Ворвавшиеся в челнок матерные вопли с такой силой стеганули по ушам, что Христофорова передернуло.

– Грыць, сто чортив його матэри… Шо воно робиться? Тэхника нэ заводыться, об автомата лэдвэ долоню нэ спик, снаряди до гарматы, як огиркы, рэпаються!.. Глянь, щось у нэби высыть! Мабуть кляти москали якусь сэкрэтну зброю застосувалы!..

– Пусть себе высыть! Я лично подыхать здесь не собираюсь! Короче, Васяка, хватай мешки, вокзал отходит!..

Христофоров, наверное, еще бы продолжал слушать, однако напомнила о себе заложенная в челнок программа:

– Отведенное на первое посещение объекта время истекло,- молвила она механическим голосом.- Через минуту и две секунды совершим по­садку рядом с бассейном, где рыбки-теляпии охотятся за дождевыми каплями.

– Интересное дело,- встревожился Христофоров.- Десять тысяч кило­метров за одну минуту. Да при таких скоростях меня расплющит вроде опившегося крови насекомого.

–   Принцип перемещения небесного челнока,- ответил все тот же механический голос,- гарантирует сохранность перевозимым одушевленным и неодушевленным предметам.

«Выходит,- усмехнулся Христофоров,- я — одушевленный предмет. Что ж, и на том спасибо».

Но не успела ухмылка сползти с лица, как челнок беззвучно завис между бассейном и беломраморным столиком, на котором скучала па­рочка хрустальных фужеров. Наверное, их забыли специально. Чтобы цветы с фиолетовыми кудряшками могли послушать хрустальную мелодию дождя.

«Странно,- подумал Христофоров,- здесь давно должен наступить новый день, однако ничего подобного не произошло. Неужели во власти гражданина в серенькой безрукавке останавливать время? Впрочем, как бы там ни было, а я благодарен ему за то, что стою посреди похожего на красивую игрушку дворика, куда меня уже приводило во­ображение».

 

Глава восьмая.

Янтарный свет. Лукавые волны. Деликатная Луна. Вол­шебство Серебряного храма.

 

Дождевым тучкам, похоже, надоело играть в пятнашки с рыбками-теляпиями. Они исчезли, словно чья-то рука одним властным движением стерла их с ночного неба.

Правда, Христофоров никак не мог понять, что именно излучает свет, полноликая луна, или глаза хозяйки похожего на красивую игрушку дворика.

Эти глаза казались сгустками янтаря. Только не того, который добывают в полесских болотах черные копатели, а омытого морскими волнами.

Отстранив узкой ладонью легковесную, легче бабочкиного крыла, дверь, Мизуки улыбнулась, и улыбка эта напомнила Христофорову дви­жение, которое совершает навстречу солнцу после затянувшегося ненастья сиятельная фиалка.

И уж совсем его поразило серебристое, до пят, платье хозяйке. При каждом шаге оно волновалось, будто ручеек в каменном ложе.

Сшил платье, наверное, тот же самый мастер, который славно потру­дился над обустройством дворика. Он добился того, что хотел. Скрыл от нахальных глаз гибкое тело Мизуки, и в то же время дал возможность проницательному взгляду насладиться его совершенством.

–  Простите за вторжение,- виновато молвил Христофоров.- Да еще в столь поздний час…

–   Можешь не извиняться,- ответила хозяйка игрушечного дворика.- Ты так часто целовал меня во сне, что я давно считаю себя твоей женщиной… Но как бы и это не оказалось сном…

– Нет,- поспешил заверить Христофоров,- в этот раз все происходит наяву. И если хочешь убедиться… Словом, позволь тебя поцеловать. Хотя, насколько мне известно, подобные вольности в твоей стране не приветствуются.

– С каких пор ты стал спрашивать разрешение? — рассмеялась Мизуки и по серебристому платью ее побежали лукавые волны.- Раньше ты был смелее. Ну вот, теперь я верю, что ты мне не снишься… А те­перь обними меня нежно-пренежно.

Никто не мешал им насладиться коротким счастьем. Луна деликатно занавесилась легкой дымкой, а цветы вдоль садовой дорожки еще ни­же склонили фиолетовые кудряшки.

–  У нас совсем мало времени,- напомнила Мизуки и глаза ее цвета омытого морской волной янтаря сделались грустными.

–  Я помню. Вот это транспортное средство одолжили всего на два ча­са. Правда, чуть позже обещали устроить более продолжительные сви­дания.

– Буду ждать,- тихо ответила Мизуки, и тепло вернулось в ее янтарные глаза.- Только предупреждай, чтобы я могла отменить все запла­нированное. В том числе — выступления. А хочешь, приходи на мои кон­церты. Даже если в зал набьется куча народа, я буду петь исключи­тельно для одного. И при этом ощущать неимоверное вдохновение, ко­торое мне подарят его глаза. Ты правильно меня понял, милый Христо­форов?

– Спасибо, Прекрасная Луна. Но откуда тебе известна моя фамилия?

– Милый Христофоров, неужели ты до сих пор не усвоил простой вещи — если женщина кого-то страстно возжелает увидеть, то он обязательно постучит в ее дверь? Ведь это я денно и нощно молила Высшие силы, чтобы помогли встретиться с тем, кто услышал в моих песнях мелодию, которую ветер исполняет на лепестках цветущей сакуры… И благодаря Высшим силам я теперь знаю все. Даже то, что духи красивой дамы пахнут луговым сеном. Погоди, не перебивай… Но тебе холодно с красивой дамой, милый Христофоров. Ты не нашел в ней Божественное начало, и тебе холодно… Поэтому отпусти ее. Пусть свое Божественное начало она обретет с другим… И возьми на память мою постоянную спутницу — маленькую янтарную Луну. Янтарь — волшебный камень. Он позволяет без сожаления расстаться с мелочными хлопотами вчерашнего дня и согревает подобно любящему сердцу. Спрячь моего маленького друга поближе к своему сердцу, в нагрудный кармашек рубахи.

С этими словами Мизуки подняла руки к затылку и тут же блестящий водопад волос пролился на  гибкую спину.

– Я…

– Не стоит оправдываться, милый Христофоров. Может быть, со временем еще в ком-нибудь узреешь Божественное начало. И со мной всякое может произойти. Но отныне я — твоя единственная женщина… Так что ты хотел добавить?

– То, что в коробке с изображением звездного неба для тебя есть по­дарок. В той же коробке и вино.

– Если не против, выпьем его после того, как вернемся из Серебрян­ого храма.

– Имейте в виду,- молвил механический голос,- у вас осталось чет­верть часа. Потом я обязан вас отвезти на мыс, где растут королев­ские ивы.

– Это же надо,- пожаловалась Мизуки Христофорову,- только устрои­лись в креслах говорящего челнока, а уже надо выходить… Мечтала тебе показать с высоты древний город, однако челнок слишком быстро поглощает расстояния.

– Вам еще будет предоставлена такая возможность,- утешил механичес­кий голос.

– И это храм?- удивился Христофоров, окидывая взглядом скромных размеров пагодообразное строение, приземистые сосны и большой валун в дальнем углу засыпанной белым песком площадки.

– Скоро ты увидишь то, что скрыто от торопливого взгляда.- Но вначале присядь со мной на корточки… Боже,- Мизуки поднесла к глазам мизинец с серебряным колечком на нем,- какая изысканная прелесть!

– Рад, что оно тебе понравилось.

– Понравилось — не то слово, милый Христофоров. Даже роскошный букет цветов оставляет меня равнодушной, зато скромная полевая ромашка способна сделать счастливой. Так и колечко… Красота ведь не должна быть броской… А теперь смотри и ни о чем не спрашивай.

– Христофоров едва не вскрикнул от неожиданности. Едва Луна сместилась в сторону, как камень превратился в прибрежную скалу, а на месте песчаной площадки побежали белопенные волны. И сразу же какая-то властная сила унесла его выше облаков, которые погожей ночью табунятся над озером Кинерет.

Глава девятая.

Мыс Королевы вдохновения. Небесный челнок советует. Соловьи, которые раскачивают зыбку звездного неба. Время прощаться.

 

Дождь вымыл до хрустального скрипа небеса, поэтому фиалки на вдаю­щемся в речную заводь мысе могли без помех созерцать припарко­ванный рядом с королевскими ивами каплеобразный челнок и облитую лунным светом фигурку в серебристом платье.

– Ты о чем задумался, милый Христофоров?- спросила Мизуки, чьи блестящие волосы водопадом струились по гибкой спине.

– Гадаю, какая из лун краше? Которая на небе, или та, чье дыхание касается моей щеки?

– Еще чуток и я приревную к Луне. Хотя мы с ней и тезки… Шучу, конечно… Послушай, не об этих ли ивах упоминал говорящий чел­нок?

– Да. Жаль, что многие из них сгорели в «буржуйках».

– Что такое «буржуйки?»

– Символ человеческого горя. Ими отапливают солдатские блиндажи и прочие временные пристанища. Но не будем о грустном.

– Хорошо… Знаешь, кого мне напоминают ивы? Нас, женщин, которые всегда хотят выглядеть неотразимо. Ты слышишь, как они и охорашивают растрепанные дождиком локоны? Мне бы тоже не мешало привести в порядок прическу. Чтобы не выглядеть дурнушкой в твоих глазах.

– Ты очаровательна. Прекрасны и твои, похожие на водопад волосы.

– Благодарю за лестные слова. Без них женщины становятся несчаст­ными, вроде наркомана, у которого полицейские отняли последнюю дозу.

– Наверное, ты права. Хотя трудно представляю себя в роли женщины, а из наркотиков предпочитаю крепкий чай, хороший коньяк, выдержан­ное вино… Кстати, куда подевалась наша бутылка?

– В коробке. И фужеры тоже,- подсказал похожий на большую каплю челнок.

Вино оказалось легким, словно зависший над речной излучиной туман, а цветом могло посоперничать с янтарными глазами хозяйки похожего на игрушку дворика.

– Бесподобный вкус!- восхитилась Мизуки.- Интересно, как оно на­зывается?

– «Хрустальное небо»,- счел нужным внести ясность механический голос.- Советую воспользоваться креслами. Каблуки туфелек дамы проваливаются в сырую почву и ей неудобно стоять.

– В такую чудесную погоду меньше всего хочется прятаться под крышей,- запротестовала Мизуки.

Однако не успела она договорить, как кресла выплыли из челнока и опустились в траву напротив друг друга так близко, что, устроив­шись в одном из них, Христофоров ощутил тепло упрятанных под се­ребристым платьем коленей.

– Прими благодарность, говорящий челнок, — рассмеялась Мизуки.

– Следить за сохранностью перевозимых предметов — моя обязан­ность,- буркнул механический голос.

– Теперь настала моя очередь ревновать,- сказал Христофоров.- К транспортному средству, с которым ты так мило общаешься… Но ответь, моя Прекрасная Луна, тебе не кажется странным все проис­ходящее?

– Ничуть. Нам отпущено слишком мало времени, чтобы обращать внимание на всякие странности. Я просто хочу насладиться каждой минутой счастья. Оно пьянит меня еще сильнее этого бесподобного вина.

– Разве прежде счастье обходило тебя стороной? Ты — прекрасна, твой голос заставляет видеть, как ветер колышет ветку цветущей сакуры, у тебя множество поклонников.

– Но ты единственный, кто увидел во мне Божественное начало… А еще, милый Христофоров, я хочу, чтобы написал обо всем этом. Сделай, пожалуйста, бессмертными соловьиную ночь и женщину, которая глядит сквозь вуаль дождя… А теперь обними меня нежно-пренежно и давай слушать, как соловьи раскачивают зыбку звездного неба.

  Гибкое тело женщины показалось Христофорову еще легче дымки над речной излучиной. Однако его тепло он продолжал ощущать не только в оставшиеся минуты, но и потом, когда они распрощались возле озерца с рыбками-теляпиями.

И пока хозяйка игрушечного дворика уходила по садовой тропинке, Христофоров не сводил глаз с блестящего водопада волос.

Он не мог видеть лицо Мизуки. Но по тому, как вздрагивало сереб­ристое платье, догадывался, что Прекрасная Луна едва сдерживает рыдания.

И все-таки она сумела справиться со щемящей горечью, которая поро­ждает расставание. Отстранив узкой ладошкой легковесную, словно бабочкино крыло, дверь, Мизуки нашла силы улыбнуться:

– Спасибо, милый Христофоров, за соловьиную ночь. И если тебе сделается холодно, вспомни мои слова…

–Спасибо и тебе, Прекрасная Луна! Прежде чем сесть за рассказ о женщине, которая смотрит сквозь вуаль дождя, я положу на чистый лист твой подарок. Он всегда будет со мной…

 

Глава десятая.

Вместо эпилога

 

Возвращался словно в тумане. Все казалось расплывчатым: загородная роща, на полянках которой уже гнездилась предрассветная бледность, приглушенный звон серебряных полтинников и даже лицо гражданина в серенькой безрукавке.

– С возвращением! — поприветствовал он Христофорова.- Ну и надела­ли же вы с моего позволения шороху на приречных холмах. Наверняка взбучку за самоуправство получу.

– Извините,- виновато развел руками Христофоров,- Я…

– Вы просто молодец,- улыбнулся гражданин в серенькой безрукавке, отчего бесцветное лицо его сделалось привлекательным,- Я даже завидую вам белой завистью. Не каждому суждено встретить свою Королеву вдохновения. Маленькая, а такая настойчивая… Смогла в своей молитве достучаться до самого… Думаю, эта молитва не последняя. Так что, до скорой встречи. А сейчас отдохните перед началом трудового дня.

Поспал Христофоров самую малость. Да это и не сон был вовсе, а сумбурный калейдоскоп. Звездная зыбка неба, которую изо всех сил раскачивали соловьи, фужер с хрустальным вином в тонких пальцах Мизуки, уходящая по садовой тропинке хозяйка игрушечного дворика.

Кое-как выцарапавшись из забытья, нащупал сигареты, которые почему- то оказались сухими. Удивился и тому, что спичка зажглась с перво­го раза.

Окончательно проснувшись от первых затяжек, вылез из машины. Курил, пытаясь взглядом отыскать место, где был припаркован каплеобразный челнок. Однако трава возле кустиков не выглядела примятой.

– Господи! — поклонился Христофоров встающей на горизонте утренней заре.- Если ты есть, то подай какой-нибудь знак, что все случив­шееся не сон!

И небеса смилостивились над ним. Из нагрудного кармана рубашки выскользнул подарок Мизуки. Он лег в траву рядом с фиалкой, такой же грациозной, как и улыбка женщины, которая глядит сквозь вуаль дождя.

***

Юрий Иванович Хоба — писатель, живёт в Докучаевске (ДНР). Штурман дальнего плавания, путешественник, военкор. Автор шести сборников рассказов. Лауреат премий «Золотое перо Донбасса», «Золотое перо Руси» — 2021год.