ДЕТИ ЗЕМЛИ

Блажени кротцыи, яко тии наследуют землю

 От Матфея Святое благовествованнье. 5:5.

В той час приступиша ученицы ко Иисусу, глаголюще: кто убо болий есть в Царствии небеснем?  И призвав Иисус отроча, постави е посреде их  и рече: аминь глаголю вам, аще не обратитеся и будете яко дети, не внидете в Царство небесное:

От Матфея Святое благовествованнье. 18:1-3.

Эпоха большевистского богоборчества, истребляя из русской души веру во Христа Спасителя, попутно истребила из души и мистическое поклонение матери-сырой-земле. А на закате прошлого века, на заре грядущего, несмотря на трагизм лихолетья, ожили православные храмы, стало оживать и, очищенное от суеверий, молитвенное отношение к земле – Творению Божию, ниве хлебородной. Но крестьяне не столь заполошно, как горожане, раздумчиво вглядываясь, вслушиваясь, обращались в христиан…  

Вначале нынешнего века мы, иркутяне, прихожане Михайло Архангельского (Харлампиевского) храма, совершили паломническое путешествие в Забайкальский край, к землям бывшего Иоанно­Предтеченского монастыря. В Чикойских горах, на высокогорной елани, поросшей буйным разнотравьем-разноцветьем, век назад подвизался преподобный Варлаам Чикойский; там православные обрели его святые мощи.  «Препояши мя, Господи,  силою Твоею свыше на вся враги видимыя и невидимыя, и буди ми покров и заступление», – в согласии с молитвенным правилом преподобного Варлаама мы и совершили паломническое путешествие.

По дороге посетили церкви Забайкалья, святые обители православного Прибайкалья  — Спасо­Преображенский Посольский монастырь и Свято­Троицкий Селенгинский монастырь. Прибыли в старорусский купеческий град Верхнеудинск, ныне — Улан-Удэ, где прошло детство, а потом и отрочество, юность протоиерея Евгения Старцева, настоятеля Михаило­Архангельской (Харлампиевской) церкви, духовного вдохновителя, предводителя паломнического путешествия и водителя. А прочие паломники: известный русский художник Александр Москвитин, отставной подполковник полиции, знаток русской истории Иван Романов, и я многогрешный раб Божий Анатолий, автор сих строк.

Из Верхнеудинска тронулись на Кяхту… Вздымались на таёжный хребет, в златоствольные сосняки, и за ветровым стеклом машины вольно распахнулось Гусиное озеро; увиделись в сизоватом мареве трубы Гусиноозёрской ГРЭС и сам город Гусиноозёрск, полвека назад богатый и процветающий, а ныне в удручающем упадке и запустении, как и прочие провинциальные города России, четверть века назад брошенные властями на произвол безжалостной судьбы. Изрядная часть трудового люда от бескормицы укочевала, за гроши продав квартиры, другая часть перебивалась с хлеба на квас и, тревожно поглядывая в небеса, дотягивали жизненный век пенсионеры.

Вдоль степного берега озера, словно после бомбёжки, угрюмо чернели остовы и печи разорённых дач. И далее – мать-сыра-земля, ныне, как и по всей России-матушки, осиротевшая, заросшая травой-дурниной.

* * *  

Весь паломнический путь мы беседовали с протоиереем Евгением Старцевым о судьбе забайкальских приходов, кои мы посещали, и где батюшка либо служил молебен, либо возглавлял крестный ход, либо проводил беседы по строительству новых и реставрации старых церквей. В моей повести «Дрова» отец Евгений стал прототипом отца Михаила Громова, и вот отрывок из повествования:

«Коль сочинитель сего повествования поведал о легендарном сыщике Петре Алексеевиче и славном живописце Тихамирове, то приспел час молвить доброе словцо и про достопочтенного отца Михаила Громова, чьи безчисленные деяния во славу Божию, во благо православных христиан посильны лишь перу матёрого романиста, а мне до романистов, яко до небес. Напомню реченное выше: у сего батюшки, подобно прочим героям повествования, есть прототип, и сочинитель не озвучил земное имя пресвитера[1], дабы не уничижить, не исказить высокий образ Христова воителя.

Иван Краснобаев и отец Михаил Громов – земляки, уроженцы забайкальских, русско-бурятских селений; а сдружил их Харлампиевский храм, что благодаря батюшке и тогдашнему губернатору возрождался из мерзости запустения.  В черновых заметках для грядущей повести, Иван поминал юные лета, когда, окончив сельскую школу, дерзнул поступать на исторический факультет Иркутского госуниверситета: «Поселили меня в Харлампиевском храме, который безбожники обратили в студенческую общагу, сбив кресты, своротив купола, из высоких икон сколотив двери; здесь и началась моя иркутская судьба;  здесь …слава Богу, ожил из руин двухвековой морской храм… здесь, дай Боже, после исповеди, соборования, причастия святых даров… отпоет меня батюшка; здесь помолятся за мою блудную душу добрые прихожане, братья и сёстры во Христе…»

Иван, сдавший три экзамена на отлично, с треском завалил сочинение, ибо в слове «еще» мог изловчиться и совершить четыре ошибки; после сего кануло полвека, суетных, хмельных и грешных, и, уставший, опустошенный, Иван вновь очутился в морском храме, что …поклон губернатору и отцу Михаилу… величавым ковчегом выплыл из руин и ныне белоснежно светится в небесной голубизне. Здесь, будучи даже не добрым прихожанином, а захудалым захожанином, Иван и сдружился с отцом Михаилом.

За спиной батюшки, подобная ратной, церковная служба в забайкальских приходах и душеспасительное окормление русских воинов в боях на Кавказе, возрождение храмов, а для путешествующих по железной дороге возведение Никольской церкви в старинном казачьем Верхнеудинске, ныне – Улан-Удэ. А уж Харлампиевский храм власть земная и власть небесная думала сносить, ибо старчески одряхлел, и сквозь трещину в стене тогдашний владыка вольно входил в нижний придел. Словом, думали сокрушить: мол, дешевле обойдётся новодельный, но некий славный пресвитер убедил владыку: памятник старинного русского зодчества посильно спасти и, благословясь, начал уборку храма, обращенного в свалку. А вскоре в согласии с повелением губернатора владыка благословил отца Михаила возродить Дом Божий, и долгими, тяжкими трудами, заботами, хлопотами древний храм обрёл былое, белое величие. И ныне отец Михаил, настоятель сего дивного храма, с амвона творит боговдохновенные проповеди, похожие на покаянные исповеди; и ныне в певучем мерцании горящих свеч из ярого воска, в свете лампад ожили образа Царя Небесного, Царицы Небесной, преподобных и  богоносных отец наших и всех святых.

Вот батюшка после обедни шествует по храму и ласково, с христорадной любовию благословляет мирян; а Иван, глядя на отца Михаила, слышит голос Вседержителя: «Да будут чресла ваши препоясаны и светильники горящи…». У батюшки чресла препоясаны широким кожаным ремнём, яко у Предтечи, а походка борцовская, раскачистая, руки разведены, словно готовы для схватки, глаза горящи, – воистину, воин Христов, у коего небесный покровитель сам Архангел Михаил, атаман небесного воинства, в схватке оборовший Вельзевула, князя бесовского, а говоря проще, сатану. И походка у батюшки медвежалая не случайна – по-молодости в классической русской борьбе изрядно соперников уложил на лопатки и, по слухам, вышел в мастера спорта, а потом освоил и русский рукопашный бой. Батюшка – смиренномудрый, но, ежли прилюдно охаешь Бога, упредит в сердцах: «Дам по рогам, олень!..», и ежли поганую пасть не закроешь, то и заушит, словно Чудотворец Николай собаку Ария в Никее[2]».

Но вернемся в забайкальские степи и леса… От берегов Гусиного озера без привалов доехали до купеческой Кяхты, ныне чахнущей, а в старые, добрые времена процветающей, известной по всей матушки Руси благодаря «чайному и шелковому» торговому пути. В Кяхте отец Евгений служил настоятелем в Успенском храме, будучи одновременно и настоятелем нескольких сельских приходов  — в сёлах Тамир, Ивановка, Кудара­Сомон, Усть­Кяхта. И в здешнюю бытность отца Евгения,  и поныне в забайкальских сёлах мало иереев и дьяконов, ищут, как в народе говорят, днем с огнем, ночью с лучиной.

Тамир  — древлематёрое, русское село, чудом выплывшее из восемнадцатого века, словно чёлн по могучей сибирской реке. Улицы, где сплошь дородные, бревенчатые избы, с рубленными фронтонами, – старинное избяное зодчество. И коль село вытянулось вдоль широкой, насквозь продуваемой долины, усадеб едва коснулась гниль. Да и, слава Богу, хозяева обихаживали дедовские избы, отчего жилища  не ветшали, не врастали в землю­матушку; и в отличии от других сёл и деревень мало высмотрел я в Тамире брошенных усадеб, как мало узрел и нынешнего убогого новостроя; из поколения в поколение жили и живут домовитые тамирцы в могучих хороминах, рубленных дедами и прадедами.

Хотя соборная судьба села Тамира, да и прочих российский сел и деревень, словно жизнь, когда хоть помирай ложись: молодёжь бежит из села в город прытче, нежели в колхозную пору, ибо нет работы — почти все колхозы, совхозы, что в тяжких, азартных, героических трудах созидали отичи и дедичи, кинули на разорение их сыновья и внуки.

Доживали тоскливый век пенсионеры; грошовая пенсия на хлеб, да чай, подворная скотина, огородные овощи спасали от глада и хлада. Иные молодые, коим некуда бежать из села, злобно и отчаянно пили горькую, не ведаю на какие гроши; впрочем, как и во всех российских деревнях и сёлах, шинкарки, наживаясь на великом русском горе, денно и нощно бойко торговали дешёвым контрабандным спиртом, в народе прозванном палёный, катанный; палёнка, катанка. Трудяги, абы свести концы с концами, пахали от темна до темна, не разгибая спины; держали полное подворье скота: с десяток крупного рогатого – коров, телок, бычков, столь же лошадей, что летом паслись в поймах рек, зимой копытили на альпийских лугах и полях, где ветер слизывал снег. За тридцать лет супостаты, фармазоны, полонившие Россию, до нитки ограбили державу, и ныне бесом избранные с жиру бесятся, а простолюдье, тем паче крестьяне, с хлеба на квас перебивается.

О крестьянской судьбе мы вели согласную беседу с Юрием Климовым, главой сельской администрации, старостой здешнего церковного прихода, у коего и гостили. Речь шла о хлебе насущном, что круто посолен крестьянским потом; но и с хлебом духовным у нынешних крестьян разлад. А Господь рек: «Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих». (Мф. 4:4) В иных районных и малых селах ожили былые церкви либо зазвонили колокола в новостройных, где батюшки, чаще наезжие, служили на Пасху Христову и великие праздники да от случая к случаю крестили, отпевали, исповедовали, причащали, соборовали, но мужики не спешили в храмы Божии, приглядывались: не маскарад ли?.. В своё время писатель-деревенщик Валентин Распутин сказал: де, сколь трудно было сельского жителя отлучить от православной церкви, столь трудно будет снова его в церковь залучить.

Помните, «Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них. И сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдёте в Царство Небесное» (Мф. 1:2-3). Крестьяне  — дети земли, с коими властям,  мирским и церковным, следует обращаться с искренней родительской любовью, восхитительной и сострадательной, но и держа в крепкой отеческой руке, в ежовых рукавицах, понуждая к  добру где лаской, а где и таской, дабы крестьян – сын земли, стал и сыном божественного неба. Деревенский люд, по-детски ясный,  рядиться в православие и фарисействовать не будет, а придёт в церковь, лишь поверив в полную душу в Отца и Сына и Святого Духа, в бессмертие души, в Царствие Небесное с раем и адом. Для крестьян, как в Благой Вести: «…Да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого» (Мф.5:37).

Покаюсь, за вечерней трапезой у тамирца Юрия Климова я, многогрешный рабичишка Божий, забыв о смирении, послушании, почитании священнического сана, вступил с отцом Евгением в перебранку, защищая тех крестьян, кои, увы, пока ещё проходят мимо сельских церквей : иные еще не одолели материализм, атеизм, что вбивали в их разум с отрочества, иные от лености души, иные от беспробудного пьянства. Справедливо укорял батюшка хмельных, ленивых, безбожных селян, а я оправдывал: бывший сельский житель, я жалел несчастных крестьян, которых испокон русского веку ломали через колено — крепостное право, коллективизация и раскулачивание крепких хозяев, а когда крестьяне привыкли к совхозам и колхозам, обретя в них былую общину, когда расцвело село, власть жестоко порушила коллективные хозяйства, кинув крестьян на произвол безжалостной судьбы; и уйма крестьянских малосемейных дворов, отвыкших выживать единолично, погрузились в беспросветную нищету и пьяную тоску. Одыбает ли село, вернётся ли в храмы, Бог весть… Блаженны нищие духом, а посему живет надежда: сельские души, если и пустые, то чистые, не исписанные демонскими письменами мудрости мира сего, как у грамотеев, когда уже нет вольного поля для Божиих глаголов. Опять же, если грамотеи приходят к Богу, читая духовные книги, то рабоче-крестьянское простолюдье обретает былую православную веру лишь по слову священника, а батюшка духом, душой, житейским образом должен соответствовать сему слову, ибо простецы не вмещают в душу речения о фарисеях и книжниках.

Для русского простолюдья Бог, церковь, поп — едино, и приходской пастырь, желающий обрести паству, жаждущий, чтобы поучения его «падоша на земли доброй, и даяху плод…», обязан и жить то жизнью, близкой жизни прихожан с их заботами, хлопотами, с их радостями, с их нужей и стужей, и быть ещё и нравственным образцом в своём безсребренном, нелукавом служении Богу. Иначе простолюдье лишь усмехнётся, слушая лукавого батюшку: сладко в рот, да горько в сглот; поёт добро, творит зло; а просвещённый и на Святое Писание сошлется: «…Устнами чтут мя: сердце же их далече отстоит от мене:» (Мф.15:8). Невдомёк простецам, далёким от Слова Божия, что можно творить по словам лицемеров и книжников, но не по делам их: «…Елика аще рекут вам блюсти, соблюдайте и творите: по делом же их не творите: глаголют бо, и не творят» (Мф. 23:3)

Переночевав в селе Тамир, уехали в село Ивановка, где отец Евгений  Старцев совершил молебен в строящейся сельской церкви, а потом возглавил крестный ход по ивановским полям, смертельно страдающим от затяжной засухи. И случилось воистину по молитве и Промыслу Божию: когда батюшка под хилое пение ивановских прихожан, сморённых на палящем солнце, освятил таки поля вдоль семикилометровой дороги …я сподобился нести ведро со святой водой… когда  наш крестный ход приблизился к поклонному кресту на темени увала, разверзлись небеса Божии и на посевы тёплым потоком хлынул дождь. Излилась благодать Божия на хлебородную плоть матери-сырой-земли.

2015 год

[1] Пресвитер — древнейшее каноническое, основанное на правилах апостолов, вселенских и поместных соборов,) название второй степени священства в христианстве.

[2] По преданию, на I Вселенском Соборе Николай, боговдохновленный ревностью о Господе, не стерпев арианского богохульства, ударил еретика по щеке (заушил). Собор почел дерзким сие заушение, и Николая, лишив архиерейского сана, заключили в узилище.