ВЕК ПЛАСТИКА

Илья Леонидович ВИНОГРАДОВ

Век пластика

Рожденные в гремящий век железный,

Мы думали: что может быть страшней,

Чем на руках следы звенящих лезвий,

Чем на лугах следы стальных коней?

 

Но пластиковый век пришел незримо:

Без стука – в дверь, непрошеный – за стол;

Ненастоящий – и неодолимый,

Невыносимо тяжкий – и пустой.

 

Воды дистиллированной начислил

В бессмертный одноразовый стакан –

И зацвели болотистые мысли,

Как реки, что не целят в океан.

 

Казалось, будет мягче и удобней,

Уйдут в утиль ножи и топоры…

Но сколько скрыто настоящей злобы

В искусственных улыбках до поры!

 

Казалось, что в комфорте верить легче

И в сытости о вечном рассуждать…

Но пустоту в душе комфорт не лечит,

Но вере сытость хуже, чем нужда.

 

И слышу, пластик шепчет мне все чаще:

«Прими как есть, забудь про все, усни…»

И я, уже почти ненастоящий,

Все реже спорю с ним.

 

 

Тетрино

Терский берег знаменит табунами. По одной версии это выжившие предки лошадей тарпаны, по другой — одичавшее совхозное стадо. (Из путеводителя).

На Беломорье раздольно и ветрено,

Дышится духом поморским исконным.

Возле селенья старинного Тетрино

Топчут прибой густогривые кони.

 

То ли тарпанов пропавших приятели,

То ли колхоза пропавшего стадо…

Не боязливы, скорее — внимательны,

Даже, наверно, по-своему рады

 

Что ради шкуры и мяса не проданы,

Скудно, но кормит покуда природа;

Жалко, навек ускакали от родины,

Жалко, навек оторвались от рода.

 

Даль преломляется в окнах потресканных

Изб, позабывших своих домочадцев:

Так бездорожьем от мира отрезаны —

Легче в иной мир отсюда домчаться.

 

Жалко селенья у самой окраины:

Избы вот-вот соберутся гурьбою

С ветра порывом, вздохнут, неприкаянны,

И за конями уйдут по прибою.

 

 

40 армий

40 армий пришли в мой дом

И поили меня огнем,

С автоматов кормили меня,

Обезумевшего от огня.

Близким тоже не век горевать –

В ряд в кровавую ляжем кровать,

И на мертвых наших глазах

Город наш превратится в прах.

 

Но я встану, и я пойду,

40 стран на Земле найду,

И, невидим и вооружен,

Злой, безумный исполню закон,

Чтобы в ваших живых глазах

Отразились и боль, и страх,

Чтобы небо вам застил дым…

Не за мертвых – назло живым.

 

 

Старик

На здоровье не сетовал – молча недужил:

Он зарекся давно о плохом разговаривать.

С овощей нестандартных готовил на ужин

В старой мятой кастрюльке какое-то варево.

 

А ему разносолов не очень и надо –

Чем богат, тому рад, да и что в этом странного,

Если только родился – и сразу блокада,

Если спасся на супе из клея столярного.

 

Жил в хрущевских хоромах – аж тридцать «квадратов»! –

Так хвалил он жилье, что ругают полгорода.

Заселялся с женой, ее мамой и братом;

Жаль, остался один – стало пусто и… дорого.

 

Но в квартире грустить даже в чем-то неловко –

Как до этого жили, едва ли забудется:

Столько лет по землянкам, баракам, бытовкам,

Где внутри теснота, а удобства на улице.

 

От судьбы и от власти не требовал много:

Ни в собесы, ни в церковь ходить не приученный,

Он о Боге не знал, но предчувствовал Бога –

Бог был верой в людей и надеждой на лучшее.

 

Было трудно – смеялся: не такое, поверьте,

Повидал на веку, что, мол, старому станется…

Для того, кто с рожденья на волос от смерти,

Жизнь не черное поле, а светлое таинство.

 

 

***

Как добротна мебель из дерева 
И тепла добротою леса! 
Словно лес открывает двери вам, 
Что поют под тяжестью веса. 

Только мир сплошь вокруг пластмассовый, 
Словно душный бездушный ящик 
С одноликой культурой массовой, 
Легковесной, ненастоящей. 

Но сбегу я, поздно ли, рано ли, 
Сбив пластмассовые колодки. 
Слава богу, гробы деревянные, 
Как когда-то дома и лодки. 

 

 

***

Поверьям вняв, как гибели бегут

Спины горбатой и кривого глаза —

Суров и скор дремучий мудрый суд:

Души изъян с изъяном тела связан.

Бог шельму метит — примечай черты,

Верь верным, сто веков знакомым знакам…

Я ж глянцевой пугаюсь красоты,

Где дух иссох под черствым мертвым лаком.

Где, словно в манекене, пустота,

И даже эха нет — темно и глухо.

Боюсь пустот… А черного кота

Люблю чесать за черным чутким ухом.

 

 

***

Осень, манят спозаранку

Желтые твои пути —

Век бродил бы, как цыганка:

Ручку мне позолоти!

 

Ветер выдует из дома

Вслед за тучей кочевой.

Пышет осень, словно домна,

Желтым жаром и тоской.

 

Дождь просеянный искрится,

Желтотравье серебря.

Осень, от тебя не скрыться!

Где уж скрыться от себя.

 

Скоро листья долистает

Постаревший за год год.

Осень, мне бы с птичьей стаей!

Только кто ж меня возьмет?

 

 

***

Ты сегодня смеялась во сне.

Я в ответ улыбался полночи:

Так светло в темноте было мне,

Словно смех этот счастье пророчил.

 

Пусть полгода снега за окном,

До весны не хватает лишь малости:

Чтоб не только во сне, но и днем

Беззаботно, как в детстве, смеялась ты.

 

 

***

Немеют затекшие руки —

Не руки почти, а поленья, —

Но жалко покой рушить хрупкий:

Дочка спит на коленях.

 

Дыханию детскому внемлю

Как чуду. И верится втайне:

Так небо заботливо Землю

Держит в ладони бескрайней.

 

 

***

Долго ли, какой заветной тропкою

Счастье шло — и вдруг ко мне идет.

Я ж стою, глазами глупо хлопаю

И, глядишь, прохлопаю вот-вот.

 

Лучше б беды принесло с заботами —

Как родных с порога обниму:

Против них приемы отработаны,

Что со счастьем делать — не пойму.

 

Но, мое увидев замешательство,

Счастье шасть ко мне на зависть всем.

— Заживем — мурлычет, — замечательно!

— Долго ли?

— Пока не надоем.

 

***