РАЙСКИЕ ПЕСНИ. ДОРОГА. ФРЕСКА ВТОРАЯ. ПУТЬ ПТИЦЫ
Елена КРЮКОВА
Посмотрите кругом на дары Божии:
небо ясное, воздух чистый, травка нежная, птички,
природа прекрасная и безгрешная,
а мы, только мы одни безбожные и глупые,
и не понимаем, что жизнь есть Рай,
ибо стоит только нам захотеть понять,
и тотчас же он настанет во всей красоте своей,
обнимемся мы и заплачем…
Ф. М. Достоевский, «Братья Карамазовы»
СОЛОВЕЙ
псалом
На краткий миг к тебе, о Детство, я пришла.
В твои леса, о Время, я вступила.
Река моя. Песок. Ладья. Ветла.
Неужто было?.. Вправду было?..
Во Времени назначены пути.
Земле подобны, есть ли ТАМ планеты?
От Волги мне полнощной не уйти.
Меж лап еловых — солнц далёких светы.
Я в небе звёздном, люди, след найду.
Он мой. Он мне на счастье и беду.
Жизнь прожила. Хочу освободиться
От Времени, и ночи, и земли,
Поцеловать заоблачные лица,
Все тучи, грозовые корабли…
Такие ж звёзды — россыпью, когда
Девчонкой я рыбалить прибегала
На берег… без дыханья, без следа
Рассветно-розовая рыба уплывала…
Перловицы сияли царски мне.
Отломки створок ранили мне пятки.
Стояла над рекой во тьме, в огне
Созвездий, уходящих без оглядки
Навек, за окоём… Мечтала там,
На берегу реки равнинной, кроткой,
Я броситься с вершины к облакам,
Уплыть ко звёздам золотою лодкой…
Пупырышками гусьими рука
Покроется от холода ночного…
Мощь звёзд несокрушимо велика,
Да всё сильнее огненное слово!..
Хоть шёпотом… хоть слышу только я…
А бездны глухи к выдоху ребёнка…
Лучи во мраке… Звёздная семья,
И Золушкой — в закуте — плачу тонко…
Дрожит во мраке нежный поплавок:
Клюёт средь ночи Золотая Рыба…
Я пить хочу… Мой — из реки — глоток…
Мой глинистый, седой плавник обрыва…
А жизнь, она сжигает без огня.
О Время, где та малая рыбачка?
Без тяжести я не живу и дня.
Без просьбы, и рыданья, и подачки.
Созвездия? Разбиты в зеркалах!
Вся рыба сожжена на сковородках!
Власть камня! Город на семи холмах!
Порвалась сеть. И утонула лодка.
О, много слов хрипела глотка днесь…
И присно — сколько нежила устами…
Сцепить хотела словом град и весь,
Любовь и злобу, синий лёд и пламя…
И всю-то жизнь — я поняла теперь!.. —
Я шла, и шла, и шла к тому обрыву,
Где в полночь звёздную открыта дверь,
Где жив отец и мать жива, и рыбы живы,
Все рыбы светозарные мои,
Идущие в подводье косяками,
Плывущие к любви — всё к ней, к любви!.. —
Горящие ночными факелами…
Вы, звёзды, рыбы… руны вы любви…
А детство умерло… и мне пора в дорогу —
Туда, за бездны, во поля мои,
Где губ не будет, чтоб молиться Богу…
Где руки не воздену, чтоб обнять,
Любимого не покрещу перед сраженьем,
Где на врага одна не двинусь, будто рать,
Народа многоликим отраженьем…
Но, Время, я всё шла, и шла, и шла,
И шла и вкривь и вкось, и шла по кругу,
И вот пришла на берег, где ветла
Мне шелестела шёпотом, подруга.
А нет ветлы. Все ветви сожжены.
Засохли корни. Ветер налетает
И, как тогда, до смерти, до войны,
Близ голых ног песок перевивает…
Ну что, о Время? Прежних нет снастей.
Ни удочки. Ни лески. И ни сети.
Цветёт терновник. Бедный соловей
Поёт один в ночи, один на свете.
Велик мой ужас. Неизбывен страх
Пред всем суждённым угольным прогалом.
Там нету звёзд. Там взвесят на весах,
Как я жила, клялась, любила, целовала.
Я на колени стану на песок,
Сырой и тёмный, пахнущий лещами,
Живый мой в помощи тиснёный поясок
Ощупаю дрожащими руками,
И голову ко звёздам задеру,
И вышепчу молитвою последней:
Господь, умру, но на Твоём ветру,
В Твоём сраженье, на Твоей обедне.
И соловей, какой же соловей…
И эта девочка весёлая, ногами
Перебирая, движется из дней
Забытых, добегает, будто пламя
Костра, ко мне, за нею крутояр,
Я руки к ней тяну, обнять не смею,
Причуды Времени, немой пожар,
От счастья невозможного немею,
И нету слов и слёз… и только соловей,
Сияющий, о, крохотней приманки
Рыбацкой, плачет он среди ветвей,
И рассыпается тальянкою гулянки,
И перламутром светится в ночи,
Перловицею под босой пятою…
О, птица, пой, о, только не молчи,
Мой соловей, да я тебя не стою —
Со всею вязью ясноликих слов,
Моих солдат, в ночи окровавленных,
Моих язей, уклеек, осетров,
Всех рыб златых судьбы слепой и тленной,
О, только пой… не прерывайся… нет…
Я подпою… коль слёз петля не сдавит
Мне горло… пой, струи надмирный свет,
Лишь голос твой подлунный Мiръ восславит,
А я стою, я старая ветла,
Звенит латунный колокольчик донки.
На краткий миг к тебе, о Детство, я пришла.
И ухожу. Прости меня, девчонку.
Рыб на кукане гордо волоку.
Серебряны хвосты. Струится влага.
Пой, соловей. Убей мою тоску.
Я — лишь заплата вышитого флага.
Я — лишь рулада в голосе твоём,
Сарынь на кичку, исповедь и лихо…
Соловушка, давай споём вдвоём,
Я буду тихо… очень, очень тихо…
ЦАРЬ НЕБА
Там война. Там подлинный Ад. Его правдивее нет.
А священная — про войну говорят; у неё одной есть ответ
На все хныканья наши, и причитанья, и хвори, и
На бессмысленность, обречённость
на обрыве застылой любви.
Там война. Там Большая Медведица в головокруженье плывёт
Над Донецким аэропортом, что разбомбили в мусор и лёд,
Там скелеты выходят из подземелья Азовстали глухой,
Руки вверх, да, такая война, глаза-уши открой.
Там, сияя, над касками в Божией сказке парят
Змееносец, Лира, Персей, и горит Андромеды наряд,
Ну, а выше, да, голову выше, выше ты задери,
Вот он, Лебедь мой белокрылый, пулей разорванный изнутри…
Лебедь, Лебедь. Легчайшая музыка. Призрачный Сван.
Может, это плывёт Мариуполь перламутровой бухтой,
от выстрелов пьян,
Нежный Лебедь хрустальный, море, бликом играй,
звездопадный, руинный мираж,
Наш потерянный Мiръ, наш потерянный Рай, никому не отдашь!
Баш на баш! Нежный Лебедь небесный плывёт над отцом,
Что по сыне вопит на коленях на бреге морском,
Понт Эвксинский кровавым прибоем молитву творит…
К небу, бедный отец, к небу голову ты задери!
Всё лицо во слезах! С тобой плачу. За тыщу земель. Не слышна.
Плачу кровью горячей, как та Богоматерь, на камне, одна,
Кровь та вкось по лицу — красный дождь —
мvроточенье, рыданье — расплата за крылья мои,
Обнимала я ими всех, родные, в задыханье,
в восторге наивной любви!
Лебедь! Стала я взрослой. Старой стала.
Грохочет война без меня.
Лебедь, нет, я в тебя не стреляла,
не лупила ливнем огня!
Слышу музыку. Ты выплываешь из-за мыса, из-за кургана того,
Где лежу в земле, царевна, душа живая,
и кости, былое моё естество,
Вдруг слагаются в ноты, нотоносцы, крики, разлуки,
и гимн тихо, страшно гудит
из-под неубитой земли,
И плывут в крови наши песни, и дрожат наши крылья-руки,
и наружу плывут белые корабли,
И плывут облака-лебедицы, и звёзды роняют перо в ночи,
Медь кадила, забытые лица,
пламя безумной, бессмертной Пасхальной свечи!
Милый Лебедь! Подстрелили тебя. Там, в полночной ковыльной степи.
Зоркий снайпер. Палач твой. Такая судьба. Потерпи. Потерпи.
Водоёмы хрустальные. Реки молочные. Кисельные берега.
Ты плыви по Лугани дыханьем, архангельски беспорочный,
память бедную бередя.
Лебедь гордый, надмiрный, алмазный, ты вчера был живой, земной,
Ты так весело, жарко, страстно
целовался с Ледой: со мной,
Крылья веером… дивные перья… на краю бытия
Я тебе распахнула небесные двери, Царевна-Лебедь твоя!
Так я плачу о всех погибших. И о тех, кто ещё умрёт.
Ты закинь лик солёный выше, выше.
Погляди — он плывёт вперёд.
Он плывёт по небу, там Мiръ, там молитву о мире поём,
Всей толпой, всем народом, одиноко или в окопе, вдвоём,
Ты плывёшь вперёд, лучезарный Лебедь,
а тебя не видать, любимый мой, брат,
ни в зените-надире,
ни в грядущем Мiре,
ни в прицел, ни в просвет…
Там война. Бряцай на раненой лире. Там подлинный Ад.
Его священнее нет.
(ВИДЕНИЕ АДА)
Я только плоть. Я прошлое. Я поле: перепахали смертную меня железным плугом. Промолчать мне, что ли. Я возрождаюсь, день ли ото дня, от века век, сама себе подпруга, сама себе чума, ожог огня. Утратила я путь. И поделом! Я встала у окна. Я дом на слом. Передо мной незнамый городище. Чащоба камня. Инший ветер свищет. Я замерла — на берегу крутом иных времён — так: побирушкой нищей. Ужасный лес из камня! Нет чудес. Везде железо, мрамор, сталь отвес, и ветер-бес по новым башням хлещет, пощёчины с размаху им даёт. Я у окна. Живой горячий плот чрез времена. И обступают вещи, и им не в силах дать я имена.
Ах, горечи полынной полон рот. Вот зеркало. Оно меня пожрёт, вберёт, всосёт, на дно навек утянет, серебряный его всевластный рот порвёт меня куском дырявой ткани. Соври себе: никто же не умрёт, ни в отраженье, ни в грядущей грани алмаза, что в небытии сверкнёт. Я сплю. Я просыпаться не хочу. Я падаю, подобная лучу, и становлюсь я пепла бездыханней. Да, руки-ноги, поклянусь, мои. Стекаю я слезой чужой любви по скулам, по груди чужой, где хрипы, надсад и мгла агонией поют, под кожу вводят золотые чипы, мне жить осталось сколько там минут, не знаю. Слышу бормотанье, всхлипы, стенанья. Берег новой жизни крут.
Нуова вита! Неужель во сне! Давай же, шаг, ещё шажок ко мне! Я не боюсь! Хоть ужас необъятен! Но справлюсь! Дайте лишь один глоток вина… иль чаю… белый свет жесток, а под землёй как жить, не представляю… там боли нет. Там травный корешок. Там черви спят и светятся свечами.
Я догадалась: град зовётся Ад. Вот утро раннее. Пока в постелях спят и на полу, и в парке, под забором, на лавке средь вокзала, соло, хором, всё люди, люди, люди все стократ. Не звери же. Не взять ни гладом-мором, ни бомбой, ни заразой. К чёрту яд. Проснутся — и опять идут простором, толпою, кучно, иль за рядом ряд.
Прищурилась. В окно ножом бил свет. Звезда из звёзд, планета из планет, фонарь из фонарей. Судьба из судеб. Из рока — рок. Из Ада — новый Ад. Не повернуть ни вбок и ни назад. Круги сужаются. И больше нас не будет, а будет кто? Кто выйдет на парад? На древнюю брусчатку… люди, люди. Я человек. Я выпаду, как град, на землю в гаме, грохоте и гуде.
Я только настоящая. Я здесь, сейчас. А предо мной — былая взвесь. Старинный ригодон. Мортиры. Пушки. Мiръ входит мне в глаза, забытый весь, сном на измятой, всей в слезах, подушке. Мне видеть сны такие — что за честь. Фонарь горит. Свет тоже можно слушать, как музыку. Водостока жесть звенит под ветром. Нежно. Тише. Глуше.
Толкнула рамы крест я кулаком. Ворвался ветр. Была я под замком, теперь свобода! Кто же это… кто же… с небес слетает, да ко мне в окно… о Господи, ждала тебя давно… как страшно имя выдавить, о Боже, того, о ком и поминать забыли, кто всё бредёт, бессильней и постылей, по вольным долам, ветхим как рядно… влетай… стань рядом… Профиль мне знаком. И лавр. И глаз огонь. И всею кожей я чую: это было суждено.
***
Зеркало. Ты моё зеркало.
Нежно в тебя загляну.
Жизнь удивлённо смерклась.
Мы не пойдём ко дну.
Помня в ночи о живом —
Плачь, золотой Серафим!.. —
Мы, обнявшись, поплывём,
Ещё чуть — и полетим.
Нету вчера и завтра.
Есть купол ночной.
Выучила я заповедь:
Будь
Со мной.
Гибель — это проверка
На вечную
Жизнь.
Зеркало. Я твоё зеркало.
Тихо губы приблизь.
ПОЭМА ЛЕБЕДЯ
Елене Заславской
Лебедя крыла богаты, тяжелоснежные.
Под летящим брюхом его — берега.
Звёзды нежные.
Одна звезда Лебедю дорога.
Летит к ней по горизонтали.
Судьбинной линии.
А надобна вертикаль.
Чтобы увидеть чёрную, синюю,
Гусеничную сталь.
Война — разве не на плоскости?
Ни шагу назад.
Это страшно.
Слышно, как внутри кости
Звенят.
Дрожи сколь угодно, рыцарь.
Автомат. Мина. Снаряд.
Ночью бой.
Над тобой
Звёзды дымно горят.
В небесах тоже — война, пожар.
Лебедь! Нептица Ада!
Факел Стожар
Не подожжёт взгляда.
Рай — дым и пар.
Лебедь, я — это ты.
Я там слепо лечу,
Над Царством Мертвых.
Над Царством Последних-Первых.
Прости,
Себя в небе крылато жгу, свечу.
Меня видно на всех радарах.
А я смерть вижу.
Я гляжу ей в глаза.
Божьим даром,
Сатаны ли — ближе.
Ближе.
Внизу нет крыш.
Только смерть.
Внизу нет домов.
Только смерть.
Внизу нет людей.
Руины площадей.
Только я, Лебедь вьюжный,
И смерть.
Так нужно.
Всё недвижно.
Почему я в ночи лечу?
Всё лечу и лечу?
Всех лечу и лечу…
Всё же умерло, всё…
Не всё.
Катясь, режет надвое Звёздное Колесо
Всё живое, о чём молчу.
А если Лебедь с неба крикнет —
Все обры изникнут,
Все трубы враз вострубят.
Ни шагу
Назад.
***
Не ломай мне становую жилу
Птица ты царица неба и земли
А царица ль мёртвых
Все мы живы
Стонем все вблизи вдали
Все по иерархии ранжиру
Строго — в ряд — восстали Времена
На плацу
и чёрные все дыры
стали — смерть одна
Благо где ты ласковое Благо
Я не знаю как тебя найти
Я скольжу последнею отвагой
Траекторией последнего пути
Вечный ритм
рождение и гибель
Я лечу над тысячами лет
Перьями жемчужными нагими
Я крещу
неукротимый свет
Лучших Чёрный Лебедь избирает
Для закланья
где чудовища одне
Лучшие во взрыве умирают
В бешеном огне
Все вы кто сгорел
металлы руды
слитки злата и алмаза взвесь
Вам грядёт обожения чудо
Рядом вы со мной летите
здесь
***
Мiръ ветшает
он просто тряпка
мы от Тебя
удалились
Господь
Глянем в зеркало: жутко зябко
Там — не Твоя отразится плоть
Где она страшная Точка Омега
Белый глаз слепая звезда
Лебедь мимо дождя и снега
Летит
в никуда
***
Чёрный Лебедь мне не виден.
Он не виден никому.
По молитве не отыдет
Он во тьму.
Скалясь, он кладёт взрывчатку
Под тугое колесо.
Ставит на письме печатку:
Это ужаса лицо.
Смерть от мысли ускользает,
Тенью призрачной слепит.
Смерть по сердцу не слезами —
Кровью Ангельской катит.
Это Ад.
Лететь устала.
Над руинами лечу.
Слепок от оригинала
Я уже не отличу.
И летит,
да, мне навстречу,
Ужасом Вселенной всей
Лебедь злой, нечеловечий,
Чёрный Царь слепых людей.
Я его не вижу тоже.
Видит крыл моих испод.
Видит: пляска тайной дрожи,
Тень над перекрестьем вод.
Войны, что вот здесь гремели,
Днесь гремят.
И прогремят
Чрез века.
В небес постели
Самолёта два летят.
И столкнутся через тайну.
И столкнутся через миг.
Страшно.
Слёзно.
Неслучайно.
…крик.
***
Никто не хочет умирать.
И всем это назначено.
Никто не хочет раздирать рубаху на груди
Ногтями: боли пламя.
А за неё заплачено.
Заплачено всем тем,
что будет впереди.
Никто не понимает:
нет, нету настоящего.
Есть будущее-прошлое,
а ты между мiровъ.
Бушлат твой деревянный.
Твой — безвоздушный ящик.
Сколочен грубо, страшно,
Без слёз,
без слов.
Закинь лицо! Глаза!
Впервые видишь звёзды?!
Такие слишком крупные?!
Такие, как сейчас…
А видишь, Лебедь там летит?
Так широко и грозно…
Среди Иныхъ Мiровъ,
А может, среди нас.
Я только Птица, о война.
Я женщина и Птица.
Я только Лебедица.
А где же Лебедь мой?
Мой иней, снежный террикон,
Мой Вырий, тихо снится,
Война, а кто в меня влюблён,
Давно в земле сырой.
Давай о смерти фильм сниму.
Об этой вот, вчерашней.
Ты видишь, лебеди летят,
Летят из рукава
Зимы… А умирать
Таинственно и страшно.
Я только музыкой могу.
Забыла все слова.
Я только музыка, мой свет,
Дай пiсню заспiваемо,
Услышат мёртвые мои,
Все кирпичи в снегу,
А смерть, она на всё ответ,
Известный всем, незнаемый,
Я погибаю от любви,
Я больше не могу,
Я воскресаю от любви,
Я бормочу все ноты,
Крылатый, лебединый,
Небесный звукоряд,
Непобедимый Лоэнгрин,
Закаты и восходы,
Во тьме неисследимо
Горят…
***
Лебедь
крылата война
Мариуполь Херсон Азовсталь
над Адом скользит
лапки красные звёзды
Лебедь Адова вертикаль
Ад населён
там рыбы-клещи зайцы-тиски люди-гвозди
А я Лебедь я сталь
Раскалённо в ночи мне гореть
Кованы крылья клюв-железо
грудь отсвечивает металлом
Мне главное над омутом над бездной лететь
И нигде не упасть подранком усталым
А во звёздах лишь умереть
Все говорят: свобода — обманка
Матерья тёмная изначально пьяна
Свобода — после великой пьянки
Страшно рыдать близ окна
Все говорят: свобода она мешанина
Криков признаний мести любви в чужом обгорелом котле
Я Лебедь
Я Ангел
Божия окарина
Снег за пазухой Бога здесь на земле
Я птица
Не могу думать
Не могу стрелять и бороться
То для солдат
А мне только лететь
Всё глубже погружаться во тьму колодца
Времён
Там так легко умереть
Без мук без пуль под рёбрами без переломов
Без ярой стены огня
Без боли
Только вдохну: я дома —
И нет меня
***
Валькирия Леда Лада Лебедия-Ярославна
Вопли песни заплачки окрест
Светило Успенское
Богоравный
Небесный Крест
Ты мой Альбирео
Жгущий солью и болью
Ты мой Денеб
Ты мой подвенечный
лететь доколе
на крыльях — хлеб
на крыльях дымы
внизу — тоже мы
мы рвёмся мы взрывы
я Белая Молния
над Царством Тьмы
мы
будем
живы
***
Одетта-Одилия
Одетта-Одилия
Царевна-Лебедь Белая
А Чёрную — забыли
А Чёрную — бросили
ни капли не жалея
с распущенными косами
на дно Гипербореи
Одетта вся нежнейшая
Одилия — Валькирия
Одетта — снежной гейшею
Одилии нет перемирия
Одилия кричит:
вам смерть
вы заколдованы
По небу танк летит
Подлодка златокованая
Всю землю победим
Над чёрным небом рея
Клубами вьётся дым
Огонь Гипербореи
Сиамский Парсифаль
Мы близнецы мы пляшем
Друг друга нам не жаль
В полёте рукопашном
Танцуем и поём
Две Лебединых Девы
Вся ненависть вдвоём
Разрублены напевы
Холодная вода
Из перьев одежонка
Украли без следа
Наги дрожат девчонки
А ну-ка погляди
И в чём различье наше
Икринки-близнецы
И голые вам спляшем
Кадриль танок гопак
И русского и танго
За жизнь
за просто так
в тени гусиной танка
в тени зенитки и
летающего гроба
Одетта — для любви
Одилия — для злобы
А вправду — две сестры
Обняться вы забыли
На площади костры —
Одетта и Одилья
Два Лебедя летят
Ты видишь: Чёрный Белый
Не повернут назад
В любви
пределы
***
Петроглифы из камня бабы
Небо в мощный живот глядится
Прежде воли царства утробы
каждая была лебедицей
Лебединые Девы богини
вами кора земная дышит
Вы летали выше скиний
Вы парили святилищ выше
человек есть тайный Лебедь
а война есть тайная свадьба
Мiръ-Война повенчаны светом
может бредом узнать бы
Лебедь носит в подкрылье стрелы
А Царевна-Лебедь — сирени
Пел Овидий
И Сапфо пела
Лебединую песнь поколений
Причитай же Дева-Зегзица
Бей крылами Лебедь-Богиня
Наряжусь я Небесной Птицей
И станцую я Берегиней
Огнь Русалий
Озера скатерть
Так пою стихиру Бояню:
Я Лебяжья Богиня-Матерь
Я вас всех родила славяне
Я взмахнула над вами крылами
Полетела над битвой Ада
Над родимой крови волнами
Над кустами Эдемского Сада
И звезда во лбу моём ясном
И Луна под моей косою
Дети вас родила напрасно
Для безумья смертного боя
***
Я кругом облечу часовенку на берегу
я белый лист летящий палый
Бог — Лебедь
на лету и на бегу
Обнимется Он с человеком малым
Ты под созвездьем Лебедя лежишь
Ты Родина моя
ты Альфа Бета
и Гамма Лебедя
ты Парус бытия
сиянья мета
Я крылья — вширь
На мне весь Мiръ распят
Ты — северная
лебедица
лечу вперед
и никогда — назад
война мне снится
Я был Орфей
людей я жил среди
на берегу Урала
Волги
Дона
Война
И только крестик на груди
И вой бездонный
Молчание — потом
я помню смерть
меня убили дикие менады
под танками
воскреснуть не посметь
да и не надо
***
Альбирео Лебедя
двойная звезда
о тебе идёт двойная молва
там двойная война
там полёт в никуда
позывной:
радиогалактика Лебедь А
мою жизнь слушай
дважды не прожить
жёсткий диск её ужасом
не перепрошить
моё горе видишь
бикфордова нить
запылает вмиг
ни забыть
ни завыть
люди-Лебеди над дымной смертью летят
люди-Лебеди в Сварога ночь рождены
лишь вчера
лишь тысячу лет назад
а зачем им снятся стальные сны
ты безумец Лебедя не убей
ты бабёнка простоволосо не вой
гневен Бог
явилась война средь людей
Альбирео
под ногами
и над головой
ты война облученье Космоса ты
ты война обрученье с клятвой земной
мы солдаты стоим у последней черты
страх долой
небеса с тобой и со мной
смута хаос отверженные дымы
мы за кругом круг спускаемся в Ад
а там Рай
к нему продираемся мы
и ни шагу назад
Золотых медных железных веков
я мотаю кудель на веретено
Я лечу
путь Лебедя
чаши Весов
удивлённая Лира
звучит темно
Вы родные убитые гляньте в зенит
Мертвецы
Серафимы
Снайпер неймёт
Я лечу услышьте
песня звенит
рассыпается лёд
разымается влёт
Альбирео Дания норманнов моря
Возвращаюсь Лебедь в гнездо-корабль
Мой Арго срывает со звёзд якоря
Меровинги плача держат Грааль
А в тени поодаль мрачней огня
То ль монах то ли дьявол навеселе
На ладони — крошки
то для меня
Пища Лебедю
на земле
Вся Украйна — всего лишь Лебедя грудь
А Расея — Лебедя в небе крыло
Я лечу
Вычисляю глазом я путь
Царство Мёртвых
оно ещё не ушло
завтра бой
завтра мина летит опять
и кричат умирая дети мои
Альбирео
Ад
Лицо поднять
Напоследок
к полёту чистой любви
***
Белый Царь.
Белый Монгол.
Белый Бурхан.
Белый святой.
Николай. Серафим.
…а там, за чертой
Пограничной,
Лукавой, —
Один народ! —
на реке,
в заводи,
Лебедь поёт.
Царство Мёртвых молчит.
А Солнце святит
Маслом-млеком-желтком — Пасхальный кулич.
А война орёт. А война гремит.
А плывёт Лебедь-Царь смертей опричь.
Лебедь Гипербореи! Мангазеи полёт.
Звёзды красные вдоль по насту, по льду.
Лебедь, так твержу: никто не умрёт! —
Я всю жизнь, да так с песней той и уйду.
Лебедия грядущего! Единая Русь!
Всех, с кем бились, в выси на пиру обниму,
В той Вальхалле, пей чарку, молись, не трусь,
Все мы, Багрянородные, уйдём во тьму.
А во тьме — он летит! Над огнём! Судьбой!
Над последней войной, за нею — обрыв…
Милый Лебедь,
прости,
я буду с тобой
Лишь пером во крыле,
глаза закрыв.
Лыбедь
Север
Лёд
Праматерь всех нас
Кий Щек и Хорив
не забыть не простить
а быть может забыть
как настанет час
умирать
последней воды испить
не дай Бог нам Лебедь
погибнуть всем
это Царство Мёртвых из края в край
мы перелетим
когда
не вем
…когда Ад земной
обратится в Рай
Когда я паду на краю бытия
когда крови знак сожжёт изнутри
только тихо выдохну: Альбирео моя
Лебедь мой
Грааль
далёко гори
Чтобы плакали все видя твой костёр
Чтоб метель твоя выла-плакала всем
Ты лети
крыла широко распростёр
На скелетный Ад
На святой Эдем
Ты лети
мы взглядом проводим тебя
наша Белая Жизнь
Хрустальная Смерть
нам глядеть в небеса — такая судьба
если больно — глядеть
и ослепнув — глядеть
ЛЁТЧИЦА
Белые вихри над чёрной землей.
В поле — засохшая ость.
Шлем — на глаза. Я совсем не герой.
Я на земле — только гость.
Вот в самолёт мой железный сажусь
И над землёю лечу.
Лёт беспредельный! Вот так — я тружусь.
Так — умереть я хочу.
Вот подо мною плывут города!
Вот мои дети бегут!
Носит старуха дрова: холода.
Плачет, завидя салют…
Вот и летим мы — такая родня! —
В Мiре, как в небе пустом.
Как же родные, вы здесь — без меня?!
Как без нас дети — потом?!
Только лечу я — над ранами рек,
Шрамами горных цепей —
Чтобы полётом пришить гордый век
К белым рубахам детей!
Эту махину — не знаю, куда —
Нежной рукой поверну…
…пламенем люто горят города.
Люди играют в войну.
НИСХОЖДЕНИЕ
Слоями, слоями. Ступени — что пламя. Ступени — ступни
Чужие, живые. Меж Адом и нами — нагие огни.
Ни капли зазора. Ни духа простора. Мiръ сжался в подъезд,
Где дверь — на колёсах, где стук — без призора, оконный где крест.
Сквозняк: это Время. Навылет — меж всеми — пронзает меня:
Опять бессловесна, опять мне над бездной — ни ночи, ни дня.
А было — вприсядку!.. А раньше — трёхрядкой — хмельной гармонист
На площади, ликом юродки великой — как звоном монист!
…всё бьёт лишь на жалость. Иду. Растерялась. Всё ниже, всё вниз,
А будто всё выше, грудь хрипами дышит, жжёт пятки карниз.
Подвалы и взрывы. Ещё, слышишь, живы. Ещё на скуле
Бесстыдный румянец, походка — что танец: навеселе.
Мы бредим, калеки: мы в гору восходим! А мы — вниз идём:
Под вервием снега, под пулями века, бензинным дождём.
Ещё льнет природа к щекам и ладоням, грудям-животам!
Но ляжем под ноги калёным погоням, железным хорам.
Машины — уж мыслят. Машины — уж жизни присягу кричат!
Мы — лестницы рёбра. Там чудище обло. Нельзя нам назад.
Вот слой — ты обманщик. Вот слой — ты убийца. Без слёз, без лица.
Слоями — слоями — диавольской яме нет краю-конца.
Да что ж это с нами?! Опомнитесь! пламя во тьме возожжём!
…всё ниже. Всё глуше. Аидовы души — последним ножом.
Отрезать селёдку. Плеснуть зимней водки в гранёный стакан.
Старинный, ледяный, Псалтырью буранной потоплен и пьян.
Любовью держала. Во тьме — провожала тех, кто уходил.
Кто раньше спускался. Кто плакал и клялся. Кто падал без сил.
Кто правдою лгал мне. Кто ложью святою мерцал мне в углу.
О, люди, родные! Я легкой стопою — за вами — во мглу!
О, знаю, шальная: зреть Ад мне сначала, в Раю умереть!
Слоями, слоями, хорами, свечами вопить и гореть!
Боюсь я, родные. За жизнь всю — впервые — боюсь как огня
Годов недородных, времён неисходных, что целят в меня!
Боюсь я не Ада! Не петли и яда! Зверья и ворья!
Боюсь наважденья. Глухого забвенья. Небытия.
И вот я спускаюсь, во тьме озираюсь, запомню тут всё:
Хитоны красны, треплет ветер лохмотья, визжит колесо,
Сверкает топор, и гремит грозный хор, и пещера черна,
И люди так жмутся, в рыданиях бьются, а я тут одна —
С безумной улыбкой качаюсь я зыбкой, безглазо лечу,
Я вижу всей кожей, молюсь всею дрожью, подобна лучу,
Я всё вспоминаю: вот мать молодая, кипит молоко,
Сметану сбивают, вино наливают, до тьмы далеко,
Заляпанный фартук, засалены карты, над рюмкой — отец,
Рисует в тетрадке желанно и жарко он Райский дворец,
Рисует в тетрадке он Райские кущи себе на беду,
Иду Адской ямой, иду так упрямо, до Рая — дойду,
Ведь надо молиться, ведь надо так верить, любить всей душой,
Откроются, люди, нам Райские двери за мрачной скалой,
Пещера рассядется, Бог наш воскреснет, полынью в степи…
Давайте петь хором мы Райские песни… ещё потерпи…
ЦЫГАНСКИЙ МАЛЬЧИК СПИТ
Мiръ — вокзал! На сводах мрамор,
Грязь и мусор — по углам.
Кто кричит, рыдая: мама!..
Кто клянёт мороз и хлам…
И на связанных баулах,
На мешочных кулаках
Мальчик спит широкоскулый,
Сумрак жжёт хурма-щека.
Мать вопит, как на пожаре!
Собрала вокруг народ!
Пальцы ходят по гитаре,
И горит от песни рот!
И горят в ночи мониста —
Шеи ствол сожгут дотла!
И примолкли гармонисты.
И старуха подбрела.
Баба плачет, как во храме,
Молча плачет возле касс…
Что-то в жизни будет с нами
Ещё много, много раз?!
………………………………………………………
…эх, раз, ещё раз…
Ещё много, много раз…
Выстрелы… разрывы… гарь…
По гитаре, мать, ударь…
Пой, во всё ты горло пой,
Он таков, последний бой…
Вой сирен… последний час…
Не закрыть сыновьих глаз…
Где ты спишь… в каких полях…
В листопадах, журавлях…
В инее, дымах седых…
На знамёнах полковых…
Смерть — она ведь без прикрас…
Нет, не бархат, не атлас…
Спи, сынок… вокзал — война…
Едут все во времена…
Наша кровушка одна…
Наша Родина одна…
Наш народ один, един,
От крестин и до годин…
Русь… калмык… казах… цыган…
Снятся пушка и наган…
К небу вьётся волчий дым…
Бей врага, мы победим…
Выполняют все приказ…
Кто в могилу, кто во пляс…
Никого никто не спас…
Эх, раз… ещё раз…
Ещё много, много раз…
ПРОШЛЫЕ И БУДУЩИЕ ВОЙНЫ
Господи. Как холодно сегодня. Осень разевает сонно пасть.
Господи, на сердце неспокойно — мне б навек в забвение упасть.
Я шепчу себе: живи достойно. Продержись. Ведь ты со всей страной.
Прошлые и будущие войны — вон они, иконы, за спиной.
Мы-то настоящего не знаем. Прошлое вспомянем через лень,
Чрез туман. Оно растает снами. Полоумную отбросит тень.
Вот себя я мыслю настоящей! Нет, ан нет: в казнящих зеркалах
Я шумлю морщинистою чащей на забытых, на чужих ветрах.
Прошлого, шепчу я, будь достойна. Прежние навесь ты ордена!
Но пожаром будущие войны тяжко поднимаются со дна.
Смирно! — навсегда. А где же — вольно? Дымом где — погибельный редут?!
Прошлые и будущие войны на меня из зеркала идут.
В грохоте отверженных сражений, в криках и крови иных побед
Я твержу молитвы поколений, я ловлю губами страх и свет.
Ну так что? В намоленном грядущем встанут, от версты и до версты,
Красные погибельные кущи, облаков стерильные бинты!
Господи! Спаси мальчишек милых! Если можешь, сохрани солдат!
Ведь они же дети… у могилы Времени — застыли и молчат.
Настоящего — не понимают. Будущего знать им не дано.
В прошлое уходит боль живая, вышептана горько и давно.
Мiръ — то дёготь, то медовый пряник, в кулаке крошащийся кирпич…
Пули свист, под лыжей — дикий стланик, самолётный гул, небесный бич…
Прошлое ли, будущее — сказки… все — герои… у судьбы в плену…
Катят настоящие салазки из войны — в грядущую войну.
Всех, родные, крепко обнимаю! Всей минутой! Настоящим всем!
Что там завтра будет — не желаю знать! Слепа! Грядущего — не вем!
Прошлых я героев недостойна. Люди, я одна из малых сих.
Прошлые и будущие войны мы помянем — с Богом на двоих.
Там дымы. Проклятия и крики. Там железо плачет и звенит.
Там солдат уродливые лики перед смертью — золотом!.. — в зенит.
Там — за правду убивают люди братьев, осужденных на войну.
Голову Крестителя на блюде там несут, когда идут ко дну.
В прошлом или в будущем — герои. В настоящем тоже ты герой.
Я судьбу тебе твою открою. Но, солдат, и мне — мою — открой.
Прошлые и будущие войны… я — ледышка в Боговой руке,
Нежной, окровавленной, спокойной… Таю. Исчезаю. Налегке.
Не останемся мы письменами. Ни к чему бумага, письмена.
Ходит, тихо бродит между нами ужас наш, последняя война.
Усмехнись. Ведь войны будут вечно. Дышит нам в лицо, неотвратим,
Сизый голубь, дым бесчеловечный, облачный, непобедимый дым.
СОЛДАТ
На плечи давит вещмешок.
И спину жжёт шинель.
Ступни солёный жжёт песок.
А щеки жжёт метель.
Он помнит бой, и зимний путь,
Горячий снег в горсти…
Под пули истово шагнуть,
Чтобы ребят спасти.
Зашили Женьке весь живот.
Бориса не спасли.
А он вот выжил. Он живёт.
Но знает вкус земли.
И крови вкус. И правды вкус.
И пытки вкус. И лжи.
С каким огнём граничит Русь.
Кто рубит рубежи.
…стоит у дома, где рождён.
Под сапогом — слюда.
И прожигает небосклон
Военная звезда.
Война. Угрюмый снег летел.
Жёг воем волю волк.
Как Борька под гитару пел!
Да вот вчера умолк.
А что сегодня, что вчера,
Когда нам жить века?
Болит с полночи до утра
Солдатская рука.
Рука, которой больше нет.
А есть душа одна.
Она — слеза.
Она — ответ.
И вся земля — она.
LACRIMOSA
Я плачу. Мне никто не запретит
Рыдать. Так тихо. Тише поцелуя.
Моя слеза течёт, горит,
Вот так люблю я.
Тебе я тихо плачу и пою.
Тебе — и всем погибшим.
Пою. Оплакиваю жизнь мою
И жизни всех неживших.
Вы рождены, а как не рождены.
Война всё съела:
Все души, в небо жарко влюблены,
Все тесто тела.
Вчера вы были. Вас сегодня — нет.
Так люди умирают.
На ваши крики — кто в ответ
Вам музыку любви сыграет?!
Я в музыку так превратилась вся.
Я только нота.
Звучу, синкопой прядая, кося,
Крылом полёта.
Слезой теку, и вот звучит слеза,
Мотивом — слёзы…
Запомнить, Боже, никогда нельзя.
О, Лакримоза.
Не знала я — назначенное ждёт:
Вот берег плоти, крови,
А я лечу, и музыка течёт
Слезами и любовью,
Герои, спите, спите вы, сынки,
Весною ли, зимою,
Затихла битва, пули далеки,
А музыка омоет,
А музыка обнимет, запоёт,
Застонет громко,
Небесным войском встанет мой народ
На света кромке,
Заплачет он, ребёнок, сирота,
Ловя губами звуки,
И протяну я, Музыка, свята,
Глаза и руки,
И музыкой детишек обниму,
И эти слёзы…
Разрывы… мины… Господи, в дыму…
О, Лакримоза…
СЛАВЬСЯ
псалом
Прежде чем родиться, я была
Служкой в церкви, уборщицей-мышкой, недуром-тайком свечи жгла,
А потом выдёргивала из круглых медных ртов кануна,
а потом собирала в корзину —
А певчие заливались жидким златом кондака:
Я ТЕБЯ НИКОГДА НЕ ПОКИНУ…
Прежде чем родиться и получить до самой смерти — живое бедное имя,
Я жила в самоцветном тереме князя Владимира, в Небесном Ерусалиме,
Я крестилась двуперстием, как во время оно,
А на мя топором палачьим падал Сатурн с небосклона…
На Солнце глядела —
не жалела зверьи зраки и жалкое тело.
На Луну пялилась, хохочущую над крышами —
Распороть ея хотела, содрать зимнею вышивкой…
СЛАВЬСЯ — нарочно вызубрила, чтобы всем вопить в уши славу, лишь славу!
Облака на закате истаивали, кровавы…
Ветер пламенный дул мне в лицо, и щёки от ветра алели, твердели, болели,
А костры, косматы, на площади стылой, богатой,
догорая, морковными углями бормотали и пели…
Я кто?! Я одна. Одна, как Луна!
Хорошо в небесах Пресвятой Троице!
Их там трое… весело им… зимний вдыхаю дым…
Неужто придут времена, и земля полетит во мраке, одна,
туда, где звёзды сапожными шилами колются…
Неприступная Троица!
Трисиянный, масленый, невозбранный, забытый полиелей!
Неужели тебе там, вдали, за рекой, не взмолятся,
не падут на колени у отверстых в метель дверей?!
И никто, никто не поверит в Бога… Его выбросят, как битый хрусталь…
Адамант, раздробленный молотом властно и строго…
Господи, как же то страшное время жаль…
Мы с Тобой ведь, с Тобой мы в Мiре,
задохнёмся во сети ловчей, разинем рты…
Дым ползёт, отражён в потире. Это выстрелы, война и кресты.
Это по образу Твоему и подобию Ты из глины слепил еси
Человечка, а потом ему — и надгробие, а потом: отвернись, забудь, не проси…
Не проси! Только голоса слушай. Гуду огня внимай.
Старый Мiръ вдругорядь порушен. Душу спаси. Не замай.
Стаи стингеров. Хор снарядов. Невесомые свисты пуль.
Хоть обкричись: победим, враг проклятый!.. — а молчанье. Ходит патруль
Поднебесный. Над сизой бездной. Цвета Богородицына плаща
Иль хитона. Невечерний. Невоскресный.
Неневестная, тончайшая, слепая свеча.
Все свечи, слышишь, все догорают.
Всех, слышишь, всех убьют на войне.
Не на этой, так на той, на пороге Рая,
Хлябей, бездн, где пепел на дне.
МАТРЁШКА
Стою, замёрзшая синичка,
На дне вокзального котла.
Снежинкой, словно белой спичкой,
Зима ладонь мне обожгла.
Я рукавицей губы грею,
И зверем пахнет мёртвый пух.
И вдоль перрона всё острее
Мешочный, хлебный зимний дух.
А от московских колоколен,
Как бы от яблок, жёлтый свет.
И Мiръ горячим детством болен
И в рукава мои продет.
Стою, морозная матрёшка.
И на морозе столбовом
Под меховою детской дошкой —
Грядущий путь, грядущий дом.
Под расписною оболочкой
Моих румяных твёрдых щёк —
Любовь, и боль, и сын, и дочка,
И ночь, идущая во срок…
Толпа вокзальная нахлынет
На детский ледяной редут…
В шинелях с запахом полыни
Солдаты юные идут.
Смешной солдатик гололобый,
С мешком холщовым на спине,
В прощальном молодом ознобе
Вдруг наклоняется ко мне.
Ночь сыплет снеговою стружкой.
И он, пока ещё живой,
Кладёт в ладони мне игрушку —
Матрешку с детской головой.
ТАНЕЦ НА ПЛОЩАДИ
псалом
Эта площадь, снуют по ней челноки-люди, горят их яблоки-щёки,
Эта круглая, бешеная, серебряная сковорода…
Разве можно разрезать ножом красное яблоко — заревой небосвод высокий?!
Да ни за что! Никогда!
Мои люди безумные, милые, ясные, мрачные, каждый с родною бедою,
Каждый с родною сумой, торбой насущной — там мясо и медь,
Карта-деньги, картона квадрат… там таблетки, чтоб стать молодою,
Зеркалишко там лунно-круглое, чтобы в жизнь, красотку свою, посмотреть…
Разве можно так: вот твоя площадь, вот моя улица?!
Твоя-моя не понимай, чьорт возьми!
Вот старуха идёт, шуба-древний-лысый-каракуль, угрюмо сутулится, —
Ты давай подойди, задыхаясь, да крепко её обними!
А ведь это я подошла. Я ли, ты ли, хожалка, сестра ли!
Мать ли это моя, дочь ли я, внучка ль ты в хорее трясущейся ей,
Разве мы тут на раз-два-три-рассчитайсь, в конце ли, в начале,
На моих небесах серп растущего месяца, корка старой Луны — на твоей!
На твоей?! На моей… я готова… за тебя постареть хоть на тыщу лет…
Коли ранено сердце — обмотать его шёпотом нежным, снежным: прости!..
За тебя, коль болеешь, сварить достославный Везувий-обед,
Коль поправишься — танцы на всю площадь отгрохать, серпантин-конфетти!
Это ты бормотала чаровным заклятьем: нет на твоей площади ни души!
А вот, как назло, все плясали на стогнах цветочной толпой, хороня уродку-войну!
Ты кидала мне в рожу: на твоей площади лишь кликуши да алкаши!
А я хохотала: да я больше жизни люблю вон ту, да, вечно хмельную бабку одну…
Ты лепила из красного снега снежки и швыряла в меня: клевета скоморошья,
Балаганы и Лобное место — вот она, подлая площадь твоя!
…эту площадь, родную нам всем, ливень крестил, заметала пороша,
Кровь заливала — да, кровь живая; на родимой площади — здесь — умирала — я.
Умирала на ней и ты! При толпе, при народе! А потом опять оживала.
На морозе плясала, поджимая в валенках ноги, во вселенских голодных очередях.
Чтоб согреться, ты танцевала… и опять начинала сначала,
Жизнь — сначала: светом любви, слепящим впотьмах!
Ах, твоя, ах, моя… что за картишки-считалка, что за дрянь-делёжка…
Разве можно народ родной разделить: это — твой, это — мой?!
Мой отец знает пайку блокадную. На прогорклом сале знает картошку
Не губой-языком — всею прожитой смертью немой.
Ты — моя, я — твоя… жизнь, воля, радость, судьба ли.
Ты однажды крикнула звонко: я, может, смерть твоя!
Ну и что, смерть так смерть! От родовы и не то принимали.
Мы — родня. На единой великой площади нам стоять, на краю бытия.
Обниматься, и петь, и на звёзды глядеть, а гудящая площадь под нами
Нежно крутится, дико кренясь, улетая с земли в небеса,
Но, сестра моя, на земельке ведь так чудесно, такое кудлатое пламя,
И не верим, осталось всего полчаса,
Нет, нам вечность осталась, к родному-любимому слёзная жалость,
У меня, зри, в кармане конфетка, «Столичная», детство, весёлая водка внутри,
Так на площади у Кремля, под фонарями, в метели, счастье, такая малость —
Танцевать, как в Победу, гляди, раз-два-три, только вверх смотри!
Это наша с тобою победа — над разрезанной жизнью, над смертью скелетной,
Над раззявленной пастью ночи, ей равно, зверь ли ты, человек,
Над обмоткой-тёрном метели, над неоновой вывеской безответной,
Раз-два-три, это забытый вальс, это рыданья послевоенный снег,
Эта плошка-площадь, солдаты уходят, приходят, шаг чеканит Гагарин,
Люди плачут, мнут в кулаках цветы, в сумчонке гранёный стакан, четверок,
Мы машерочка с шерочкой, твёрже металла, в налётах окалин,
Мы танцуем, смеясь, мы ступили судьбе на порог,
Мы друг дружке глядим в мокро-блёсткие, ярко-солёные лица,
Вольно слёзы текут, тушь смывая и пудру, лукавину, нечисть и ложь,
Нам слезами, танцуя на площади, после войны — во имя Мiра! — пролиться,
Ведь, погибельный, смертный, для нас он бессмертно хорош,
И вращается площадь Галактикой, медленно, страшно вращенье,
Раз-два-три, ёлка, гори, Рождество ведь, Бога опять рожденье, до слёз,
Это просто, родная, проще простого, домой возвращенье,
Это всё восхищенье, прощанье, прощенье, и слёзы целует мороз.
***
Не осталось ни слёз, ни молитвы.
Тишина. Чистота. Пустота.
Кровь и скрежет — внизу.
Я — над битвой.
Грудь, как полая чаша, пуста.
Там целуются, бьют, убивают,
С факелами идут по зиме…
Пусть рождаются. Пусть умирают.
Я — ремень на Господней суме.
Я врезаюсь в плечо Ему больно.
Службу я сослужила Ему.
Пожила. Помолилась. Довольно.
Ухожу в пустоту и во тьму.
Вот Царицею входит — без стука.
Чёрный свет — над Ея головой.
Вот она, человечия мука.
Вот последний мой искус живой.
Вот оно — то, что с кровью, да с мясом,
Пышет, жарит, клеймит и когтит!
…в ожиданье последнего часа
Рот, распяленный криком, летит.
ДВА УРКИ, В ПОЕЗДЕ ПРОДАЮЩИЕ БИБЛИЮ ЗА ПЯТЕРКУ
Эх, тьма, и синий свет, и гарь, испанский перестук
Колёс, и бисеринки слёз, и банный запах рук!..
И тамбур куревом забит, и зубом золотым
Мерцает — мужики-медведи пьют тягучий дым…
А я сижу на боковой, как в бане на полке.
И чай в одной моей руке, сухарь — в другой руке.
И в завитках табачных струй из тамбура идут
Два мужика бритоголовых — в сирый мой закут.
От их тяжёлых бритых лбов идет острожный свет.
Мне страшно. Зажимаю я улыбку, как кастет.
Расческой сломанных зубов мне щерится один.
Другой — глазами зырк да зырк — вдоль связанных корзин.
Я с ними ем один сухарь. Родную речь делю.
Под ватниками я сердца их детские — люблю.
Как из-за пазухи один вдруг книжищу рванёт!..
— Купи, не пожалеешь!.. Крокодилий переплёт!..
Отдам всего за пятерик!.. С ней ни крестить, ни жить,
А позарез за воротник нам треба заложить!..
Обугленную книгу я раскрыла наугад.
И закричала жизнь моя, повторена стократ,
С листов, изъеденных жучком, — засохли кровь и воск!.. —
С листов, усыпанных золой, сребром, горстями звёзд…
Горели под рукой моей Адамовы глаза,
У Евы меж крутых грудей горела бирюза!
И льва растерзывал Самсон, и плыл в Потопе плот,
И шел на белый свет Исус головкою вперед!..
— Хиба то Библия, чи шо?.. — кивнул другой, утёр
Ладонью рот — и стал глядеть на снеговой костёр.
Сучили ветки. Города мыл грязные — буран.
Глядели урки на меня, на мой пустой стакан.
И я дала им пять рублей за Библию мою,
За этот яркий снеговей у жизни на краю,
За то, что мы едим и пьём и любим — только здесь,
И что за здешним Бытиём иное счастье есть.
МОЛЬБА О ЧУДЕ
Взорвись, Сверхновая!
И освети, как чудо,
Мрак подворотни
и залатанный вокзал…
Взорвись, Сверхновая!
Великая остуда
Настала в Мiре.
Видно, Космос приказал.
Мы слишком долго
лица прятали во мраке.
Мы слишком долго
спали в пепле и плену.
Взорвись, звезда моя!
Пускай поют собаки
И на тебя,
и на лимонную Луну.
И освети — как измождённо смотрят люди
На лики сытые
с улыбкой в стиле рок,
Как в чадном храме
бабки молятся о чуде —
Авось отыдет от Земли последний срок…
И так в ночи молюсь —
ведь мы единоверцы!
…последний выход —
световое лезвиё,
Надрезом правды
проходящее по сердцу,
Морозом боли
горло рвущее
мое.
БЛАЖЕННАЯ. ЗИМНЯЯ ВОЙНА
баллада
Ах, ноженьки, ах, рученьки мои, натруженные…
Так говорю я хрипло, задыхаюсь, щеки жарки,
Столбами света за плечьми — вся мука, мужество,
Все войны, красные, кровавые подарки.
Лицо, всё мокрое от слёз, ощупываю
Так слепо, так дрожаще… о, родимые солдатики,
Молюсь за вас!.. Вот Зимняя, мной не искуплена,
Вся Зимняя Война идёт проклятием.
Вы наши братья! Только льётся, льётся кровушка.
Отбрасываю волосы со лба. Восстань, страдание!
Солдат, дай мысленно обнять твою головушку.
Забвение. Заклятие. Заклание.
…при Нём немножечко народу было.
Так, кучка жалкая людишек, зимне-ярмарочных.
Он у сугроба, у алмазнейшей могилы,
Застыл, такой худой, оборванный и ясный.
Мальчишки пляску вкруг Него затеяли!
В снегу валялись, кувыркались!.. Он молчал
И улыбался. По щеке слеза, нежней капели,
Стекала в снег: началом всех начал.
Зверята начали в снегу упрямо драться!
Друг друга — кулаком! Расквашены носы!
А Он молчал. А я орала: — Братцы!
Не слышите, как с башни бьют часы!..
Вот медный таз несут, тряпицу и кус мыла синего…
И на колени я, белугою ревущая, встаю…
Дай ноги вымою Тебе!.. Я не отлыниваю!
Я так стараюсь, слёзы я водою лью!
Ах, медный таз, до косточки всё отражающий —
Всех голубей и пьяных, стогны, лазуриты льда,
И да, Тебя, голодный, все грехи прощающий,
Все ветры буйные, все горе-холода!
Все войны, Бог!.. И эту, Зимнюю, последнюю,
Она и летом Смерть-Зима, сердца сковало льдом,
Она гремит, вопит гражданскою обеднею,
И службу не отложишь на потом!
Здесь и сейчас! Ты мне, босой, ладонь протягиваешь,
На ней — шар влажный и речной, как хлебный мякиш, жжёт,
Катается, чугунной злится тяжестью,
Толпится ближе, птицами кричит народ!
И руки я тяну! Схватить тот шар синеющий!
А руки мои — ржавчина, потёки-кровь, серебряная соль!
Я, на ветру, седая, голубем сивеющая,
Я голубь твой, подранок, бешенство и боль!
Дай мне тот шар! Он между звёзд напрасно катится!
Ору! Сожму до крови кулаки!
Я среди рынка покачнусь в холщовом платьице,
В мешке, из-под него ступни, и прорезь для башки!
Ты шепчешь: твой! Бери! Твой вечный Мiръ.
Погибнет завтра. Опочиет во снегу!
А ты останься пламенем меж зимними людьми!
Разбей все льды! Огня не дай врагу!
Я выхватила счастье из руки святой
Моё! Меня швырнуло вниз. По насту покатилась я.
И хохотал мой рынок надо мной,
И билась рыбой подо мной земля моя!
Останови, Бог, Зимнюю Войну! Солдат спасающий,
За нас в Распятьи погибающий и плачущий!
Мiръ — он младенец в родах! Он не погибающий!
Меж ног раскинутых, на пуповине пламенной!
Провижу все я, до конца! Обнимемся — державами!
Изникнет Зимняя Война, все шлемы скидывают…
Все каски в дырьях! Огнемёты ржавые!
…но только, Господи, под чьею там эгидою,
Вокруг гигантского Всевидящего Ока, в сердце тьмы,
Тот зрак всё ловит, не укрыться, не избавиться,
Вращаются тела нагие, это мы,
Насельники земли, кто завтра нами позабавится,
Юлой небесной, круговертью, смертью-пропастью,
Солдатами, царями, генералами, холопами,
Воронка чёрная затягивает войско обречённое,
Весь синий снег, горящий век, надкусан яблоком мочёным,
И да, меня, меня, навеки сумасшедшую,
Навек юродиво людей, зверей так любящую,
Рыдающую так над жизнию прошедшею,
Над Временем, войною нас рождающим и губящим,
Над Зимнею Войной, над торжищем и схваткою,
Над светлою женой, что, в Солнце облеченна, шествует,
Над радугой-роднёй, убитыми ребятками,
Они уж Херувимы, звёзды брызгают в них, пестуют,
Они не кулаками рожи разбивали в кровь курносые —
Наводкою лупили… пулей, миною, снарядами… —
Не к ледяной реке катились снежными откосами —
Прямёхонько во смерть, во мраки Адовы…
А я не верю, что умру! Ведь больно слишком, Господи!
Останься, мой пожар, в жестоком Мiре!
И птиченьку из рукава я вытрясу, голубку горькую,
Над рынком полетит, порхает пусть на пире!
Да я сама лечу, над Зимнею Войной, над каменной
Стеной разрушенной, два крылышка, и не дыша,
Не знаю часа… насмехались надо мною, пламенной,
А видите — летит! летит душа!
Ну, бросьте кроху! Покажите пальцем: экая!
Сейчас подстрелите! Сейчас по мне заплачете!
Толкали, били… прозывались человеками…
Лечу, машу я крыльями горячими!
Я птаха малая! Я про Войну пророчу!
Утихнет, сирота… укроют золотом, закатами…
Земля моя! Кровоточаща днём и ночью!
Парчовая! Метельная! Распятая!
…и мой Господь, весь тощий, как слега, в улыбку перелитый весь,
Он голову задрал, глядел на мой полёт,
А я у ног Его коленопреклонённа, здесь,
И снег под нами кренился, алмазный плот,
И в медном тазе плакала вода,
И всё дивилась я Божественному чуду,
И заливалась я слезами: вот теперь, и никогда,
И больше никогда, Тебе так ноги — мыть — не буду…
Всё просто так! О люди, просто так!
Одни убьют, другие любят! И любя, иные убивают!
Во имя жизни, Бога! А бывает, за пятак!
Такая наша жизнь, вся грязно-грешная, живая!
А рынок весь искрился, весь плясал,
Дрались птенцы, индюшки-бабы торговали клюквой мерзлой,
Плыл с колокольни звон, и в сотне ледяных зерцал
Моими слёзными глазами отразился нежно, грозно.
И наклонилась я над медною водой,
На лик патлатый, вьюгою объятый, поглядела:
Блаженною не быть, не быть святой,
Не заселиться снова в молодое тело,
А ноги Богу мыть, а воду эту пить,
А птицею лететь, серебряной голубкой,
Над Мiромъ, где однажды умирать, а жить
Всегда, и под чужой стопой звенеть и таять хрупко,
Прижаться к мёрзлому комку земли моей
Пылающей, рыдающей щекою,
И за исход войны, за жизни всех людей
Просить любовью всей, и болью, и тоскою,
Ну что ж, блаженная, да больно наплевать
Всем, люди, вам, кто я такая,
Мне жизни не избыть, мне смерти не понять,
Мне каждому желать забытых яблок Рая,
Молиться, и щеку родную целовать,
И бинтовать в госпиталях раненья,
И Господу шептать: Ты славься, исполать,
От бичевания до Воскресенья.
СОН ПРО ЛЮБОВЬ
баллада
Тьма комнаты. Тихо, как мышь, сижу.
Не думай, не сон это снится.
Лёд озера. Горы. В тулупе дрожу.
Иней склеил ресницы.
Машинное масло. Железный лязг.
Стальные горят сочлененья.
И парень не прячет отверженных глаз.
Бинты на запястье. Раненье.
Куда тебе? В горы? Туда, к ледникам?
Прилёта больше не будет.
Откуда ты знаешь? Небо, как храм,
Вдоль облаков идут люди.
Одёжка твоя… Замёрзнешь. Пускай.
Мне жарко! Шубы не надо.
Обнявшись, вдвоём — через ямы край:
Свист и разрыв снаряда.
Хохочет гибель. Ты кто? А ты кто?
Да я никто, так, бродяжка.
Сюда попала в дырявом пальто.
Мечена кровью рубашка.
Весёлые песни солдатам пою.
Кормлю их, парень, собою.
Чтобы запомнили жизнь мою,
Не только работу боя.
А ты-то сама кто будешь? Любовь?
Любовь, догадался сразу.
Груз двести. Не хватает гробов.
И так поёшь, без приказа?
Да кто ты такая? Да кто тебя…
Молчи. Рядом грохочет.
Ну шлёпнут нас, ну, такая судьба,
А жить-то ведь каждый хочет.
А что ты делала до войны?
Песни народу пела.
Как здесь? Да. Мне снились сны:
Война без края-предела.
И что? Так сбылся твой вещий сон?
Не вещий. Люди воюют
Всегда. Каждый войной спалён.
Насквозь. Напропалую.
А что, твои ножки замёрзли? Глянь,
Есть целая спирта фляга.
Глотнём! Поцелуемся! Перестань.
Я под тебя не лягу.
А что, так противен? Что, уж пьяна?
Давай… без закуски глотаем…
Нельзя на войне. Это ж война.
Дурак. Она ведь святая.
Так ты ж Любовь! Ты свята сама!
Ближе… давай притисну…
Знаешь, схожу от тебя с ума,
Любовь… от любви. От жизни.
Какой это крепкий чистый спирт.
Я обжёг себе глотку.
А ты? У тебя ничего не болит?
Как лупят. Прямой наводкой.
Мы тут, понимаешь, давно без баб.
А платье твоё блестяще.
Дух захватило. Мужик-то слаб.
Мы все живём настоящим.
Кобениться брось. Лови момент.
И сверху лови, и снизу.
Среди войны — на много лет —
Обнимемся! Без капризов.
Голубка… слышишь… голубка моя…
Любашка, певчая птица…
На дне воронки, во тьме белья
Летишь… или это снится.
Да жизнь вся — сон. Гул полнит зенит.
Разрывы бьют колокольно.
Ты слышишь, сердце громко стучит.
Ты здесь поцелуй, где больно.
Певичка, птичка, моя Любовь,
Спой песенку, я поймаю.
Кровь — через бинт. Не надо слов.
Без слов я всё понимаю.
Война — это боль. Война — это смерть.
За будущие объятья.
Девчонка, дай на тебя поглядеть
На голую, да, без платья.
…и вот, пока пули свистели во сне,
Пока грохотали снаряды,
Пока ручьями текли по мне,
Слезами — блёстки-наряды,
Пока я все песни лепила ртом,
Что знала и что не знала,
Пока бормотала о Мiре святом
И начинала сначала, —
Была той Любовью, и ямой той,
И той горой снеговою,
И той военной седой верстой,
Где камнем застыли двое,
Слепым объятьем, бронзой веков,
Зимней Войны заклятьем,
Бинтом и кровью, молчи, Любовь,
Метельным — навеки — платьем.
ВИДЕНИЕ ПЛАМЕНИ
Порвать пространство грязными руками.
Кровавые лохмотья расшвырять.
И в зеркале времён увидеть пламя:
Где был живот, там будет смерть пылать.
Восстанут мрачно дикие сполохи
Из нищенских сосцов, из тьмы пупка.
Истлейте, наготы куски и крохи.
Гори, еда, дешёва и сладка.
Ещё прорву небесной скорби ризу
Когтями, грудью, воплем и ребром.
На дне судьбы — волчок людской, понизу:
Воронка, озарённая сребром.
Там, в тесте тел, толкающихся, тяжких,
Сшибающихся лбами и спиной —
Раскосый Будда в золотой рубашке,
Бандит, что ел, и пил, и спал со мной.
Его ко мне толкают бесновато.
И ангельски меня к нему ведут.
Обритый лоб Чингисова солдата.
Прищура приговор. Плеча редут.
И Страшный Суд — что мёртву плоть увижу
Кроваво-тёплой, бешеной, моей.
Гора его лица горит все ближе.
Скалою нависает меж людей.
И мне его персты влагают в руку.
И я сжимаю потное крыло.
И перьев хруст! Теки меж пальцев, мука.
Гори, огонь. Вздымайся тяжело.
Вбирай, о человечия воронка,
Две кости, два скелета, две стрелы!
Во чреве нету твоего ребёнка;
Гортань дрожит; уста ещё теплы.
И ты, разбойник, проклят ангелами,
И я, подстилка нищая твоя, —
Мы оба станем — яростное пламя —
Кричащие, без кожи, без белья —
В ладони Иссы,
в кулаке у Будды,
Во мраке Чингисханова котла,
И там, в огне, я жить с тобою буду,
Как на земле с тобою не жила.
СТАРУХА ЕСТ ПИРОГ
В вокзальном буфете, огромном, как внутренность храма,
Где люди ели, как будто их век не кормили,
Старуха с лицом позолоченно-твёрдым, как старая рама,
Стояла за круглым столом, где дружно ели и пили.
На ней наверчено три платка, и пахли они сундуками —
Надела она их, ей-богу, чтоб голову не продуло,
Из-под чугунных век сверлила она толпу зрачками,
Узкими, бездонными, словно дула.
Сухими пальцами ломала она пирожок с капустой.
И так его чинно, честно и праведно ела —
За всю-то жизнь свою, а там то густо, то пусто,
Там в морозах войны тощало девичье тело…
Так по-русски красиво она свой пирог ломала,
Так нежно и скупо крошки в ладонь собирала —
Да это ж была бабка моя и мама,
Да это ж я была — жизнь прожила, и вот — умирала…
А если глаза её видали в толпе детишек,
Сталь зрачков тут же таяла льдом ледоходным —
И шептала она, морщинясь, робко, чуть слышно,
Благословенье детям — языком старинным, немодным…
И смотрела я, как её шевелятся руки
Над столом, над белым стволом, ветки берёзы в метели —
И чуяла: не вынесу с нею разлуки,
Как заснуть ей в зимней последней постели…
Отразилась она во мне. До дна допила из стакана.
Рот её дрогнул, морщины ручьями бежали:
— Дочка, езжай вперед! Погляди дальние страны —
Мы за них в сырых землянках дрожали…
Что уставилась? Старьё берём?! Не-е-ет, врёшь, я молодая!
Я и замуж пойду — старику пироги печь буду,
обошью всего, обстираю…
И пошла, грязный вокзал прожигая следами,
живое моё чудо,
В трёх платках шерстяных,
золотая моя,
родная.
