НЕКОМУ УМИРАТЬ

ДАРЬЯ АРЕНТ-БЛЮМИНА

Они уезжали второпях. Очень-очень быстро. Наспех собранные в чемоданы и в пакеты вещи семьи, состоявшей всего из четырёх человек, легко уместились на заднем сиденье легкового автомобиля, – брали только необходимое: документы, деньги, тёплые вещи на осень и какую-то еду. Лето только начиналось, когда над городом пролетели первые самолёты и сбросили первые снаряды.

Оставаться больше нельзя – так думал каждый уезжавший. Но ведь кто-то оставался?

Они сели в машину и поехали. Подальше от разрывающихся бомб, дрожащих от «прилётов» пластиковых окон, разбитых улиц и ежедневных сводок о погибших в ходе очередного артобстрела. Кожаное сиденье машины натирало ноги, поэтому всякий раз, когда они останавливались, чтобы заправиться, поесть и передохнуть, старший ребёнок, мальчонка пятнадцати лет, первым выпрыгивал из салона. Они выехали ранним утром и не останавливались вплоть до глубокой ночи. Уже много часов они ехали по России, а им всё казалось, что совсем близко грохочут снаряды. Наконец, они остановились.

Паренёк (его звали Влад) вышел из машины и озадаченно посмотрел в небо. Он был юн, и потому мало что понимал в происходящем. Да и нельзя сказать, что уж очень хотел понимать: ему не было нужды искать правых и виноватых, потому что всё равно всё решали родители, а грохот и выстрелы особенно не пугали. По крайней мере, не так, как маму с папой. И пусть он с трудом понимал, что творится в его стране, и почему она в один момент оказалась охвачена шквальным огнём боевых действий; была одна мысль, от которой он так не смог избавиться, как бы ни старался. Мысль, впервые посетившая его, утомлённого ребёнка, ночью на заправке будет преследовать его повсюду: безжалостно будить его в дороге, в удобной постели феодосийского коттеджа, на залитом солнце пляже Коктебеля и во время экскурсионной поездки в Ялту.

– А как же те, кто остался? – спросил он у матери.

Было где-то четыре утра. Семья сидела в придорожном кафе. Ещё немного и все ужасы войны должны будут остаться позади. Где-то сто километров до Крыма и всё закончится.

– Ох, Владик, — вместо ответа протянула мама и сделала глоток кофе из

пластикового стакана. Отец пошёл заправлять машину, семимесячная сестра спала в переноске для детей.

Спустя месяц он всё же нашёл более вразумительный ответ на свой несложный вопрос. Обосновавшись на новом месте, они провели интернет. И там регулярно попадались статьи о новых обстрелах и, как следствие, новых убитых. Родители их не читали, они старались всячески избегать и игнорировать эту тему. Наверное, боялись увидеть знакомые имена. А может, вынужденные собирать жизнь заново, не хотели допустить даже мысли о прошлом. Это прошлое они оставили где-то там, в ужасающей своей жестокостью реальности. За тысячу с небольшим километров. Необременённый грузом прожитого, Влад всё-таки читал статьи. Скорее из любопытства, чем из беспокойства, однако читал. И думал, что эти люди очень глупые, что, если бы оттуда все уехали, некому было б умирать, а значит всё снова бы стало хорошо. Но пока он точно знал: умирать ещё есть кому. И это не давало покоя.

И всякий раз он объяснял и рассказывал людям, говорившим с ним на одном языке, о такой чужой и далёкой стране, оказавшейся намного ближе, чем они представляли. Полюбилось ему из раза в раз рассказывать одну и ту же историю о снаряде, попавшем прямо в столовую пятьдесят пятой школы. Школы, где он учился до переезда. Владу нравилось, как одноклассники и даже некоторые учителя относились к нему после этого: как ко взрослому, почти что солдату, прошедшему через ад и вернувшемуся на землю. Ему нравилось, пусть это было не совсем правдой. Ну и что с того, что тот злосчастный снаряд прилетел в школьную столовую только спустя две недели после их отъезда? Ему нравилось, и он рассказывал. В отношении своей родины, если уж совсем на чистоту, он ничего серьёзного не чувствовал и не то чтобы скучал по дому. Или он только так думал, ведь новая жизнь, полная ребяческих приключений, вроде похода на давно заброшенное кладбище с наступлением темноты или вылазки в горы, была намного приятнее альтернативы в виде нескончаемых подвалов и грохота разбивающегося стекла от взрывной волны. Наедине с собой он редко обдумывал и даже вспоминал тот ужас, который красочно описывал другим. И всё-таки, оставалось кое-что, регулярно нарушавшее душевное равновесие. Был вопрос, которым Влад задался на заправке при ярком свете полумесяца:

– А как же те, кто остался? Почему они остались? Зачем? Они разве не хотят жить?

И может быть, он никогда бы не полез на ветряные мельницы с палкой-мечом, воображая себя благородным рыцарем, может быть, он не понимал и не хотел понимать, что такое Родина и отчего случаются войны, но спустя полгода, когда ему уже исполнилось шестнадцать, он вновь оказался в том самом придорожном кофе в ста километрах от Крыма. Влад стоял, смотрел на звёзды, и всё также думал о них – людях, которым в отличие от его семьи хватило безрассудства оставаться. И он хотел знать, почему.

Рано утром он вернулся в родной город. Ему больше не хотелось постоянно думать об этих людях откуда-то издалека. Не хотелось объяснять одногруппникам о том, что такое комендантский час, для чего он нужен, и почему говоря о градах и ураганах он имеет в виду отнюдь не погодные бедствия. Не хотелось даже доводить до слёз впечатлительных старушек в парке рассказами о тяготах жизни беженца и ребёнка войны. Потому как это больше не доставляло никакого удовольствия. Теперь хотелось только одного: хоть раз посмотреть в глаза людям, принявшим неясное для него решение остаться. Потому что не сделать этого казалось невозможным – так и не узнать правды. Посмотреть на них не на фотографиях в сводке новостей, а вживую: впервые без стыда за себя, бросившего дом по воле испуганных родителей.

Город был серьёзно ранен, но всё ещё дышал: редкие машины ездили по проспекту Победы с той же скоростью, что и до войны, вывески некоторых магазинов продолжали светиться так, как светились бы и в мирное время (правда, с примечанием: «магазин работает с 10:00 и до обстрела»), а люди в общественном транспорте обсуждали насущные дела и проблемы также, как обсуждали бы их и год назад, и два, и может даже десять. Жизнь здесь не остановилась и не думала останавливаться благодаря этим простым людям. Благодаря рядовым жителям шахтёрского городка она продолжалась. Продолжаясь как бы вопреки, она даже показалась юноше куда более настоящей, чем где-либо ещё. Соседи перестали ссориться друг с другом из-за пустяков и начали помогать один другому. Каждый тут знал куда лучше любого немецкого философа – жизнь конечна и может оборваться в любой момент. Carpe diem и memento mori из пафосной татуировки на руке мажора-наркомана превратились в неумытую действительность. Некрасивую, но самую реальную на фоне многих других. Вне зависимости от того, хотели люди узнавать эти истины или не хотели, они их узнали. Им пришлось, потому что однажды они приняли несуразное решение быть теми, о ком бессонными ночам размышлял Влад. Теми, кто остаётся. Теми, из-за кого он впоследствии принял собственное решение. Первое взрослое решение за шестнадцать лет.

Заехав в город, он неожиданно для самого себя ощутил такое спокойствие, какого никогда не испытывал. Если бы его спросили, он не смог бы объяснить, откуда берётся умиротворение, когда возвращаешься в прифронтовой город в разгар боевых действий. Если бы его спросили ещё, он рассказал бы, что ему стало намного легче дышать именно здесь, где воздух пропах углём, бензином и выбросами с многочисленных заводов. И это ощущение свободного дыхания, – добавил бы он, – не идёт ни в какое сравнение с морским бризом на рассвете.

Это было под конец осени две тысячи четырнадцатого года. Впереди поджидала суровая холодная зима, потирая костлявые лапы в предвкушении своего торжества. Но это было совершенно неважно, потому что ему наконец стало ясно, зачем эти люди остались в самом пекле того ада, который он так поэтично описывал в Крыму знакомым. Хватило и пары часов в этом городе, чтобы больше никогда не задаваться подобными вопросами.

Жизнь продолжается, пока есть кому умирать.

И жизнь эту горожане теперь чувствовали кожей. Только оголив действительность, только сорвав с неё всю мишуру, они почувствовали жизнь такой, какой она должна была быть. Влад же напротив, ещё мог бы жить иначе. В одноэтажном коттедже на берегу моря. Мог бы закончить техникум, поступить в университет, может быть даже встретить любовь… Словом, всё, как у нормальных людей. Но он принял другое решение и нашёл покой в стонущем от артобстрелов месте.

Если хотите знать больше, его могила находится в городе Горловке. Он похоронен на старом кладбище шахты номер 5 имени Ленина. К простенькому деревянному кресту прибита табличка:

«Владислав N. 13.10.1998г. – 18.01.2015г. Вечная память.»

И это всё.