ЕВГЕНИЙ ЖУЙКОВ. Я НИКОГДА НЕ ЖИЛ ВЗАЙМЫ
Записка
Разбирал бумаги,
рвал без риска,
прежде было некогда – дела.
Вдруг попалась давняя записка:
«Буду скоро. В магазин ушла».
Для чего она-то сохранилась?
Для того ли, чтобы вот сейчас
ты из дня минувшего явилась –
юная,
без всяческих прикрас.
С инеем на шарфике,
морозец,
скрип шагов по снегу – за тобой.
Вроде бы мгновенье жизни в прозе,
но ведь жизни не было иной.
Потому-то каждый день столь дорог,
пять всего-то слов,
а в горле ком.
Положу записку в тот же ворох,
положу обратно,
на потом.
Фотоальбом
На этом фотоснимке школьном
последний я в ряду парней.
Не вышел ростом,
но прикольно –
стою, робеючи, за ней.
Она сидит,
на фартук строгий
упали два сплетенья кос…
В то лето я дорос до многих,
а некоторых перерос.
Но так она и не узнала,
кто ей стихи в записках слал
средь шума выпускного бала,
кто с нею и не станцевал…
Где вы сегодня,
с фотоснимка
девчоночки и пацаны?
Вот нет уже Володьки, Нинки,
как нет и нашей той страны.
«Всегда готов!» — под плеск пурпура
мы ей клялись,
да вот потом
не помогла макулатура
и собранный металлолом
стране, что часть шестая суши,
и часть морей,
и неба часть.
Не только строй,
но наши души
вновь перекраивала власть…
Не без тоски листаю снимки,
где пионер – всему пример.
Хотя давно прошли поминки
по той стране – СССР.
Всё переможем,
пересилим,
пока стоим,
стоим на том,
что и была,
и есть Россия,
и школьный есть фотоальбом.
Отвечу
Дней всё меньше, наверно, навстречу,
но всё больше стихов за спиной.
Я за каждую строчку отвечу
не раскаяньем,
а головой.
В светлый день или тёмною ночкой,
как за корни, за рифмы держись!
Переложена строчка за строчкой
на стихи моя грешная жизнь.
Что греха-то таить – всяко было,
сколь впустую растрачено сил.
Но Пегас (не худая кобыла)
меня всё же на крыльях носил.
Гонорарами не избалован,
всё ж не красного ради словца
я в карманы не лезу за словом,
чтоб Пегасу подкинуть сенца.
Мы ещё полетаем, дружище!
Конь мой пегий не в стойле пока.
Не взыщите.
Она с меня взыщет –
та,
последняя, может, строка.
Перебудем!
Под ногою хрустко-хрустко –
лужи застеклила
на тропе-дорожке русской
снова чья-то сила.
Лишь взмахнёт она крылами
над земным твореньем –
встанут белыми снопами
избы на деревне.
Но морозец – ох, тверёзец! –
силушки прибавит:
выйдет по снежку народец
душу позабавить.
Развернуть плечо да эдак,
что с колёс – телега,
что метнётся в пляс и предок,
и судьба-калека…
Пусть стучит себе копытом
жизнь моя – кобыла,
ничего-то не забыто
из того, что было.
Снова тронет лунный бубен
ночь-вещунья тихо.
Перебудем всё, что будет –
и добро, и лихо.
И век, и год
Закрыл последнюю страницу
настольного календаря,
как будто перешёл границу,
не сомневаясь,
что не зря.
Что был не зря 20-й прожит –
и век,
и вот – 20-й год.
Хоть бил под дых он,
как негоже,
меня,
а значит и народ.
Ведь только вместе,
только вместе
всё переможем впереди,
пока Поклонный крест
и крестик
и на пути,
и на груди.
Пока со мной и с нами шарик –
не надувной,
а наш земной.
Пока опять пищит комарик,
ещё живой,
ещё живой…
На Покров
Снегу бы уже охота –
слякоть выела мозги.
Вновь Покровская суббота
у родительских могил.
Здравствуй, мама.
Здравствуй, папа.
Вот пришёл поговорить.
Мне б поплакаться,
поплакать,
как порой непросто жить.
Да вы знаете и сами,
в жизни все круги пройдя,
от вождя –
того,
с усами,
до плешивого вождя.
Лиха выпало, как репы,
с детских лет,
вот и дивлюсь:
не Союз-страна –
а крепок
оказался ваш союз.
От подёнщины колхозной
до посменки заводской –
шесть десятков лет,
возможно ль
хоть теперь-то на покой?
Помолюсь я, как умею,
не за вас уже просить –
лишь бы те,
кто нынче в смену,
лучше жили на Руси.
Не взаймы
Всё, что осталось за плечами,
порой не по плечу уже.
Меня с рожденья повенчали
с родною далью.
И в душе
ещё на лучшее надеясь,
мне ни за что не разлюбить,
чего я так люблю
и где я
жить научился,
как ходить.
И пусть набил в ученье шишек,
хоть шишкою и не бывал,
но русских баб на всяких Мнишек
я никогда б не променял.
И пусть с кого-то взятки гладки,
я никогда не жил взаймы.
Уберегли просторы Вятки
и от сумы,
и от тюрьмы.
И пусть всё меньше нервных клеток,
чего,
чего ещё хотеть:
дай Боже, даже напоследок,
мне в небо родины глядеть.
Бабочка
Приснится же вот такое:
танки в утиль, ракеты.
И не на поле боя –
в учебных шкафах скелеты.
И шарят в небе радары,
ловя не полёты вражьи –
не сбился бы под ударом
молнии
змей бумажный…
Прервите мой сон,
умерьте.
Но одолев все беды,
шагает он, Полк бессмертный,
где прадеды наши и деды.
Они-то уж кровью знают,
что такое затишье.
Когда окопы копают,
небо всё выше и выше.
И как светлеют взгляды
в бою сатаневших от мата,
когда вдруг бабочка сядет
на стынущий ствол автомата…
Оладушек
– Ранний гость – не ночлежник, –
говорила мне бабушка.
Дождь с утра,
дождь-валежник,
но в печи-то – оладушки.
На столе-то – варенье
да сметана топлёная.
А в обед над деревней,
глянь-ка, не утомлённое
уже солнышко вышло,
«крыльца» мне под рубашкою
грея,
чтобы мог выше,
выше и над овражками,
и над нашим угором
улетать фантазируя…
С той поры до сих пор-то
всё летаю по миру я
за столом не с вареньем
да сметаной топлёною –
с новым стихотвореньем,
часто круто солёным.
И не «крыльца»,
а крылья
столько раз переломаны.
Встать над горькою былью
помогало мне слово,
что от прадедов,
дедов,
от прабабушек,
бабушек…
Снова солнце к обеду –
тёплое,
как оладушек.
От сохи
«Да на миру и смерть красна» –
мне всё понятней поговорка,
когда ночами не до сна,
когда распахнутая створка
с шарниров рвётся в даль и в ширь,
а следом и душа –
из тесной
квартирки,
душной для души,
из этой тяжести телесной.
И кажется –
летит она,
изведав боль и меру страха,
во тьму времён,
где и луна
всё та же,
та –
от Мономаха.
И то же поле –
от сохи,
от топота копыт,
от крови,
что пролита за русский скит,
за вечный звон родных часовен.
* * *
Вот река – она ещё под снегом.
Вот сосна – она ещё в снегу.
Вот и я – между землёй и небом
на снегу, на белом берегу.
Белом – до прилёта стай грачиных.
До проталин первых на стерне.
И до боли – боли беспричинной
от любви к отчизне и к жене.
Говорить о ней не научился,
но опять с молитвою простой:
Господи, храни мою отчизну,
женщину, что стала мне женой,
да реку с сосной…
Жуйков Евгений Леонидович
Родился в 1952 году в деревне Власовцы Кирово-Чепецкого района Кировской области. Окончил истфилфак Кировского государственного педагогического института. Преподавал русский язык и литературу в средней школе, работал журналистом, руководил литературным клубом «Поиск» (г. Кирово-Чепецк). С 1970 года активно публикуется в периодике, коллективных сборниках и альманахах. Автор 11 книг стихов и прозы. В 2010 году удостоен Всероссийской литературной премии имени русского поэта Николая Заболоцкого и звания «Заслуженный работник культуры РФ».Член Союза писателей России с 1995 года. Живёт в г. Кирово-Чепецке Кировской области.
