ЭТОТ ВЫСОКИЙ ДЕВЯТЫЙ ЭТАЖ

В пятницу, часов в семь вечера, когда стала спадать дневная жара, Валентина Ивановна заявилась вдруг к свояку Федору, чем сильно озадачила его. Уже много лет они не навещали друг друга: повздорили по какому-то пустяку – и словно разъехались в разные края.
– А где Клавдия? – сразу спросила Валентина Ивановна, чтобы скрыть неловкость.
– Шут ее знает.
Валентина Ивановна поправила платок, но не уходила.

Федор вспомнил, что она его считает шалапутным, и лицо его стало угрюмым.
– Чего случилось? – хмуро спросил он.
– Да так, ничего, – ответила Валентина Ивановна с нотками некоторого торжества. – Уезжать я собралась отсюда.
– Это дело… Поди, в город? Уж там тебя заждались, как же, –неторопливо проговорил Федор и ширкнул спичкой о коробок.
Гостья между тем прошла в комнату и устроилась на стуле у окна.
– У меня, Федор, внучек народился.
Федор разогнал дым ладонью, осознал услышанное, и лицо его просияло.
– Эх ты! У Кольки, что ль?
– Ну-у! Вот получила письмо. Пишет – нянчить некому. Давай, вроде того, приезжай. Сильно зовет. Ну, я прикинула – здесь ли век доживать в одиночку, там ли кружиться – какая разница. Дай-ка, думаю, попробую.
– Смотри, одна попробовала – семерых родила, – пошутил Федор. – И теперь думаешь?
– А чего тут думать? Дом продам, уже покупатель есть. А пока то да сё, хочу корову им отвезти. Не подсобишь?
– Так и надо было начинать, – сказал Федор. – Это, конечно, хлопоты – везти корову за триста километров, Все же в кузове, а не в лайнере. Но кто тебе поможет, кроме меня? Шалапутные только и помогают.
– Да ладно тебе, – махнула рукой Валентина Ивановна.

В субботу ранним утром Федор подогнал свой грузовичок к дому свояченицы. Посигналил, чтобы пошевеливалась, и в ответ раздалось встревоженное коровье мычание. А на крыльце появилась Валентина Ивановна, в цветастом платочке, с узелком и плетеной корзинкой в руках.
– Больно рано нарядилась, – проговорил Федор.
– Ничего, я аккуратненько, – ответила Валентина Ивановна и положила в кабину на пружинистое, с потрескавшимся лаком сидение узелок и корзинку.
Потом ставили к кузову доски, по ним завели корову, и Валентина Ивановна держала ладонь на теплом боку ее, словно бы подстраховывала.
– Ну вот, – сказал Федор, когда был завязан последний узел, – теперь твоя буренка как на качелях. Ишь ревет, не терпится поехать.
– Ты, Федя, будь поосторожней, камешки там какие, ямки, уж как-нибудь – живая всё же.
– Ладно стонать! Хочешь – налей стакан и поставь в кузов, довезу, капли не пролью.
Федор крутнул ключиком, подергал рычаг и облапил покрытую синей изолентой баранку.
Когда выехали из села и от носа машины до непроглядной дали протянулась линия асфальта, Валентина Ивановна ослабила платок на голове и повернулась к заднему окошку. Корова, видать по всему, смирилась со своим положением, темный глаз, который видела Валентина Ивановна, был спокоен, как у пережившей себя старухи.
Надо же – ведет себя так, словно всю жизнь ездила на грузовиках. И тут Валентина Ивановна заметила, сколько всяких цветных картинок с девушками понаклеено в кабине.

– Федь, вчера постеснялась, подумала: все запросишь – ничего не получишь, а сегодня все же попрошу. Мы в город не могли бы завернуть, хоть на одну минутку?
– Это еще зачем? Такого крюка давать…
– Хотелось бы дочку повидать, ведь ни разу не бывала, особенно внучку Светочку.
Федор хмыкнул и надолго замолчал. Валентина Ивановна даже забеспокоилась: не сказала ли чего лишнего?
– Ну что ж, дело говоришь, – подал наконец голос Федор. – Обязательно надо заехать.
Валентина Ивановна согласно кивала и не переставала удивляться понятливости и бескорыстию свояка Федора.

Дочка Зоя перебралась в город, когда ей исполнилось шестнадцать лет. Уехала поступать в техническое училище – и канула, словно ключ на дно. Через два года написала письмо, что вышла замуж за архитектора. Все, кому давала читать письмо Валентина Ивановна, ахали и поздравляли, хотя никто толком не знал, чем занимается архитектор. Из того же письма Валентина Ивановна узнала, что архитектор старше Зои на тринадцать лет. В деревне к таким перепадам не привыкли, поэтому она первое время прямо извелась ночами, придумывая разные горестные возможности в дальнейшей дочкиной жизни. И свадьбы-то, наверное, не было, раз ее не пригласили…
В гости молодежь нагрянула на второе лето, когда Зоя четвертый месяц вынашивала ребенка, стало быть, Светочку.
Зять оказался веселым человеком и совсем не по¬ходил на того а р х и т е к т о р а, который представлялся Валентине Ивановне. В нем не было тучности, второго солидного подбородка, в нем вообще, казалось, не было никакой солидности. Только иногда взгляд его из-за очков как бы пока-лывал, легонько так, осторожно.

Когда вечером выпили по случаю приезда, зять разоткровенничался:
– Мне, мамаша, Зоя сразу понравилась. Мы дом принимали, и я ее увидел. Почему-то представил, как мы вместе в театр идем. На премьеру. Все говорили: что ты делаешь?.. А я так считаю: хорошие манеры, мамаша, это ерунда. Женщины легко приспосабливаются, когда попадут в приличное общество… Вот, допустим, из деревни в город… О-о, через месяц уже не отличишь от горожанки… Топ-топ каблучками, прости-подвинься… Ресницами взмахнет – и ничего больше не надо.
Больно все складно выходило у зятька: и про де¬ревенскую неиспорченность, и про красоту, и про деньги. И очки у него какие-то странные – дужки тонюсенькие и на носу две перекладинки… Беспокойно было Валентине Ивановне, не по себе.
Но когда она увидела, как уверенно чувствует себя дочь, как она подсказывает мужу, даже поучает его, то немного успокоилась.
Ни в этот день, ни на следующий молодые в лес по ягоды и грибы не ходили, по селу не гуляли. Зоя к подружкам наведывалась, а ее, Валентину Ивановну, пустили по селу – ищи, вроде того, лапти и старые книги. А где их искать? Старых книг отродясь не видывала, а лапти – лапти только у Сони были. Потом молодые отмывали их у колодца от навоза.
Самовар еще увезли, прялку…

Машину Федор вел хорошо: умело притормаживал перед канавами и рытвинами, с легким сердцем разрешал обгонять себя – и это при его-то характере! Ни в чем ведь не знает угомону, живет так, словно перед ним еще добрая сотня лет выстилается. Работает за двоих, отдыхает – тоже. Как-то жену Клав¬дию на танцы в клуб позвал. Та, конечно, отказалась – зачем срамиться, сами седые, внуки скоро в школу пойдут. А он шум устроил: не смотри, как живут другие, живи так, как сам хочешь…

Перед развилкой Федор сбавил скорость:
– Вот и поворот на город.
Голос у него был какой-то потухший, и Валентина Ивановна забеспокоилась: может, она в тягость ему со своей затеей? Сама виновата, что за десять лет ни разу не побывала у дочки.
– Может, зря мы, Федя, в город-то? Так бы и поехали по прямой…
Валентина Ивановна повернулась к заднему окошку. Стекло заметно запылилось, но темный глаз и черный замшевый нос были видны.
– Надо заехать, – сказал Федор, но без прежнего увлечения. – Если откровенно, не люблю я город: милиции там полно и светофоров. Куда ни повернешься – что за черт, одни «кирпичи».

По городу блуждали недолго, всего раз или два спросили у пешеходов дорогу. Наконец, остановились у двенадцатиэтажного дома, в квадратном дворе, образованном такими же домами.
– Как в яме, – сказал Федор.
На девятый этаж поднялись в лифте. У двери, рябой от медных узорных шляпок, остановились, посмотрели друг на друга. Валентина Ивановна сделала глубокий вдох, Федор нажал на кнопку звонка и напряженно уставился в стеклянный кругляш.

Дверь открыла Зоя, которую Федор сразу и не узнал, настолько изменили ее годы, прожитые в городе. А еще – шапка крупных железных бигудей, стянувшая голову.
Секунду она оторопело смотрела на пришедших и с протяжным криком:
– Ой, Господи, ма-мень-ка! – уткнулась лицом в грудь Валентины Ивановны.

Худенькие плечи в голубом поролоновом халатике вздрагивали, а в крике прозвучало столько тоски, что посторонний человек мог подумать: из темницы девку освободили, не иначе.

– Да что же это я! – стала говорить Зоя, опомнившись. – Да вы проходите, проходите.
Квартира была добротная: большой коридор, темноватый от зеленой краски, которая покрывала стены и прихватывала края потолка, так что филенка была не на стене, как у людей, а на потолке; зеркало, перед ним маленькая табуретка; чудная картинка на стене: мальчик лет четырех повернулся ко всем спиной и справляет малую нужду. Но до чего же лицо у него симпатичное. Федор сразу подумал: вот бы достать такую себе домой.

В первой комнате блеск и чистота, видно, не долетает сюда, на этот высокий девятый этаж, уличная пыль. В углу, на видном месте, на обычных красных
кирпичах прялка. Самовар – где книги, за стеклом. В общем вроде бы хорошо, но повеяло на Валентину Ивановну каким-то неуютом.
– А Светочка где?
– В пионерлагере, на две смены. Коля поехал проведать ее, к вечеру должен вернуться.
А глаза у Зои напряженные, будто ждет от них чего-то неожиданного.
Валентина Ивановна опустилась на диван, который был словно набит песком, до того жесткий. А Федор сказал:
– Мы ей корову привезли показать.
– Какую корову?
– Нашу, – сказала Валентина Ивановна. Да ты ее не знаешь. Без тебя заводила. Мы к Коле едем, у него сын родился. А это убери. – Она протянула Зое корзинку с клубникой. – Как к Светочке поедете, отвезете гостинца.

К большому удивлению приезжих, Зоя не бросилась сразу показывать свое хозяйство, не повела по комнатам, а носилась бестолково по квартире, то пряча руки в карманы халатика, то вынимая их. И вместо того чтобы удивиться рождению племянника, засыпать вопросами, Зоя сказала:
– Что же вы не предупредили заранее о сво¬ем приезде? Я бы хоть подготовилась…
– А чего готовиться? – ответила Валентина Ивановна. – Мы гости скорые: приехали, попили чайку – и дальше.
– Может, правда, чайку поставить? – воскликнула обрадованно Зоя. – Я сейчас, я мигом.
«Кошку бы запустить сюда, – отчего-то подумалось Валентине Ивановне. – Когда есть кошка, жилой дух в доме».

Федор подошел к висевшей на стенке полочке с деревянными игрушками и хотел что-то потрогать, но Зоя тут как тут: не трожьте, мол, все еле держится. Федор нахмурился и отошел к двери.
– Ладно, – сказала Валентина Ивановна. – Чаек пусть пока подождет, а мы сейчас парного молочка по¬пробуем. Где ты, дочка, в городе парного молочка по¬пробуешь? Корову как раз подоить надо.

Тут наконец до Зои дошло.
– Мама, да вы что, и вправду корову привезли?
Глаза ее округлились, и губы от великого удивления сложились в колечко. Она выскочила на балкон, и было видно, как, перегнувшись через перила, она смотрит вниз.
Федор ехидно кашлянул.

В груди у Валентины Ивановны стоял неприятный холодок. Конечно, все можно объяснить и оправдать. Дочь, в молодости покинувшая дом, – отрезанный ломоть. Сыновья еще могут наладить жизнь, как у родителей, а дочки – нет. Жалко, что Светочка в пионерлагере. В конце концов ради нее приехали…
Валентина Ивановна стала возиться с дверным запором, и Зоя вернулась с балкона.
– Мама, ты куда?
– Подоить корову-то надо.
– Погоди… – Зоя снова стала суетиться хотела что-то сказать, но, видно, от волнения забывала слова. – Не надо сейчас этого делать… Ну, как тебе объяснить? Все же город, порядки другие, опять же разговоры…
– Какие еще разговоры? – нахмурилась Валентина Ивановна.
–- Всякие, ну понимаешь, мама, вся-ки-е…
– А что, в городе не едят, не пьют? – спросил Федор. – Может, у вас думают, что молоко растет в бутылках?
– Да нет же, – словно от назойливой мухи отмахнулась от него Зоя.
Она между делом успела накинуть на бигуди косынку, и теперь голова ее была большой и шишковатой.
– Вы что, в самом деле, не понимаете? В центре города, перед большим домом – доить корову! Потом каждый будет говорить… Хоть меняй квартиру.
Выражение лица у Федора было сердитое, он хотел выругаться, но вместо этого достал ключи на цепочке, покрутил их на пальце, побренчал.
– Я на улице подожду, – сказал он и вышел.

Валентине Ивановне было стыдно перед Федором. Дочке этого не скажешь, по всему видно – не поймет. Может, сейчас все по-другому? Сама-то жила не так, и трудности были другие, и заботы. Дети еще по избе ползали, когда муж из дома ушел. До шестнадцати лет Зоя была второй хозяйкой в доме, ее переезд в город был таким же ударом, как и уход мужа. Что теперь осталось в дочери от тех шестнадцати лет, которые она прожила в родном доме? Может, и родителям нет надобности приезжать в город проведывать своих детей? Как-никак – навозом пахнут. И эта последняя мысль вдруг испугала Валентину Ивановну. Ерунда! Быть того не может!
Надо идти доить и не обращать внимания на Зойкины полные слез глаза. Надо подоить и собираться ехать – солнце уже перевалило за половину дня.
– Я пойду, – сказала Валентина Ивановна.
Зоя промолчала.

Когда за матерью захлопнулась дверь, Зоя метнулась следом. Остановилась у двери, зачем-то потрогала английский замок, словно была необходимость убедиться в его надежности. И прильнула к глазку.
Лестничная клетка была пуста. Лишь едва доносились удаляющиеся шаги матери.
«Что же это? – с ужасом подумала Зоя. – Что же это, в конце концов?»
Не зная, как унять волнение, она поправила в комнате на полке матрешку, которую хотел потрогать Федор.

Вышла на балкон и стала смотреть вниз. Далеко внизу, словно игрушечный, стоял грузовичок, и в кузове его была видна рыжая корова. Какая-то фигурка примащивалась рядом с коровой. Дневной свет слепил глаза, набегавшие слезы затуманивали все происходящее во дворе. Господи, как стыдно-то! Ведь все будут потом ходить и спрашивать: чья это деревенская женщина доила корову?
И тут на руки матери словно навели увеличительное стекло – так резко и так близко увидела их Зоя. Темные от загара, все в тяжелых синих венах, они ритмично двигались над ведром. Зоя услышала, как звучно бьют в цинковый бок ведра белые молочные струи.
М а м а     п о л о ж и л а     л а д о н ь     н а г о р я ч и й      л о б…
Зою вдруг пронзила острая жалость к матери. Оторваться бы от балкона, превратиться в птицу и неслышно опуститься у маминых ног…
Словно найдя какое-то успокоение, Зоя вздохнула и вытерла кулачком глаза, как делала когда-то в детстве.

Федор – молодец, не лез с ненужными вопросами и вел себя так, словно ничего не случилось.
Он обошел машину, по каждому колесу постучал носком ботинка, а сам с интересом наблюдал за окнами и балконами. Бедные горожане, да сколько же вас, любопытных, собралось там.
– Видала? – сказал он вполголоса Валентине Ивановне. – Это же для них такое событие. Это же им на всю жизнь!
– Не мельтеши, Федя, а сними-ка меня отсюда, и давай всё обратно закрепим. Ехать скоро.
К машине подошла старушка с алюминиевым ковшиком.
– Милая, – сказала она добрым голосом, – не нальешь чуток? Внучке хоть разок дать по¬пробовать парного-то.
– Что за разговоры! – ответила Валентина Ивановна. – Налью, конечно. Внучке сколько?
– Второй пошел. Дай Бог тебе здоровья, милая.
Старушка поковыляла к подъезду. Валентина Ивановна, прищурившись, смотрела ей вслед.
– Федя, – сказала она, – давай не пойдем наверх. Больно высоко. Посидим вот здесь, в тенечке.
Валентина Ивановна говорила, а сама думала: если дочка захочет увидеть ее, сама прибежит. Не такой уж и высокий этот девятый этаж. А нет… Ну что ж, поедут они дальше, туда, где их ждут. Пусть тогда дочка пишет письма…
Валентина Ивановна прижалась к Федору, единственному близкому здесь человеку.
– Знобит что-то, – сказала она и заплакала.