ДРУЗЬЯ МОИ, ПРЕКРАСЕН НАШ СОЮЗ
Светлана РЫБАКОВА
«ДРУЗЬЯ МОИ, ПРЕКРАСЕН НАШ СОЮЗ»
В эти «девятомайские» дни мы с мамой отбыли в петербургские края. Северная столица России, радуя солнцем и бодрящим утренним холодком, встречала нас на перроне Московского вокзала вместе с другом моего детства Александром.
После братских объятий и вящих гласов обоюдной радости (уже лет пять мы здесь не гостили) Саша повез нас в свои загородные «пенаты». Поразительно, как они быстро в годы нашего отсутствия материализовались, можно сказать, «из миража, из ничего». Если люди стремятся вперед и трудятся, Бог помогает, и у них все устраивается и строится. Это вам не «нарисуем, будем жить», а настоящий большой сруб. Красивый деревянный дом с мансардой, верандой и огромным, в полстены, окном, вернее, стеклянной дверью в сад. Мне безумно понравилась именно эта прозрачность стены. Словно окружающий мир вместе со светящимся небом и зеленой травой вошел в этот веселый дом, наполненный радостью и внуками.
Правда, Саша сказал, что, когда много лет назад его начальник (они тогда как раз проезжали мимо этих мест на машине) вдруг сказал, что мой друг «будет жить в Красном Селе и построит дом именно в этом садоводстве», он ответил: «Никогда». Эта перспектива ему совсем не понравились. Но сейчас, судя по его светлому лицу и бодрому виду, Саша ни о чем не жалеет. А я так вообще от души порадовалась за них с Ларисой.
Придя в себя после дороги, разумеется, пошли гулять. По моим наблюдениям, в Питере люди более открыты к общению, чем в Москве. Мне кажется, наша столица так переполнена народом, что здесь срабатывает инстинкт самосохранения, и человек в общественном пространстве становится немножко «вещь в себе». Невольно внутренне отгораживается от окружающего мира. Кстати, у себя дома или на работе москвичи, напротив, очень даже добродушны и многообщительны.
В Питере в метро или на улице можно заглянуть человеку в глаза и почувствовать ответный импульс, встречный интерес. Вскоре за город стали приезжать гости, чтобы посмотреть на нас, поговорить, вспомнить старое хорошее и, конечно, смешное. Люблю такое живое общение, потому что люди – это моя самая интересная «загадка бытия».
Дома беспросветная работа, серый монитор компьютера, и я перед ним, как кролик перед удавом, вечный бег с препятствиями и дым коромыслом… Здесь же несколько дней я наслаждалась мирной спокойной жизнью.
Люблю созерцать все живое и движущееся, но и статичное, разумеется, тоже. Как много красивых домов на Невском: настоящий гимн в камне Гармонии, Красоте и Соразмерности!
Расскажу о самых ярких своих впечатлениях.
«ЭХО ПРОШЕДШЕЙ ВОЙНЫ»
В День Победы наше содружество прошло с Бессмертным полком от Александро-Невской Лавры до середины славного Невского проспекта.
В Москве эта процессия для меня стала очень трогательной, слезы постоянно подступали, пока шли по Тверской, и особенно разволновалась, когда вступила на брусчатку Красной площади. Для меня это шествие в прошлом году было впервые, я несла портрет своего дедушки, и мне все время казалось, что люди, чьи фотографии мы держим в руках, сейчас незримо рядом, или, возможно, смотрят на нас откуда-то с высоты. (Такое же чувство близости неба возникло, когда пару лет назад служили молебен, а затем панихиду на Куликовом поле). Понятие «связь времен и поколений» раньше всегда воспринималось умом как просто устоявшееся словосочетание. Здесь я вдруг кожей почувствовала, что это такое.
А в Питере этот победоносный парад показался народной стихией. Зримо виделось и чувствовалось, что идущим рядом людям необходимо, желанно это единение и общение. По людской реке, разлившейся по всему Невскому проспекту, волна ми раскатывалось мощное: «Ура»! Люди на ходу пели военные песни под гармошку или гитару, танцевали.
В этот день мы, друзья детства, договорились встретиться: питерцы и приехавшие на праздники москвичи. Поэтому Саша с Ларисой решили сократить наш маршрут в Бессмертном полку. Мы, чтобы потом было легче отделиться от процессии, шли по тротуару быстрее людского потока. И я несколько со стороны радостно наблюдала наше общее «мироносное» шествие. Общее не в митинговом протесте, разрушающем мир и делящем народ на «за» и «против», а в едином порыве многих душ, собравшихся вспомнить и почтить своих героических дедов и отцов, одержавших Великую Победу.
Вечером все собрались за дружеским столом. Как это принято в русских семьях, полились песни, особенно много военных. Пели их по книжкам, которые раздавали прохожим у метро «Площадь Александра Невского». Много говорили, а что может сравниться с сердечным дружеским общением? Когда уехали гости, по телевизору исполнялись военные песни, и мама с Сашей вальсировали. Глядя на свою маму, даму почтенного возраста, удивлялась, как она легко танцует. Да, что ни говори, а уходящее поколение «детей войны» – особенное…
ХРАНИТЕЛЬНИЦА ДОМА ТЮТЧЕВА
Из этой когорты «последних из могикан» у меня много знакомых людей – цельных в своем мироустроении, удивительных и неповторимых. Одна из них – Нелли Константиновна Кузнецова, помощник председателя Российского детского фонда Альберта Анатольевича Лиханова, директор мемориальной части городской усадьбы XVIII века Гагариных-Тютчевых. Она напутствовала меня в Питер добрыми словами и дала много поручений. Одно из них: «Взять тряпицу и протереть икону Спаса на надгробном кресте Федора Тютчева».
Когда Детский фонд буквально из руин восстанавливал родовое гнездо Тютчевых, Нелли Константиновна руководила этими работами и стала Ангелом-Хранителем уникального дома. Одним из знаменательнейших трудовых подвигов Детского фонда в 2000-2003 годах стало возрождение надгробий Федора Ивановича Тютчева и его семьи.
Это дорогая Нелли Константиновна сподвигла многих неравнодушных людей на восстановление фамильного захоронения рода Тютчевых, расположенного в Петербурге на кладбище Новодевичьего монастыря, тогда только что возвращенного в лоно Русской Православной Церкви.
Россия тогда готовилась отметить 200-летие со дня рождения Федора Тютчева – дипломата, мыслителя, поэта. Радением и стараниями большого коллектива захоронение Тютчева и его близких было укреплено на целый век и более. В срок закончились сложные и дорогостоящие строительные и научные работы, и именно к 5 декабря 2003 года, к 200-летию со дня рождения Федора Ивановича Тютчева, наказавшего нам – верить в Россию.
Нелли Константиновна также заповедала мне посетить Петропавловский собор, поклониться праху императоров российских, а еще Царскосельский лицей, и там передать поклон Светлане Васильевне Павловой. Одним словом, вся поездка прошла под ее руководством. И это получилось здорово.
ИСТОРИЯ ИМПЕРАТОРСКОЙ РОССИИ
Признаться, я почему-то всегда проезжала мимо Петропавловской крепости. Не знаю, то ли темная «слава» ее казематов меня смущала, то ли казалось, что она находится где-то далеко, на другом берегу, и никогда туда не добраться.
Но Саша довез нас до самых ворот.
Собор апостолов Петра и Павла огромен, запрокидываешь голову до головокружения, чтобы увидеть шпиль, увенчанный крестом (122 метра, до 2012 года был самым высоким зданием в Питере). Однако внутри собор показался не таким огромным и «благолепен». Сказала бы даже, что по мне внутри он был даже слишком прост. Петровское барокко вполне лаконично и, как кажется (хотя это просто мои впечатления), несколько аскетичнее московских и позднейших аннинско-елизаветинских барочных вычурностей: завитушек, рюшек, толстеньких ангелочков, так напоминающих купидонов.
Лишь резной позолоченный иконостас весьма витиеват. Он напоминает триумфальную арку, открытую со всех сторон. Позже прочитала, что его композиция выражала в аллегорической форме идею победы в Великой Северной войне. Эта двадцатиметровая золотая конструкция разливала вокруг себя теплый радостный свет. Сверкали огромные паникадила из позолоченной бронзы, венецианского стекла и горного хрусталя. Ажурные Царские врата позволяли видеть золоченую сень над алтарем. По сторонам Царских врат – объемные золотые скульптуры архангелов Гавриила и Михаила. В киотах иконостаса сначала рассматривала, а затем помолилась святым покровителям Петербурга: святому князю Александру Невскому, апостолам Петру и Павлу, святым князю Владимиру и княгине Ольге, мученикам Борису и Глебу.
В Москве в златоверхом Архангельском соборе спят самодержцы Руси Московской, а в Санкт-Петербурге, в Петропавловском соборе – императоры и императрицы всероссийские. Одинаковые мраморные саркофаги с золотыми надписями по мне так выглядят довольно скромно. Выделяются же только два надгробия: императора Александра II Освободителя, из зеленой яшмы, и его супруги Марии Александровны, из розового орлица, установленные их сыном Александром III.
Образно говоря, под сводами Петропавловского собора покоится трехсотлетняя история Императорской России. Всем известно, что за время правления династии Романовых Московская Русь стала Российской империей – шестой частью суши, приросла многими землями и народами. В года царствования императора Николая Александровича Второго численность ее жителей увеличилась на 50 миллионов. Что хотите говорите, но когда империя перестала быть, Россия сразу начала разваливаться, лишаясь своих земель, а, соответственно, и их населения. После Великой Отечественной войны эти потери несколько восполнились, и территория империи частью восстановилась. Однако не до былого ее величия. А про катастрофу 1990-х – сами все знаете, что попусту говорить…
Предполагаю, что в Российской империи был сокрыт некий высший сакральный смысл нашего общего бытия. С ее падением, особенно в первые годы после революции, произошла катастрофа. Впрочем, наш народ умеет приспосабливаться, все преображать и переделывать по своему разуму. Он и коммунизм перемолол: муку в муку. Как у нас говорят: перемелется, мука будет. Однако какой ужасной ценой!
СВЯТЫНИ ПЕТЕРБУРГА
Побывали мы, конечно же, у Ксении блаженной и святого праведного Иоанна Кронштадтского. Куда, действительно, никогда не зарастает народная тропа. Оставила в специальном почтовом ящичке для Ксении блаженной записку с просьбой о помощи в одном издательском деле. И вижу, как, после возвращения из Питера, «процесс пошел». Это тонкий намек на «толстые обстоятельства» всем людям искусства: откуда нужно черпать вдохновение, и где искать помощи в добрых делах служения людям своим творчеством.
Мне знакомая почтенная дама из Печер-Псковских, тоже работавшая в библиотеке Ленинграда, однажды рассказала. Это было еще во времена светские-советские, когда часовня Ксении блаженной стояла заколоченным домиком. Вера Павловна, так звали даму, слышала, что Ксеньюшка на свой день памяти показывалась людям, чтобы их поддерживать в вере. Моя Вера Павловна поехала в этот день в часовню Блаженной. А старушки в трамвае шепчутся: «Ксенюшка будет… Будет». Вера Павловна – человек трезвого ума – махнула на них рукой: «Болтают бабки». Вышла из трамвая, да как упадет, коленку зашибла. Идет, ногу потирает и про старушек продолжает думать, какие они болтушки. Подошла к часовне, и… в одном из окон увидела Ксению!
Помню, слушая ее, я от неожиданности даже рот открыла. Потому что я тоже, как мне кажется, человек трезвого ума, но Вера Павловна была для меня таким авторитетом и эталоном чести и честности, что я не смела сомневаться в правдивости ее слов. Только спросила.
– И какая?
– Красивая. Высокая. В зеленом длинном пиджаке, наверное, том самом кафтане, в белом платочке, и еще две косы на обоих плечах…
У меня есть и личные воспоминания о Ксеньюшке, как ее наш народ любовно зовет. Однако вернемся к рассказу о нашем петербургском путешествии.
Мы все вместе стояли в огромной очереди в часовенку. Многие люди держали в руках цветы, кто-то стоял рядом с часовней или ходил вокруг нее. Настроение у всех было праздничное. Когда зашли в часовню, батюшка служил у самой гробницы блаженной Ксении, держался за нее рукой и помазывал всем лбы из лампадки, стоящей рядом. Он так просто и сильно просил святую за всех нас, что мне сразу захотелось плакать.
Вспомнилось, как давным-давно, когда Саша с Ларисой еще были людьми нецерковными, я прислала им из Москвы акафист блаженной Ксении. Очень почитаю эту святую, и сейчас именно из-за этого чувства об этом пишу. При очередной встрече они мне с удивлением рассказали: когда Саша сидел на диване и читал этот акафист, то стал чувствовать благоухание, словно вокруг него розы появились. А Ларик, войдя в комнату, этого не почувствовала, но зато увидела, что лицо Саши окружено неким сиянием. Может быть, я что-то перепутала, ребята меня поправят… Они друг другу свидетели. Помню, сказала им: «Это Ксения вас к себе зовет, знаки посылает». Тогда блаженную уже прославили, и часовня была открыта. Но ребята и после этого еще ходили кругами вокруг матушки-Церкви. Однако, Слава Богу, теперь мы все вместе в одном Божьем доме… А может быть, поезде? Едем в Царствие Небесное, а Господь – наш Машинист. У меня всегда жизнь с дорогой ассоциируется…
Затем Саша повез нас в Иоанновский монастырь, где в подземной крипте покоятся мощи святого праведного отца Иоанна Кронштадтского. Здесь так хорошо, спокойно, что душу наполняет тихая радость. Особенно сейчас, когда надо мной нет особых невзгод и тяжких проблем. Случаются же у человека и времена передышек! Хотя, что будет завтра, никто не знает. Кому-то, наверное, чудно покажется, что ты сидишь под землей и выходить оттуда не хочешь. Порадовало меня, что там все больше собирается простых, но милых вещей, связанных с памятью дорогого отца Иоанна. В послереволюционные времена за одно упоминание его имени можно было получить расстрел. Многие близкие родственники отца Иоанна так и погибли. Наверное, из-за того, что батюшка Иоанн в начале ХХ века пророчествовал, что, если Россия не покается, то царя свергнут, и тогда придут самозванцы, зальют всю страну кровью. Однако люди хранили, рискуя жизнью, облачения батюшки, его книги, Евангелие, даже какую-то памятную посуду. А теперь это все притекает в светлую подземную крипту. Глядишь, так и целый музей здесь соберется…
У меня с батюшкой Иоанном связано очень хорошее воспоминание о работе над его дневниками. Известно, что он спал по три-четыре часа в сутки, так много ему приходилось молиться за страждущих. Потрясающе, что при такой жизни он еще успевал вести дневники. Там все было написано скорописью, с сокращениями, или по пять слов вместе. Настоящие иероглифы. В 1990-е годы я работала в библиотеке Валаамского подворья, там было свое издательство, которым руководил сейчас всем известный зачинатель «Православной энциклопедии» Сергей Кравец. Он решил заняться дневниками святого отца Иоанна и предложил мне их расшифровывать. Но, как я ни билась, ничего прочитать не могла. Но мне так хотелось этим заниматься, что я придумала выход: буду находить людей, которые смогут читать эти дневники. И скоро собралась такая группа, и мы прекрасно сработались. По моей самости всегда имею в делах преткновения и потрясения, никогда не обходится без слез и бессонницы. И лишь работа над дневниками отца Иоанна шла легко и радостно, словно сама собой. Люди, понимающие его скоропись, находились, и хотя их собралось много, не было потеряно ни одного листочка ксерокопий дневников. Атмосфера между нами, просто на диво, была дружной и мирной. Обычно враг рода человеческого в таких случаях людей ссорит между собой. Но молитвы отца Иоанна нас оберегали от каверз «лукича». Затем нашу группу передали издательству «Отчий дом». Мы сделали несколько томов, а потом пришли другие люди, и наши труды закончились. Но до сих пор воспоминания об этой работе греют душу.
«КАК РЕБЕНОК!»
В Царскосельский лицей мы отправились в последний день нашего путешествия. Признаться, раньше я почему-то туда никогда не заходила. Даже до Царского Села редко добиралась. Так нагуляешься по Питеру, что куда-то дальше ехать сил уже нет.
Но тут мне дали поручение поклон передать, телефоны, добрые весточки. Конечно, я отправилась. И Светлана Васильевна, ведущий научный сотрудник музея, пригласила нас посетить Лицей.
Признаться, не ожидала, что это произведет на меня такое сильное впечатление, и у меня появится столько вопросов и размышлений.
Сразу скажу, что дух Пушкина там действительно витает. Он отразился не только в его портретах, скульптуре (здесь находится и посмертная маска поэта). Но, рассматривая эти залы, коридоры, глядя в окна на блещущие жизнью молодые листочки, начинаешь понимать, как развивалась и возрастала его восприимчивая душа. Слова «Отечество нам Царское Село» для воспитанников Лицея были не просто метафорой.
Благодаря именно гению Пушкина мы до сих пор так чтим Лицей, его взрастивший. У Ивана Ильина есть яркая статья «Пушкин в жизни». Вспоминая о поэте, решила позволить себе взять у философа небольшие цитаты и скомпилировать. Кто интереснее его может рассказать о нашем гении, солнце русской поэзии? Очень рекомендую всем познакомиться с этой статьей.
Ильин так искренне и радостно обожал Пушкина, что это весьма заразительно.
Начинает Иван Александрович с внешнего облика поэта. У Пушкина было небольшое, тонко вычерченное лицо с голубыми, сверкающими, чрезвычайно выразительными глазами. Улыбка у него была приятная: светлая, добродушная, очаровательная своей искренностью.
Жена друга Пушкина, Нащекина, писала. «Своею наружностью и простыми манерами, в которых, однако, сказывался прирожденный барин, Пушкин сразу располагал в свою пользу… Я видела много его портретов, но должна сказать, что ни один из них не передал и сотой доли духовной красоты его облика, особенно его удивительных глаз. Это были особые, поэтические, задушевные глаза, в которых отражалась вся бездна дум и ощущений, переживаемых его душою… Говорил он скоро, острил всегда удачно, был необыкновенно подвижен, весел, смеялся заразительно и громко…» Живописец Брюллов говорил: «Какой Пушкин счастливец! так смеется, что словно кишки видны».
Писатель Гончаров вспоминает, как однажды сидел в Московском университете на лекции по искусству. Вдруг вошел министр народного просвещения граф Уваров и с ним Пушкин. Министр сказал: «Здесь преподается теория искусства, а я привел к вам само искусство».
При всем том поэту была свойственна удивительная простота, утонченная любезность, незаметно переходящая в деликатность сердца.
Чтобы довершить его портрет, надо упомянуть, что Пушкин был физически закаленным, крепким и сильным человеком. По утрам любил садиться в ванну со льдом. Прекрасно фехтовал. Метко стрелял из пистолета и отлично ездил верхом. Долго мечтал о военной службе; просился у Государя на турецкую войну и, получив отказ, заболел от огорчения; а на Кавказе он непосредственно участвовал в боях с горцами.
Обстановка его жилища и комнат была всегда простая и скромная (думаю, тут не обошлось без лицейской закалки, но об этом – чуть позже). В такой обстановке он легче вдохновлялся и не любил ничего роскошного и подавляющего, что приковывает к себе и развлекает…
Пушкин носил в себе творческий источник, который мысленно возводил его к Богу. Сначала в форме языческих аллегорий («жрец», «муза», «Аполлон»), потом точно и непосредственно к единому Богу, открывающемуся сердцу христианина. Но в силу своего духовного целомудрия он ни с кем не говорил об этом, и до нас не дошло прямых высказываний его о том, как он переживал эти веяния, касания и откровения Божии.
Мы только знаем, что он очень отчетливо различал себя – земного, страстного, грешного, который «средь детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней», – и себя – пророчески призванного, когда обновляется все естество: у него иные очи, новый слух, обновленный язык и сердце, подобное огненному углю; у него иное восприятие мира, и дух его исполнен Божией волею. Чтобы вникнуть в эти два различных самочувствия, надо прочесть его поэтические признания: «Воспоминание», «Пока не требует поэта» и «Пророк». Пушкин с изумительной зоркостью видел и честно выговаривал, что его страстно-грешное существо не живет на высоте пророческого призвания, судил себя за это, осуждал и покаянно оплакивал свои отпадения. В жизни же он бережно и целомудренно обходил все это молчанием, не желая профанировать покаянную глубину своего сердца…
Однако близкие друзья разглядели, сколь нежна, чутка, впечатлительна и скромно-целомудренна была его огненная душа. Он вообще имел склонность скрывать свои чувства и как бы стыдился их. Нежность своей души он иногда скрывал за напускным цинизмом. Натура, в глубоком смысле искренняя, прозрачная, доверчивая и чистосердечная («я преисполнен добродушия до глупости»), – видимо обжигалась в юности и страдала. Понятна становится его замкнутость, выраставшее с годами отвращение к свету… К этому присоединялся еще его физиогномический дар: Пушкин говорил иногда людям по их лицу такое, от чего они смущались, а он весело хохотал. Его приятель Вульф писал: «Нравы людей, с которыми Пушкин встречается, он узнает чрезвычайно быстро; женщин он знает, как никто…» Так он всю жизнь шел среди людей, видя их насквозь, и безошибочно и целомудренно укрывал от них свою впечатлительную, глубокую и вдохновенную душу, – зная заранее, что они не поймут его. А из них – многие завистливо и уязвленно не прощали ему его таланта, его ума и его острого и меткого языка…
По замечанию А. Н. Муравьева, «он чувствовал всю высоту своего гения, но был чрезвычайно скромен в его заявлении». И притом умел выслушать – и критику, и упреки, и горькую, колкую правду – и смирялся. Друг его Пущин рассказывает, как он, бывало, выслушивает верный укор и сконфузится, – а потом «начнет щекотать, обнимать, что обыкновенно делал, когда немножко потеряется»… – Как ребенок!
Пушкин и в самом деле был великим и гениальным ребенком. Потому он так любил детей и умел говорить и играть с ними. Играя в прятки, залезет под диван, и вытащить его оттуда бывает очень трудно. Раз княгиня Вяземская застала Пушкина и своего маленького сына Павла в такой игре: они барахтались на полу и плевали друг на друга.
Жандармский чиновник III отделения, Попов, записал о нем: «Он был в полном смысле дитя и как дитя никого не боялся». Даже литературный враг его, пресловутый Фаддей Булгарин, весь покрытый пушкинскими эпиграммами, записал о нем: «Скромен в суждениях, любезен в обществе и дитя по душе». А друг его барон Дельвиг обращается к нему в письме по поводу высылки: «Великий Пушкин, маленькое дитя! Иди, как шел, т.е. делай, что хочешь; но не сердись на меры людей и без тебя довольно напуганных!.. Никто из писателей русских не поворачивал так каменными сердцами нашими, как ты. Чего тебе недостает? Маленького снисхождения к слабым. Не дразни их год или два, Бога ради! Употреби получше время твоего изгнания… Нет ничего скучнее теперешнего Петербурга. Вообрази, даже простых шалунов нет! Квартальных некому бить…»
Дочь Пушкина, по мужу Арапова, записывает по семейным преданиям: «Считать Пушкин не умел. Появление денег связывалось у него с представлением неиссякаемого (золотого) источника, и, быстро пропустив их сквозь пальцы, он с детской наивностью недоумевал перед совершившимся исчезновением». Это, конечно, связано с безграничной добротой его, проявлявшейся «бесшумно». В последние годы своей жизни, нуждаясь в деньгах и то и дело закладывая свои вещи, он содержал свою семью, помогал теще, родителям, брату, содержал у себя дома двух незамужних сестер своей жены и выручал всех просящих… А сам пишет своей жене: «Я деньги мало люблю, но уважаю в них единственный способ благопристойной независимости».
Один из современников писал: «Я не встречал людей, которые были бы вообще так любимы, как Пушкин; все приятели его скоро делались его друзьями».
Всех поражал необыкновенный ум поэта. Он был не только жив, гибок, тонок и ясен. Ему было свойственно видеть во всем главное, душу людей и вещей, сокровенный смысл событий, тот великий и таинственный «предметный хребет» мира и человечества, на котором почиет Свет Божий, и вокруг которого все остальное располагается как проявление, последствие или добавление.
В день своей первой встречи с Пушкиным император Николай Павлович сказал вечером графу Блудову: «Знаешь, я нынче долго говорил с умнейшим человеком в России». Естественно, Пушкин и самообразовывался, много читал, путешествовал, узнавал обо всем вживую. Иногда, идя по дороге впереди своих, еще закладывающихся, лошадей, он не пропускал ни одного встречного мужика или бабы, чтобы не потолковать с ними о хозяйстве, о семье, о нуждах…. Фрейлина Смирнова-Россет, сама незаурядная умница, пишет: «Никого не знала я умнее Пушкина. Ни Жуковский, ни князь Вяземский спорить с ним не могли»… Он «мне говорил: у всякого есть ум, мне не скучно ни с кем, начиная с будочника и до Царя».
Понятно, что этого живого, духовно-озаренного и бесконечно даровитого поэта не следовало сковывать правилами чопорного приличия: этому гениальному ребенку надо было все прощать, радоваться на него и беречь его.
Многие так и делали. И все у него было пересыпано летучими стихами, эпиграммами, политическими дерзостями и не всегда цензурными поэтическими шалостями. Все это жадно подхватывалось публикой, переписывалось, училось наизусть в армии и в училищах. Пушкина знали везде, и шалости его передавались из уст в уста. В южных городах России, при проезде, его сейчас же узнавали и мгновенно импровизировали чествование; угощали, поили, офицеры стреляли из пушек, носили на руках, увенчивали венками, пытались купать в шампанском. Письма его рвались на память, на клочки; в театрах только на него и смотрели; кусочки его одежды брались на память, как святыня (так Яков Грот подобрал его оторвавшуюся штрипку). Так же хранились его вещи, локоны волос – после смерти.
Россия узнала своего поэта, своего гениального ребенка, своего шаловливого мудреца, – кровь от крови и дух от духа русского славянства, с его беззаветной искренностью, с его даром импровизации, с его «пламенной певучей нежностью души». И, добавим еще, – с его обостренным чувством чести и мужества.
А это уже мое собственное мнение: если наш народ вдруг перестанет любить Пушкина, это будет означать, что мы потеряли национальный код.
Так много перепечатала из статьи Ильина, но сделала это с удовольствием, словно послужила великому делу. Итак, широко и радостно вспомнив Александра Сергеевича, вернемся теперь в Лицей.
«ОТЕЧЕСТВО НАМ ЦАРСКОЕ СЕЛО»
