ДАР ГОВОРИТЬ
Иоанн ДЕМИН
Гимназия имени преподобного Сергия Радонежского» при Троице-Сергиевом Варницком монастыре посёлка Варницы Ярославской области, учитель — Недодаева Светлана Борисовна
Тихон почти ни с кем не разговаривал. Точнее, старался не разговаривать. Это выходило у него крайне коряво и неуклюже: слова постоянно застревали где-то в районе гортани, выскакивали изо рта отрывками, вытягивались, превращаясь в нелепое хрипение, дробились, затихали и обрывались в самый неподходящий момент. Куда проще было просто молчать, а если кто-то о чём-то спрашивает, чего Тихон боялся больше всего на свете, притворяться, что не расслышал, и всячески избегать разговора.
Когда это началось, мальчик и сам не знал. Просто в один момент он обнаружил, что не может говорить так, как другие дети: язык не слушается его, заплетается, превращая продуманные заранее фразы в бессмысленный набор исковерканных слов. Возможно, причиной этому было отсутствие общения – проблема, преследующая Тихона с самого детства. Отношения с родителями у него были крайне холодными. Он не был желанным ребёнком, и отец с матерью были к сыну абсолютно равнодушны. С самого рождения они пытались отгородиться от него, сбагривая мальчика многочисленным няням и гувернёрам, лишь бы самим не заниматься воспитанием ребёнка и хоть на время забыть о его существовании. Сами родители почти не бывали дома: они любили проводить время на дорогих курортах Средиземного моря со своими, такими же, как они, богатыми и успешными друзьями, напыщенно весёлыми, лицемерно жизнерадостными и, вероятно, так же, как они, стыдливо переводящими тему, когда речь заходит об их далёком, оставленном на родине ребёнке, об этом неприятном отголоске безбашенного прошлого.
А мальчик рос тихим, под стать своему имени, отшельником, предоставленным самому себе и средствам, оставляемым, словно взяткой, родителями перед очередным отъездом. Он не отказывал себе ни в чём, однако, в отличие от остальных «золотых» детей, предпочитал светским развлечениям мир книг. В доме начали появляться толстые сборники стихов поэтов Серебряного века, раритетные издания зарубежных авторов, дорогие букинистические фолианты и простые книжки в мягких переплётах. Родителям нравилось новое увлечение сына: за ним не требовался особый присмотр, в любое время его можно было найти в одном единственном месте — комнате, превращённой в роскошную библиотеку.
Классу к восьмому мальчик уже мог цитировать Гегеля, Гомера, Анненского, Сартра, Оруэлла, Бёрджеса, Карамзина, Гумилёва, Белого и всех остальных возможных авторов литературы художественной и публицистической, философской и научной. Голова его была полна абсолютно ненужной в его возрасте информацией, грудой слов и звуков, намешанной в его неокрепшем детском мозгу. Он был одинок в своём познании и никому на свете не мог рассказать о том, как обширен мир литературы. Друзей у него не было: возможно, из-за заикания, возможно, из-за нелюдимости, ставшей следствием этого недуга.
Увы, чтение не могло закрыть дыру, зиявшую в сердце Тихона. Ему хотелось говорить, хотелось нести свет в мир, менять его. Но кто бы стал слушать человека, не способного связать пары слов? Его уделом было молчание, и он прекрасно понимал это. Иногда Тихон молчал целыми неделями, запершись в своей библиотеке. Тогда молчание начинало пугать его, мальчику казалось, что он совсем потерял способность издавать звуки. И тогда Тихон выходил на крышу своего дома и долго-долго кричал в темноту. Густое и протяжное «А-А-А-А-А-А-А-А» мешалось с шумами ночного города, теряясь в бесконечном шорохе дорог и скользящих по ним машин. В такие моменты Тихон забывал о словах.
«Слова – это лишь набор звуков, — думал он, — важны лишь они. В звуках скрывается истинная тайна мироздания, в них суть предметов и вещей. Всё вокруг есть симфония звуков. Дыхание – это звук, стук сердца – это звук, жизнь – яркое, безграничное море звуков: пения птиц, шуршания песка, звона капель, стука шагов, шипения масла на сковороде. Во всём этом слышится музыка. Природа – это гармония, состоящая из тысяч и миллионов нот, бесконечный звукоряд, в котором нет места хаосу. Я – это хаос. Мои звуки растеряны и оглушены, в них нет порядка».
И тогда он начал писать стихи.
Поэзия обладала особыми чертами, манившими Тихона. Она была гарантом порядка и гармонии, к которым мальчик так стремился. Звуки в стихах так складно и ровно соединялись в слова, слова в предложения, а те, в свою очередь, в строфы. Безупречная структура стихотворного текста противопоставлялась в сознании мальчика вселенскому хаосу, который так страшил его, чувству бесконтрольности и неопределённости.
А ещё Тихон не заикался, читая стихи. Ему удавалось подстроиться под ритмику, и он, отбивая шаг за шагом каждый слог, непрерывно вёл стихотворение к финалу. Когда он впервые без заикания прочитал своё собственное стихотворение, то углядел в этом некое откровение, посланное ему свыше.
«В этом моя сила! — подумал он, стоя посреди комнаты в позе триумфатора, воздев одну руку к потолку, а второй поправляя воображаемый оливковый венок, — Всё это время я считал слова своими врагами, боялся их, пытался с ними бороться, но, оказывается, слова были моим даром, моей тайной силой».
Тихон тщательно скрывал своё новое увлечение. В школе он оставался таким же пассивным и молчаливым изгоем, а дома превращался в автора, готового творить и созидать:
Я крыльями взмахну упрямо,
Взлететь пытаясь безуспешно,
И упаду на землю камнем,
Но всё ещё дыша надеждой.
Однако быть счастливым Тихону всё ещё мешал его недостаток. Избавиться от него, научиться говорить, как все нормальные люди, – вот что было той самой надеждой, о которой он писал.
Древнегреческий оратор Демосфен нашёл способ борьбы с заиканием. Он приходил на берег моря, набирал полный рот камней и так читал стихи, стараясь перекричать шум прибоя. Моря поблизости не было, однако камней было в избытке, и Тихон решился опробовать этот метод. Поднявшись на свою любимую крышу, мальчик приступил к процедуре. Было больно и мерзко, каменная пыль неприятным слоем оседала на языке, а острые края резали десны. Тихону захотелось тут же выплюнуть эти камни, однако, вспомнив Демосфена, он остановился, подержал несколько минут этот груз во рту, а затем начал читать. То, что прозвучало далее, вполне могло быть Блоком, однако скорее напоминало мычание коровы, чем речь человека. Мучительно преодолев несколько строк, Тихон вынул камни изо рта и сплюнул на серую поверхность крыши грязную, кровавую слюну.
«Нужно будет повторить», — подвёл он итог первого занятия.
Так Тихон начал постигать силу устного слова. Ежедневные логопедические упражнения начали приносить результаты, по крайней мере, самому Тихону так казалось. Происходило развитие и на творческом фронте: его поэтические тексты становились всё сильнее и осмысленнее. Тихон чувствовал, что стихи приходят к нему не из головы, а будто кто-то вкладывает ему их в душу, некое высшее существо. Мальчик знал, что Слово есть Бог, и некоторые зачатки веры начинали появляться в его сердце. Но пока для него Бог был лишь Словом, музой, в каком-то смысле этого слова, источником вдохновения. Тихон видел, когда это вдохновение к нему приходит, оно визуализировалось в его сознании в виде высокого старца в светлых одеяниях и с пронизывающим до мурашек ангельским взором. Он будто звал мальчика куда-то, ненавязчиво указывая дорогу к свету, но Тихон пока не решался пойти за ним, ему хватало и той частицы божественного сияния, которую он получал во время таких непродолжительных видений. Юный поэт прозвал старца Посланником Слова.
Я видел на небесном своде
Трёх ангелов, глядящих в даль,
И в белоснежном хороводе
Мечей их огненную сталь.
Единственным живым человеком, с которым Тихон поделился своим творчеством, стала молодая учительница литературы, которая всегда была добра к неразговорчивому одиночке. Однажды после урока он просто подошёл к ней и положил на стол исписанную стихами тетрадку. Она удивлённо взглянула на него.
— П-п-п-прочитайте, п-п-п-пожалуйста, — произнёс он.
Она заинтересовано открыла тетрадь и начала читать. Её лицо становилось серьёзнее с каждой перелистнутой страницей.
— Ты это сам написал? — восхищённо спросила она, откладывая тетрадку.
— Д-д-а-а, — смущаясь, ответил Тихон.
— Это просто потрясающе, я серьёзно. Почему ты раньше не рассказывал о том, что так чудесно пишешь? Слушай, хочешь выступить на школьном конкурсе талантов? Я уверена, получится круто.
— Но я-а…
— Я понимаю. Но ты не беспокойся насчёт этого, я подумаю, что можно сделать. Главное в том, что ты будешь читать, а не в том как. Ну что, согласен?
И тут Тихон вспомнил свои выступления на крыше, и впервые мысль о том, что выйти на сцену со своими стихами – идея не такая уж и плохая, пришла ему в голову.
— Я согласен! — чуть ли не выкрикнул он, объятый горячим чувством воодушевления и уверенности в себе.
Первый раз в жизни Тихон поверил в то, что он не бесполезен, что его творчество может быть кому-то интересно. Он пришёл домой и, довольный, откинулся на диване, представив, как все рукоплещут ему, стоящему на возвышении, гордо и вдохновенно вскинувшему голову и декламирующему стихи уверенным сильным голосом.
Он тут же понял, что это не его голос. Он никогда бы так не смог. Сцена триумфа сменилась сценой разочарования. Вот он стоит перед толпой школьников, жалкий и бессильный, пытаясь открыть рот и выдавить из себя хоть звук. Наконец это получается, и весь зал слышит лишь нелепое мычание.
Тихон почувствовал, как его руки начинают трястись. Медленно и прерывисто дыша, он встал с дивана и сделал несколько кругов по комнате.
«Зачём я согласился? — осуждающе спросил он себя. — Зачем это вообще мне нужно? Куда я лезу?»
«Но я ведь смогу, так? Почему нет?» — тут же перебила его взявшаяся будто из глубины души мысль:
Горы круша, он стремился к вершинам безлюдным,
Стены ломая, себе пробивал он дорогу.
Путь его долог и кажется тяжким и трудным,
Но только так принесёт свой огонь он народу, —
вспомнил Тихон написанные им самим когда-то строки.
«Не лги сам себе, мальчик мой. Ты можешь бесконечно жевать камни, строя из себя древнегреческого оратора, но помни, что ты всего лишь один из миллионов его подражателей. Твоя проблема не в твоём языке, она в тебе самом. Ты трус. Ты слишком долго предпочитал молчать и закрываться в себе, чтобы теперь что-то менять».
Тихон сжал кулаки. Две противоположные друг другу мысли боролись сейчас в его голове, не давая сосредоточиться. Его дыхание участилось, сердце забилось быстро-быстро, словно готово было разорваться в любую минуту.
— Горы круша, он стремился к вершинам безлюдным! — вдруг выкрикнул он, разорвав напряжённую тишину комнаты.
«У меня получится. Должно получиться. Ради искусства. Ради Слова», — Тихон упал на пол и заплакал.
И в этот момент душевного раздора он вдруг снова увидел того величественного старца, протягивающего ему руку. Мальчик ухватился на неё и тут же почувствовал, как Посланник Слова подхватил его, словно пушинку, и понёс за собой куда-то вверх и вдаль. Лёгкость и спокойствие охватили Тихона, и он, расслабив конечности и оттолкнувшись от воздуха, полетел вслед за старцем. Рядом с ними проносились облака и бесконечно тёплые лучи света, а влажный ветер освежал разгорячённое от недавних переживаний лицо.
Вдруг старец остановился у огромного величавого дуба, крона которого своими ветвями уходила высоко в небо. Под дубом стоял на коленях сгорбленный монашек, одетый в бедную рясу, и горячо молился, перебирая в руках потрёпанные чётки. Рядом с ним в такой же позе молился маленький мальчик, своими чертами лица напомнивший Тихону кого-то очень знакомого.
Закончив молиться, они оба встали, и Тихон увидел, как на самом деле огромен тот, кого он принял за слабого монаха. Его глаза пылали, а за спиной развевались два больших крыла. Это был ещё один Посланник Слова, только в несколько раз могущественнее спутника Тихона. Посланник вынул что-то из-под складок ангельского хитона и протянул маленькому мальчику, стоящему с ним. Тихон чувствовал, что нечто знаменательное происходит на его глазах. Мальчик открыл рот, и ангел вложил в него крошечный кусочек хлеба, который произвел на ребёнка удивительный эффект. В его детских серых глазах вдруг вспыхнул огонь Слова, такой же, как у обоих Посланников.
Тихон почувствовал, что тоже крайне нуждается в этом куске божественного хлеба, полученном ребёнком.
— Могу я тоже получить этот дар? — спросил он своего спутника, осознавая, что ни разу не заикнулся, произнося эту фразу.
— Ты получишь его, когда сам придёшь ко мне, — ответил ему старец, в котором Тихон вдруг признал того самого ребёнка под дубом.
Тут перед глазами вновь понеслись облака, и через несколько секунд он очнулся на полу у себя в комнате. Видение рассеялось.
«Где мне тебя искать?» — хотел выкрикнуть вслед исчезнувшему старцу Тихон, однако к ужасу своему вдруг почувствовал, что не может произнести ни слова. Ни единого звука не удавалось выдавить из себя, сколько бы он ни старался. В отчаянии мальчик обхватил рот руками и затрясся от щемящего чувства безысходности.
«Что ты сделал, Посланник? ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ СО МНОЙ?! — беззвучно кричал он. — За что?»
Паника начала проходить, и Тихон решил думать рационально.
«Я же не могу просто так взять и онеметь, верно? Это просто шок или что-то в этом роде. Надо просто подождать», — попытался успокоить он себя.
Однако прошёл день, затем другой, а речь не возвращалась.
«Это старец, он это сделал. Я должен отыскать его. Но где? — вертелось в обессиленном сознании мальчика. — О Боже, я верно схожу с ума…»
И он начал искать. Дуб, монах, мальчик – эти слова быстро привели Тихона к ответу, раскрыв ему имя своего полуночного гостя.
«Сергий, вот как тебя зовут. Я угадал? Ты не мог читать, а я говорить: мы с тобою похожи. Я начинаю догадываться, к чему это всё. Я почти нашёл тебя, Сергий, и прошу: не отвернись от меня, когда я приду», — последняя фраза в голове Тихона прозвучала как молитва.
Теперь он точно знал, где искать: в маленькой церквушке, что находилась в дальнем районе, единственной на весь город освященной в честь преподобного Сергия Радонежского. Тихон знал, что там его ждут, там ему приготовлено нечто важное.
Переступив порог храма, он будто оказался в другом мире. Людей в церкви почти не было, и Тихон смог полностью погрузиться в атмосферу благоговейной тишины. В воздухе стоял нежный аромат ладана, свежего воска и смолы. Жёлтый от горящих свечей полумрак казался таким родным и тёплым, что хотелось остаться здесь навсегда, забыть о житейской рутине, бессмысленной беготне и глупых стремлениях, раствориться в этом божественном уюте.
В центра храма, на аналое, лежала старая и местами почерневшая икона, выполненная мастером несколько веков назад. На тёмном дереве ясно проступал лик святого, такого знакомого и нужного сейчас. Тихон взглянул в глаза тому, кого раньше называл Посланником Слова, и вдруг заплакал: так искренне и по-детски.
Прижавшись к аналою, мальчик медленно опустился на колени.
«Я нашёл тебя, — слёзы душили его, но это не были слёзы горя. Так плачут те, кто ощутил благодать, и сейчас Тихон чувствовал её пребывание на себе. -Услышь меня, прошу, я ведь знаю: ты здесь. Помолись за меня Богу, святый отче. Так ты просил когда-то ангелоподобного монаха, встретившегося тебе под дубом, вот и я прошу тебя о том же. Дай мне ту силу Слова, которой обладал ты».
Снова и снова Тихон повторял эти слова, рыдая и моля. Наконец, силы его иссякли, он в последнем порыве встал на ноги и приложился к иконе святого. Необычайное тепло вдруг ощутил он на своём лице. Оно быстрой волной растеклось по всему его телу, и мальчик увидел, что уже находится не в храме, а у подножия того величавого дуба, под которым некогда произошла знаменательная встреча отрока Варфоломея и ангела в образе черноризца. Теперь под дубом стоял сам преподобный Сергий, погруженный в молитву. Мальчик подошёл ближе.
— Помолись со мной, — повелительным тоном проговорил святой.
Тихон послушно опустился на колени рядом с Сергием и тоже начал молиться. Он не знал, как делать это правильно, поэтому говорил всё как есть, своими словами, искренне веря, что Бог услышит его так же, как услышал преподобный.
— Богу нашему слава, всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь, — закончил молитву старец, вставая на ноги. Тихон последовал его примеру.
— Ты желаешь получить силу Слова? — грозно спросил Сергий.
— Мне бы хотелось просто научиться говорить, как все люди, — смущенно, но твердо и без заиканий ответил мальчик, — но сейчас я больше всего хочу вернуть мой голос.
— Ты веришь в то, что Господь способен сделать это для тебя?
— Верю, как никогда.
— Тогда съешь это, — приказал монах, вручая мальчику маленькую частицу просфоры, — но помни, что Слово тебе даётся, дабы славить Господа. Не трать свой дар впустую, иначе рискуешь растерять его.
— Обещаю, — и с этими словами мальчик проглотил частицу.
Тут же он ощутил, как из глубины его сердца начинает исходить обжигающее пламя, медленно и всепроникающе расходящееся по телу. Он хотел закричать, однако и язык его уже пылал, хотел побежать, но горели и ноги. Огонь уже стал более материальным: оранжевые его всполохи плясали перед глазами, жгли и разъедали кожу, на месте которой тут же появлялась новая: чистая и лёгкая. Наконец огонь стал утихать, и Тихон почувствовал, что всё его тело обновилось, он будто избавился от старой оболочки, огонь наделил его новой: сияющей и свежей.
— Благодарю тебя, святый отче, — произнёс он вслед удающемуся старцу.
Вокруг снова оказались дощатые стены храма. Тихон встал, светясь от счастья, и ещё раз взглянул на икону.
— Благодарю тебя, святый отче, — повторил он неожиданно для себя. Странную сладость ощутил он на языке, произнося это. Слова в его устах наконец приняли правильную форму, и Тихон даже опешил.
— Я не заикаюсь? — спросил он себя на всякий случай.
— Я не заикаюсь! — крикнул он и тут же закрыл рот руками, встретив недовольный взгляд свечницы. — Спасибо, — добавил затем он, прикладываясь к образу преподобного.
Юноша шёл по улице, радостно распевая песни, декламируя стихи и прозу, наслаждаясь своим новым, сильным и уверенным голосом и не обращая внимания на оборачивающихся прохожих. Он был, возможно, впервые в жизни по-настоящему счастлив и не стесняясь кричал об этом.
***
Тихон стоял за кулисами, готовясь выйти на сцену. Да, он всё ещё волновался: это было его первое публичное выступление, однако уверенность в том, что всё пройдёт гладко, была сильнее.
— Ну, с Богом, — подбодрил он себя, перекрестился и под встречающие аплодисменты вышел к товарищам по школе. Наступила тишина.
Тихон на секунду замер, привыкая к непривычной для него обстановке, и тут же весь зал услышал его голос, звучный и мелодичный. Все разом почувствовали искренность, содержащуюся в словах поэта, потому что рассказывал он о том, что сам пережил:
— Он протянул мне руку в час ненастья,
Вложил мне в сердце пламени комок,
Сам в детстве научиться он старался
Читать: молился, и его услышал Бог.
А я молчал так долго, я боялся,
Недуга я стеснялся своего,
Поверить в Слово долго не решался,
Пока я вдруг не повстречал его.
Он научил меня стремиться к Небу,
Вручил мне Дар чудесный говорить,
Один ломоть божественного хлеба,
Что дал мне силы продолжать творить.
Теперь мне Слово стало лучшим другом,
Открыло сердцу тайны бытия,
И вышел я из замкнутого круга
И безуспешных поисков себя.
Я верю: мне открыты все дороги,
Поэта путь мне солнцем освещен,
И снова я вздымаю к Тебе руки,
Тебе, Посланник Слова, мой поклон.
Закончив, Тихон выдохнул и посмотрел на аплодирующую толпу. Из её глубины на него своим светлым старческим взглядом смотрел его небесный благодетель и улыбался.
