БЛАГАЯ ВЕСТЬ

Яков ВОРОБЬЕВ

Я лежал в кровати и смотрел на белый, в редкой паутине трещин потолок. Я бы даже сказал, что смотрел сквозь потолок в свои грезы и переживания. Времени было уже изрядно — около двух, а быть может, и трех часов ночи. Нет, меня не мучила бессонница, это было что-то иное. Мне хотелось спать, но более того хотелось  жить, дышать каждой минутой, проведенной в этом удивительном  месте. Я жаждал ощущать каждую секунду, каждое мгновение, еще и еще…

Нагрянувшая столь неожиданно ночь отделила меня от суеты дня и распахнула мой разум, отверзла для того, чтобы впустить в него пестрый рой беспокойных мыслей, и они беспорядочно устремились в мое сознание, как мотыльки слетелись на жаркий свет восковой свечи. Я закрыл глаза, позволил бурному потоку сознания увлечь меня за собой…

Все внутри меня словно ожило, пробудилось от долгой спячки, пришло в движение. Пред  глазами всплывали отчетливые образы минувшего дня, они окутывали меня с ног до головы. Почудилось, будто я снова стою там, в окружении дивных рукописных икон, в сияющем неземным, Божественным светом храме… Послышались  мне вздымающиеся в поднебесье голоса, звон пышущего жаром золотого кадила,  в нос ударил еле заметный, но, несомненно, реальный запах курящегося фимиама, а в душе вспыхнулось теплое, благодатное, бесконечно прекрасное чувство искренней Божественной любви…

Едва ощущаемый ветерок толкнул створку изможденного неумолимым временем шкафа, и та, поддавшись, со скрипом отворилась, окончательно откинув  пелену дремоты и  вернув разум мой в явь. Я сел, протер глаза, огляделся. Комната, залитая серебристым лунным светом, была недвижима, только робко трепыхалась выглядывавшая из приоткрытого окна занавеска. Уставший трудиться растрепа-ветер лениво звал к распростертому чернеющему морю, мерно шумящему легкими быстрыми волнами. Спать  мне не хотелось уже совершенно. Я еще немного посидел, наскоро надел футболку и брюки, висевшие на таком же старом, как шкаф, расшатанном стуле, и медленно, на цыпочках, стараясь не разбудить паломников, мирно спящих рядом, прошел к выходу.

Открывшаяся по ту сторону двери картина ночного побережья завораживала: небо, черное, как сажа, сверкало густой россыпью звезд. Они сверкали так ярко, будто были  бриллиантами на царской короне.  Но  каждая из них была ярче любого алмаза любой  короны самого могущественного и властного царя, ибо обрамляли звезды не корону царей человеческих, но корону Царя Вселенной и возвещали своим бесконечным светом величие Его… И самым ярким бриллиантом сияла сейчас серебряная луна, освещавшая своим мерным, холодным, но, несомненно, живым светом спящий под омофором ночи мир…

Слева от меня простирались до самых  небес горы —  величественные и могучие свидетели прошедших эпох, грозные и дремучие, как сама Земля, спящие титаны древнего мира. Склоны их поросли низкими деревцами, редкие ухабистые плато — густой щетиной чернеющих сосен, а подножья затянула зеленая паутина виноградных лоз с частыми, теперь в темноте неразличимыми  большими гроздьями спелого винограда.

        Горы кутались в рваную вату седых облаков, облокачивались на растущие в низинах деревья, как на мягкую перину, и дышали так ровно и незаметно, что если бы не завывания ветра в расщелинах, то можно было бы подумать, будто они и впрямь мертвы и безмолвны… Но и они, незыблемые, готовы воззвать ко Всевышнему в день, когда ученики Христовы умолкнут…

       Побережье объято призрачным серебристым светом, и под ним распростерлось  бездонное море. Черное, смоляное, оно казалось  продолжением развернутого над ним небесного свитка. Море и небо слились в одно целое, а искрящаяся на зыбких темных волнах лунная дорога бежала до незримой линии безгранично далекого ночного горизонта…

И особым украшением раскинувшегося передо мной пейзажа стал древний монастырь, расположившийся на краю обрыва, над морем. Монастырь  царственно величествен.  За его стенами  — непостижимые мирскому уму истины, непонятные обывателю судьбы и истории. И сам монастырь  для людей, далеких от церкви,  — одна большая неизведанная тайна. Впрочем, как  и для людей, искренне верующих, для людей церковных монастырь  —  загадка, быть может, еще более глубокая. Монастырь невозможно понять, монастырь можно только прочувствовать и пережить…

Сейчас же мог наблюдать я необычайную красоту ночной обители.  Сверкающий в лунном свете купол колокольни, вздымающийся в поднебесную глубь, точно горящая живым пламенем свеча. Я стоял, завороженный распростертым предо мной пейзажем. Охватившую  меня тишину перебивал  шум прибоя, шепот суетливых листьев, потревоженных ветром, стрекот каких-то ночных обитателей, да еще, пожалуй, шум  крыльев неизвестной мне птицы, жительницы поднебесья. В воздухе  неповторимый, несравнимый ни с чем запах моря, легкого ночного бриза…

И  какой-то дух мнится мне в этом хрустальном ночном воздухе.  Все мое естество ликует, охваченное ощущением  бесконечной благодати. Душа моя  вспоена Божественной тайной премудрости этого Святого места.

Влекомый странным чувством, я пошел вдоль берега.  Под ногами хрустел песок, порой он забивался в обувь, но я не обращал на это никакого внимания, мой разум был преисполнен дум и впечатлений. Они, как волны на море, наслаивались друг на друга, накатывали и отступали назад только для того, чтобы накрыть с новой силой. Я дошел до каменистой тропы, ведущей на гору к монастырским вратам, снял обувь,  отставил ее в сторону и уселся на песок. Торопливая морская волна облизала мои ступни, отступила, снова набежала. Ветер ерошил мне волосы, гулял в складках просторной одежды. Время для меня как будто застыло…

От размышлений меня отвлек чей-то мягкий голос. Я помотал головой, высвобождая разум из пут связавших меня мыслей, как бы через силу повернул голову к источнику звука, отвлекшего меня от созерцания Божьего творения. Высокий  седобородый монах в черной рясе и такой же черной скуфье  смотрел на меня с искренним радушием. Свет луны, на удивление, позволил рассмотреть его. Лицо монаха рассекали глубокие морщины — верный признак трудов и поста. В руке он держал деревянные четки, перебираемые привычным движением сухих пальцев. Монах  широко улыбнулся, сделал шаг в мою сторону.

— Христос Воскресе, брат! Чего ты тут сидишь-то? — спросил мой ночной гость.

— Воистину Воскресе, батюшка! Да я… вот… — я как-то замялся. Что тут сказать: смотрю на звезды и думаю думы? Как-то странно и нелепо что ли…

Батюшка не стал ждать ответа, а неспешно подошел ко мне и уселся рядом на песке. Он поправил скуфью, чуть съехавшую на высокий лоб, и затих.  Несколько минут просидели мы в молчании, вслушиваясь в шум прибоя,  любуясь звездами и морской зыбью. Внезапно  тишину нарушил голос моего ночного знакомца:

— Что, брат, на звезды любуешься?

— Да, батюшка, любуюсь,  — ответил я.

— И что же ты думаешь? — все также испытующе спрашивал чернец.

— Красиво… — благоговейно, но неопределенно выдохнул я, растягивая звук «и».

— Да, брат, красиво, — вздохнул монах. —  А еще что сказать можешь?  Что ты видишь?

— Звезды вижу, батюшка. Море, луну…

— А за Луной что? — не унимался батюшка.

— Да, собственно, ничего… пустоту…

Батюшка прищурился, вгляделся в угольно — черное небо, потом громко, как-то разочарованно выдохнул, повернулся ко мне вполоборота.

— Какая  же там пустота? А вездесущий Бог? А силы бесплотные? Какой ты христианин! Неужто и про Бога забыл? — то ли в шутку, то ли всерьез спросил меня батюшка.

Я понял, что попал впросак, оказался в весьма неловком положении. Хотел было оправдаться, сказать, что Бог — Сам по Себе подразумевается, но монах заговорил первым:

— Ты, брат, смотришь на мир, как на картину, любуешься пейзажем, думаешь о красоте и великолепии творения Божия, взираешь на звезды, на горы, ощущаешь дуновение ветра,  слышишь шепот моря, шелест листьев… Но, стало быть, ты совершенно не задумываешься о том, для чего Господь дал тебе и эти звезды, и эти горы, и море это, и всю эту невообразимую красоту, так?

— Разве не за тем, чтобы любоваться ей? Чтобы постигать Величие Бога и Его творения?

Монах снова покачал головой.

— Нет, брат, не только за этим. Все это Бог дал нам главным образом для того, чтобы мы познавали мир и учились у него. Что ты знаешь о звездах?

Батюшка посмотрел на меня и, не дождавшись ответа, продолжил:

— А ведь изучая звезды, можно многому научиться и в духовной жизни. Вот ты сказал, что за Луной ничего нет, но ведь с астрономической точки зрения  это неверно. Там, за Луной, рассыпаны мириады  звезд. И не только за ней. Весь космос усеян звездами, и те из них, что можешь ты видеть с Земли, — лишь малая часть   звезд, которые пока ты видеть не можешь. Эти невидимые звезды находятся так далеко от земли, что свет от них еще не долетел до Земли, однако наступит день, когда те звезды, которые ты видишь сейчас, погаснут, а на небосклоне появятся новые звезды. Точно так же и в духовной жизни: если мы чего-то не видим, не значит, что этого  нет. Мы часто забываем о Боге, малодушничаем, не в силах увидеть Бога, смотрим на житейские вещи и обманываемся, думая, что они  вечны. Но наступит день, когда-то бренное, что мы считали незыблемым, падет, и оттуда, откуда мы не ждали, явится Господь и зальет своим светом всех нас… Помни, брат, там, где ты видишь темноту, живет свет. И рано или поздно, но свет этот разорвет тьму в клочья, не оставив от нее и следа.

Монах замолчал, а мне вдруг вспомнились строки из Писания: «И  истают вся силы небесныя, и свиется небо, аки  свиток, и вся звезды спадут яко листвие с лозы…»… (Исаия 34:4). И небо уже не показалось таким незыблемым и непоколебимым, как прежде. Оно виделось именно свитком, хранящим тайные знания, данные человечеству как величайшая мудрость о жизни нынешней и как верный признак пришествия Царя Вселенной во Славе Своей…

— Что ты опечалился? Неужели ты, православный христианин, не ждешь Господа и не хочешь пришествия Его? — искренне удивился монах. — Что сказано в Символе веры? «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века».

— Не знаю, батюшка… Ведь когда это произойдет, не станет больше ни Земли со всеми ее красотами, ни космоса со всеми его смыслами и тайнами, ни звезд…

— Не печалься, брат, ибо весь этот мир — временный, мир же духовный — вне времени. Не скорби, просто помни слова апостола Петра: «…по обетованию Его, ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда» (второе послание апостола Петра, 3:13) — по-отечески тепло сказал монах. — А чтобы встретить Господа достойно, следи за душой своей, что ни делаешь, с совестью всегда совет держи, спрашивай себя: «А это — угодно Господу?» Душа же человеческая во многом подобна морю. Душа постоянно в движении пребывает, никогда не останавливается, всегда колышется. Вот, посмотри, — собеседник указал на облизывающие песчаный берег волны, — море все время движется, и душа человеческая пребывает в постоянном движении. Как ветер возмущает море, так страсти и помыслы волнуют и треплют душу человеческую. И как в пучине морской живут различные чудовища, так и  в недрах души нашей живут нераскаянные страсти. Знаешь, брат, живет под водой во тьме кромешной такая рыба: удильщик. Лукавая рыба. У нее над пастью есть «удочка» — приманка. Эта приманка светится в темноте, привлекая рыбу. Плывет рыба, видит приманку и, ничего не подозревая, плывет прямо к ней. Ам!  И съели… Вот так и дьявол в нашей душе действует: посылает помысел — удочку, нашептывает: «Иди сюда, не бойся, тут хорошо. Согреши, поддайся искушению, и тебе тоже будет хорошо! Плыви сюда…» И душа плывет на грех, ничего не подозревая, ни о чем не догадываясь… тут-то ее сатана и ловит… стоит только поддаться, проявить слабину, и ты уже в клыках страсти, из которой тебе самому ни в жизнь не выбраться. Только с помощью Божией можно разжать бесовскую пасть и выпустить несчастную рыбку-душу на свободу… А если к Богу не обратиться, не воззвать к его безмерной милости и любви  —  страсть тебя пережует, переварит и поплывет искать новую жертву…

Долго мы еще сидели перед бескрайним морем, под епитрахилью ночных небес, усыпанных звездной россыпью. Сидели, окруженные шумом торопливых волн, окруженные невыразимой красотой и нескончаемым смыслом Божьего мира. И не было для меня в тот момент ничего чудеснее этого моря, бездонного неба, отверстого над нами, и никого ближе этого монаха, внезапного ночного собеседника.

Чувства мои были схожи с тем, что испытал я накануне в храме: ощущение живого присутствия Божия, Его благости и милости, прощения и Любви… Кадильным дымом плыли по небу редкие легкие облака, многоголосым хором пел прибой, и казалось мне, будто и это море, и это небо, и эти звезды, и весь мир, и вся вселенная… всякое дыхание, живое и неживое, служит сейчас бесконечную литургию во славу Божию… а монах все говорил, и говорил, и я слушал его долгую, исполненную мудрости речь о жизни, смерти, дне, ночи, тайном, явном, явленном и не явленном…

Наконец ночь стала  отступать, небесный шатер светлеть с каждой минутой, черная краска ночи сползла, оставляя за собой синий след, послышались возгласы ранних птах, чествующих грядущий рассвет. Над серебристо-синем полотном моря заалело, дымные облачка забагровели, и воскресшее от мрака ночи над Божией землей показалось Солнце.

— Вот и Пасха, стало быть, взошла! — тепло сказал монах, указывая рукой на кипящий над морем рассвет. — Каждый день восходит, и каждый день почиет, чтоб на следующий день снова взойти…

Послышался гулкий звук большого монастырского колокола, призывно зовущего всех в белокаменный монастырский храм, говорящего своим чугунным ртом: «Пробудитесь, люди, от сна и предстаньте перед Господом, грядущим во Славе Своей». Батюшка взглянул на храм, задумался о чем-то своем, потом посмотрел на меня:

— Ну что, Яков, идти, стало быть, надо… А то, глядишь, твои паломники тебя уже потеряли…

Он  проворно поднялся, отряхнул рясу от приставшего к ней песка, потом по-отечески приобнял меня за плечи и, глядя на разгорающийся пожар рассвета, тихо  сказал:

— Ты, главное, умей замечать не только красоту природы, но и те смыслы, которые дал нам чрез нее Бог. Читай мир как книгу, написанную самым грандиозным автором из всех. Учись, молись, постигай истину Божию и замысел Его и тогда многому научишься, многих ошибок избежишь.

Батюшка  поспешил в храм. А я все смотрел на вскипающий восход солнца, и в голове моей  звучала фраза «Вот  и Пасха, стало быть, взошла». Наконец ее сменила другая мысль: «Ну что, Яков, идти, стало быть, надо…». «Да, батюшка, надо идти», — мысленно ответил я и … замер, пораженный, как громом, вопросом: «Откуда батюшка знает мое имя?..». Имя я совершенно точно ему не называл… Неужели знакомый? А, может, виделись где?.. Я обернулся к монаху, думая, что он еще стоит со мной, но его рядом не оказалось. Он ушел, а я даже и не заметил. Опомнившись, я ринулся его искать, но ни на каменистой дороге, ведущей к монастырю, ни на тропе, ведущей к виноградникам и нашему странноприимному дому, его не было… Вернулся я  к нашей паломнической группе, сожалея о том, что даже имени  моего ночного собеседника  не удосужился спросить…

 А душа ликовала: Пасха взошла!

Конкурс 2022 года