БОРИС ТАРАСОВ: Гуманитарное образование выстраивает в человеке иерархию смыслов

«Гуманитарное образование выстраивает в человеке иерархию смыслов»

ИНТЕРВЬЮ 

Борис Николаевич Тарасов (1947) – литературовед, писатель, переводчик. Доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой зарубежной литературы, ректор Литературного института имени А.М. Горького. Заслуженный деятель науки РФ, лауреат литературных премий. Награждён Золотой Пушкинской медалью и Золотой Тютчевской медалью за вклад в сохранение и развитие традиций отечественной культуры.

– Борис Николаевич, начну, как говорится, с солдатской прямотой. Как после окончания Суворовского училища становятся исследователями и переводчиками Паскаля, Чаадаева, Тютчева?
– В начальной школе наша учительница любила литературу, часто читала нам книги, даже во внеурочное время. Однажды она пришла к нам с книгой «Счастливый день суворовца Криничного» Ивана Багмута. И эта книга так меня впечатлила своим детским романтизмом, что через некоторое время я, можно сказать, бежал из дома. Втайне от родителей написал письмо в суворовское училище, меня вызвали на экзамены. Родители были удивлены, но смирились. Так благодаря литературному импульсу я стал суворовцем…
– Но пока не филологом…
– В училище с литературой мне тоже очень повезло. Не знаю состояния дел в нынешних суворовских училищах – кадетских корпусах, но тогда там преподавали очень образованные, интересные люди. Некоторые прошли войну, кто-то вернулся из эмиграции из Франции, у кого-то был опыт преподавания в дипломатической и военных академиях. И своему знанию французского языка во многом я обязан именно суворовскому училищу, преподававшим там Юрию Алексеевичу Герну, Ольге Александровне и Сергею Александровичу Булацель, Эфалии Васильевне Васильевой. Преподавателем литературы у нас был Фёдор Степанович Алесь, майор Алесь. Он организовал литературный кружок, в котором я тоже участвовал, что-то писал… Любопытно, что потом, когда я уже преподавал в Литературном институте, здесь, на заочном отделении, обучался его сын. У нас произошла очень тёплая встреча, оказалось много воспоминаний.
– А где было училище?
– В Казани. Оно занимало в городе особое место, в том числе и по качеству образования. И мы, его выпускники, до сих пор встречаемся. Это своеобразный мир, который формирует особые отношения, понятия чести, товарищества, взаимопомощи… Они сохраняются на всю жизнь.
– Проблема такого воспитания всегда есть и в обычных школах… А что вы читали в суворовском училище?
– Меня привлекала русская литература, и уже тогда по ночам (свободного времени в суворовском училище почти нет) я много читал Достоевского. Начинал с «Идиота», это как-то сразу легло на ум и на сердце, и постепенно стала возникать уже профессиональная колея…
– То есть, окончив суворовское училище, Вы пошли на филфак?
– Нет. Я поступил в Военный институт иностранных языков, но, проучившись там два года, вынужден был комиссоваться по состоянию здоровья. После чего поступил на романо-германское отделение филфака Московского университета…
– А первоначально была идея послужить Родине в погонах?
– Это чётко как идея не формулировалось, но военная сторона жизни была мне интересна, сначала это было романтическим увлечением, я в это вжился… Была память о Великой Отечественной войне…
– Ваш отец воевал?
– Воевал. А дядя потерял на войне зрение, стал музыкантом, баянистом. И повлиял на меня как музыкант. Музыка с младенческих лет постоянно звучала в нашем доме, и пластинки самой разной формы и оборотов навсегда остались для меня дорогим воспоминанием. Всё вместе создавало органическую среду для такого выбора.
– Но это новейшая история, хотя со своими мифами, но и с живыми свидетелями, фронтовиками. Но Вы стали заниматься и российской историей, перегруженной тогда произвольными толкованиями, умолчаниями, прямой ложью… Я, например, к реальному облику императора Николая I пробирался, отставляя очень выразительные, но всё же конъюнктурные его изображения у Герцена, Лескова…
– Отечественная история не может не привлекать, но с возрастом, с опытом и новыми знаниями появлялось ощущение, что идеология нашей эпохи, советской эпохи наложила на русскую историю печать неистинности. Впрочем, не только на отечественную историю, на зарубежную историю тоже, как и на историю литературы. Я стремился учитывать полноту фактов и разных точек зрения. Личные пристрастия, мировоззренческие особенности, субъективные неприятия заставляют исследователя свою оптику поворачивать таким образом, что многое из того, что было на самом деле, представляется иначе, неполно, усечённо, с «перекосом». Эрих Ауэрбах в «Мимесисе», говоря о творчестве Вольтера называл такой подход техникой прожектора. Берутся какие-то факты, события, явления, извлекаются из контекста, поворачиваются определённой стороной, туда направляется яркий луч света – и получается нечто иное, нежели то, что сосуществует с другими сторонами в своём развитии. Это же относится и к Николаю I. Я выпустил двухтомник, куда собрал документы, свидетельства о нём самых разных людей – от простых крестьян до королей, – и это дало стереоскопическую картину. Получился другой Николай, не тот, которого мы знали прежде. Вы можете представить себе современного правителя, который бы спал на топчане, носил дырявые тапочки и укрывался шинелью? И разве не стоит подумать над словами Владимира Соловьёва: «…в императоре Николае Павловиче таилось ясное понимание высшей правды и христианского идеала, поднимавшего его над уровнем не только тогдашнего, но и теперешнего общественного сознания….»? С другой стороны, «Николай Палкин» Льва Толстого или Лескова.
– Но в какой-то момент к таким оценкам начинаешь относиться настороженно.
– Конечно. Герцен нелицеприятно высказывался о Николае, но ведь и Достоевский справедливо замечал, что забота Герцена о социальных переменах в пользу бедных странным образом соотносится с роскошью, пирами и счетами в банках. Можно было бы и на собственном примере показать, как надо помогать обездоленным. Хотя как правдивый мыслитель он не мог не чувствовать противоречивости подобной ситуации и органически менял свои взгляды. Его произведения «С другого берега», «Письма из Франции и Италии» сегодня весьма актуальны. В чреде кровавых революций и общественных метаморфоз он неожиданно обнаруживает не духовное обновление, а пустоту интересов, понижение личностей, торжество пошлости, появление «стадных типов», и «убывание души» в мещанском стиле жизни. И его можно назвать передовым человеком в гоголевском смысле. Передовыми людьми, писал Гоголь, следует называть лишь тех, кто видит всё то, что видят другие, все другие, а не некоторые, и, опершись на сумму всего, видят то, что не видят другие.
– Наряду с гипнозом революционных идей, быстрыми решениями и столь же быстрыми разочарованиями, случившимися у Герцена…
– Да, в отличие от Пушкина. У Пушкина, кроме кратковременного юношеского периода, никогда не было каких-либо прекраснодушных мечтаний, увлечения утопическими идеями, упования на революционные изменения действительности или государственные перевороты. Художественное проникновение в корневые противоречия человеческой природы и в своеобразие основных типов поведения людей показывало ему, как неузнаваемо преображается человечество в своих внешних достижениях и как стоит на месте человек в неизменяемости своих душевно-духовных свойств, хотя и облачающихся в разные «одежды». Он отчётливо видел, что накопление социальных, интеллектуальных и научных ценностей не освобождало людей от «сомнительных и лживых идеалов» власти и наслаждения, от зависти и тщеславия, сребролюбия и славолюбия, скуки и тоски и т.п., препятствующих гармонизации их отношений. Обозревая смену общественных формаций, поэт находил и в ней несовершенные или даже порочные духовно-психологические основания, предопределяющие несовершенство и противоречия новой исторической фазы. «Наш век торгаш», с сожалением констатировал он, одновременно раскрывая и подводные камни в привлекательных лозунгах свободы, равенства, братства. Так, устами одного из своих персонажей Пушкин задаётся вопросом: «Разве народ английский участвует в законодательстве? Разве власть не в руках малого числа? Разве требования народа могут быть исполнены его поверенными?» И далее речь заходит об «оттенках подлости», отличающих один класс от другого, о раболепном поведении «Нижней камеры перед Верхней; джентльменства перед аристократией; купечества перед джентльменством; бедности перед богатством; повиновения перед властию…» И демократия в США, подчёркивал поэт, предстала «в её отвратительном цинизме, в её жестоких предрассудках, в её нестерпимом тиранстве. Всё благородное, бескорыстное, всё возвышающее душу человека – подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort)…» Именно многосторонняя мудрость Пушкина позволяла ему «не пресмыкаться перед одним настоящим», исключить себя из «подобострастных поклонников нашего века» и раскрывать подспудные следствия «слепого пристрастия к новизне».
– Вы занимаетесь личностями политическими: Чаадаев, Николай I, Тютчев-публицист… Но Ваша кандидатская диссертация была о Поле Валери. Мир эстетики, красоты, гармонии. Ведь этим можно было заниматься всю жизнь, пребывать в мире прекрасного… Почему Вы от этого ушли?
– Между Валери и Чаадаевым у меня был переходный период. Влез Паскаль. Меня заинтересовал спор Валери с Паскалем. Паскаль оказался для Валери наиболее принципиальным оппонентом в суждениях о человеке и мире. Валери был принципиальным картезианцем, который обожествлял рациональный, математический, даже в какой-то степени позитивистский подход к действительности. И это он проецировал на эстетику, а любую метафизику, эмоциональный мир личности, высшие эмоции он считал проявлением человеческой слабости, которая должна быть подчинена рациональным установкам… Но в конце концов вынужден был признать: «Это проклятое сердце торжествует». То есть торжествует неподвластная разуму иррациональная сфера бытия, в глубинах которой завязываются первые акты «маленьких трагедий» человеческого существования и где становятся реально значимыми и действенными, но не поддающимися рационалистической логике понятия первенства, славы, власти, тщеславия, зависти, любви, ненависти, счастья, свободы, наслаждения, мужества, страха, тоски, скуки и т.п.
Именно в этой сфере работает чрезвычайно важная для осмысления внутреннего мира человека и особо выделенная Паскалем категория воображения. Воображение в его трактовке предстаёт не только как эстетическое или психологическое свойство, но и как социально-оценочная и иррационально-убеждающая сила, подчиняющая и контролирующая разум большинства людей. Воображение формирует всевозможные имиджи, мнения, репутации и т.д., не укладывающиеся в своём противоречивом многообразии в разумные концепции. Так, например, изящные манеры и красноречиво-театральные жесты адвоката незаметно заставляют воображение судей отождествлять его внешность и способности, манеру поведения и истинность защищаемого им мнения и влияют на вынесение окончательного приговора, а щетина небритого проповедника вызывает у слушающих его недоверие к высказываемым им мыслям. Болезни, суеверия, ложные авторитеты, необоснованные амбиции и т.д. возбуждают воображение, наслаивают его на рассматриваемые вещи и мешают человеку истинно оценивать реальность.
Действие подобных «обманывающих сил» Паскаль считал проявлением онтологической нищеты человеческого бытия, которая сосуществует с несомненными признаками его величия (представления о высшем благе, истине, добре, красоте, справедливости, совести, чести, достоинстве и т.п.).
Это, как говорится, и «наши проблемы»?
– Понимание двойственности человеческой природы, соединения в нём «ангела» и «животного», а также сосредоточенность на «философии сердца» отличают и русскую классическую литературу. Вспомним Державина: «Я царь, я раб, я червь, я Бог». Это нераздельное и неслиянное соединение во внутреннем мире человека признаков величия и нищеты, царских и рабских, божественных и червивых начал постоянно занимала умы наиболее глубоких русских писателей и мыслителей. И Паскаль органично связал мой целенаправленный интерес к ним через своё человековедение. Я стал всё отчётливее осознавать, что через такой полномерный и нередуцируемый подход к человеку и через «различение духов» в глубине его сердца можно более трезво оценивать как ход истории, так и окружающую жизнь. Ведь всевозможные метаморфозы и результаты всяких «идей», любых социальных проектов или политических реформ, исторических тенденций или идеологических построений обусловлены состоянием умов и сердец культивирующих их «людей». В конечном итоге именно духовное начало играет в истории первостепенную роль, предопределяя направление, содержание и характер творческой деятельности, цели и задачи тех или иных «внешних» достижений. Следовательно, «восходящее» или «нисходящее» развитие истории зависит не столько от изменяющихся социальных учреждений, научных открытий или промышленных революций, сколько от «внутренних» установок сознания, своеобразия нравственных принципов и мотивов поведения, влияющих по ходу жизни на рост высших «царских» свойств личности. Или, напротив, на их угасание и соответственно на их проекцию вовне и обустройство окружающей жизни. Именно подобная логика делала таких отечественных писателей, как Достоевский или Тютчев, пророками.
– Так всё соединилось…
– Да, то, что я называю «тайной человека» по Достоевскому, связалось не только с русской и западной культурой и историей, но и с тем, что я наблюдал в окружающей жизни. Стоит передо мной человек, говорит правильные вещи, а я вижу, что нутро его иное, уже описанное и философией, и нашей литературой в «царских» и «рабских» понятиях и смыслах. Это сочетание жизни и литературы, эта их связь невидимыми нитями повернули меня и в нашу собственную историю, в нашу культуру…
– Так Вы своеобразно истолковали лозунг, ходкий в советское время: литература и жизнь…
– Да. Кроме того, после университета я удалился в деревенскую глубинку – стал работать переводчиком в Институте прудового рыбного хозяйства под Дмитровом. Писал в эти годы книгу «Паскаль» для серии «Жизнь замечательных людей», подспудно занимался Чаадаевым… О Паскале в те годы знали мало, книжка о религиозном мыслителе проходила в конце 70-х годов минувшего века достаточно тяжело, зато была встречена как событие и сразу же выдержала два издания тиражом в 200 тысяч. Уже в последние годы переиздавалась ещё несколько раз.
– Но и с Чаадаевым было тогда очень непросто…
– Да, но после выхода «Паскаля», зная, чем я занимаюсь, мне в «ЖЗЛ» предложили написать о Чаадаеве. Кстати, за это ратовал наш известный философ Арсений Владимирович Гулыга, сам написавший для «ЖЗЛ» о Канте, Шеллинге, Фихте… Я согласился – и потому что наработки уже были, и существовала общественная потребность. Тогда одновременно вышли подготовленный мною сборник Чаадаева в серии «Любителям российской словесности», и биография в «ЖЗЛ»… В то время я очень много работал в архивах, и не только Москвы, всё посмотрел, что можно о Чаадаеве, чтобы представить себе максимально объективно его жизнь…
– Ведь в «ЖЗЛ» уже выходила книга о Чаадаеве, написанная Александром Лебедевым…
– Дело в том, что часто фигуры прошлого используют для решения задач настоящего, невзирая на сложность и противоречивость реальности. Вот подошла оттепель, и, казалось бы, Чаадаев подходящая, актуальная, удобная фигура, но без понимания его религиозных основ, его сложного, герценовского отношения к Западу изображать Чаадаева невозможно. Когда начались революции в Европе, у Чаадаева стало вырабатываться такое же их понимание, как у Герцена, он видел, что среди этих кровавых революционных событий вырабатывается, говоря почти герценовскими словами, плачевная золотая посредственность. И кровь льётся для того, чтобы появлялись такие типы? Чтобы убывала душа?! История работает для того, чтобы, выражаясь в современных терминах, появилось общество потребления?! Вопросы, которые возникли перед Чаадаевым, и сегодня требуют размышлений.
Таким образом, Ваша цель как учёного восстановить реальный контекст интеллектуального труда того, о ком Вы пишете?
– Да. Без полноты этого контекста, без понимания противоречий в нём, без установления динамики этих противоречий и их разрешения мы сведём смысловое содержание исторического развития к каким-то поверхностным сопоставлениям. В эпоху перестройки и далее тоже всплывало имя Чаадаева, появились его самозваные последователи, ничего не знавшие о его жизни и творчестве, но опиравшиеся на одну-две постоянно цитируемые афористические фразы.
– Всё это важно ещё и потому, что на смену псевдополитизированного советского образования пришло образование с полным равнодушием к урокам истории. Раньше в школьной программе был Герцен, «Былое и думы», теперь нет. Подавно нет и Чаадаева, даже на уровне пушкинского стихотворения.
– В школе и Пушкин, и Гоголь не представлены как художники-мыслители. Скажем, Гоголь говорит: как мало мы заботимся об узнании природы человека, тогда как это есть главное начало всему. Что значит, узнание природы человека? Это познание той самой двойственности его бытия, его рабских и его царских свойств, их сочетания и влияния на исторический процесс. Познание того, как эти свойства преодолеваются или не преодолеваются, как они работают в окружающей действительности, в ваших идеях, в ваших отношениях с близкими. Как они определяют дальнейший ход событий. Господствуют рабские свойства – на выходе вы получаете распад, дело лишь в сроках.
Отвратить такой ход вещей способно лишь подлинное просвещение, как его понимали Гоголь или Достоевский. Что такое подлинное просвещение? По Гоголю, почти цитирую, просветить – это не значит научить, образовать или наставить человека. Это высветлить весь состав его жизненных сил. То есть изжить в себе «червя» и «раба». Знаете, как писал тот же Владимир Соловьёв в одной из статей о Достоевском: «Пока тёмная основа нашей природы, злая в своём исключительном эгоизме и безумная в своём стремлении осуществить этот эгоизм, всё отнести к себе и всё определить собою, – пока эта тёмная основа у нас налицо – не обращена – и этот первородный грех не сокрушён, до тех пор для нас невозможно никакое настоящее дело и вопрос что делать не имеет разумного смысла…»  Изживите свой «исключительный эгоизм», сокрушите в себе «рабские» свойства, обретите с Божией помощью и подлинного просвещения «положительные силы добра и света», «царские» качества, говорят наши писатели-мыслители, и тогда найдёте правильные ответы на сакраментальные вопросы «что делать?», «кто виноват?», «что с нами происходит?» и т.п. Иначе все ваши благие намерения и прекрасные планы будут, как течением реки, сноситься «тёмной основой нашей природы» и будет воспроизводиться постоянный сценарий: хотели как лучше, а получается как всегда. Неудивительно процветание сейчас двойных стандартов, казуистики, неподтверждаемой риторики и т.п., поскольку в реальности подспудно работает эта основа, всё более утончаемая и маскируемая. Тот же Гоголь ярко показывал, что происходит с душой человека при отсутствии истинного просвещения. И изображённые им человеческие типы никуда не исчезают при смене исторических эпох, и мы встречаем персонажей «Мёртвых душ» или «Ревизора» в новых обстоятельствах, переодетых в соответствии с модой и «прогрессивными» идеями.
– Недаром Салтыков так часто использовал гоголевских персонажей в своих циклах…
– Да, они ему были удобны, уже извлечены навечно из жизни. Вообще одна из самых тяжелейших проблем – найти язык, на котором следует обсуждать подобные вопросы в школе, обращаясь к людям определённого, то есть юного возраста. Бывает, что прекрасные знатоки предмета, литературы, истории не находят языка, на котором их могут понять. Нужно зацепить.
– «Заманить», как призывал Суворов.
– Тем более что дети поначалу все или почти все ходят впотьмах, не зная этого. Надо не сокращать гуманитарное образование, как сейчас делается, а всячески его расширять. В записных книжках Достоевского есть порицание отделения естественнонаучного факультета университета от филологического, поскольку так можно специальностью сделать человека необразованнее. Избыточная специализация при отсутствии культуры ущербна, ибо сужает горизонты восприятия мира. Только гуманитарное образование может придать человеческий смысл необходимым модернизациям, инновациям, новым технологиям. Это должно делаться не для, как говорил наш философ Николай Фёдоров, очередного баловства новыми «индустриальными игрушками», а для того просвещения, о котором размышлял Гоголь. Литература, история, конечно, язык, языки – вот главные предметы для любой современной школы. Именно это выстраивает в человеке иерархию смыслов, поведения. Много призывов к культуре…
– …а сетка часов на эти предметы всё уменьшается.
– Именно. И чем дольше будут людям создавать условия для отвыкания от широты, глубины и высоты восприятия мира, тем труднее к нему будет вернуться. А вернуться придётся, несмотря на клиповость современного сознания, на дайджесты и учебные комиксы.
– Опера всё равно останется. Это я, разумеется, к тому, что Ваш младший сын – известный бас, лауреат международных конкурсов. Конечно, в воспитании человека без семьи школа немного сможет. Вы в семье, очевидно, создали для Ваших сыновей естественную атмосферу выбора. Оба – филологи, доктора наук, а Фёдор Борисович также певец.
– Действительно, благоприятная для них атмосфера сложилась естественным образом. Ещё до окончания МГУ мы с женой, потрудившись в студенческие каникулы, купили дом в деревне. Тогда, в 1970 году, он стоил баснословно дёшево. И дети с рождения жили среди природы, гармонично сочетая деревенский уклад жизни с чтением и музыкой. Моя жена – искусствовед, закончила искусствоведческое отделение исторического факультета МГУ – много с ними занималась. И постепенно сложилось заинтересованное и целеустремлённое отношение к литературе, искусству, музыке. Они погодки, но на филологический факультет МГУ поступили и закончили его вместе. Андрей защитил докторскую диссертацию по творчеству Льва Толстого, а Фёдор ещё и закончил, до защиты докторской по творчеству Пушкина и Достоевского, консерваторию с рекомендацией в Большой театр.
– Прекрасно. Значит, музыка в вашей семье всегда. Закончу простым, но, думаю, неплохим вопросом. Что Вы читаете просто так, не как филолог, а как читатель.
– В последнее время читаю Чехова, хотя на просто чтение мало времени: как у ректора, у меня много обязательного чтения. Совершенно другими глазами перечитываю Пушкина и Гоголя. И читаю Евангелие.

Беседовал Сергей ДМИТРЕНКО.

Читайте также: