Александр Рыжов. Я вчера на улице отца встретил
х х х
Это было даже очень невпопад,
Наудачу и как будто не в строку.
За стеклом светло струился снегопад,
И к ладоням лунный ластился лоскут.
Оттоманка томно в комнате плыла,
Словно сонный перегруженный баркас.
А в углах лепилась угольная мгла
Между полом и подметкой потолка.
Пахло спальней. Пахло потом. И впотьмах
Что-то трудное творилось налегке.
С подлокотников стекала бахрома
И пятнала пыльный палевый паркет.
Скрипы, шелесты. Портьерная парча.
А за окнами — сугробы и мороз.
Это было даже слишком невзначай,
Ненароком и как будто не всерьез.
Ночь глуха была, вдобавок и слепа.
В шкаф заброшен, не шуршал притихший шелк.
Это было даже очень невпопад.
Это было даже слишком хорошо.
х х х
Мне ненавистен вид дремотно
Склоненных друг ко другу лбов.
Не терпит робости работа,
Не знает лености любовь.
Под скрип уключин, поперечин
Драккар покинул тихий грот,
И жаждет жертвы наконечник
Стрелы, отправленной в полет.
И нет уже пути обратно,
Лазейки для сомнений нет.
Сто-,
пятисот-,
тысячекратно
Ускорен ход твоих планет.
Не верь, что будешь ты изласкан.
Скорей всего — пойдешь ко дну.
Но счастье
пусть
хотя бы лацкана
Коснется,
мимо прошмыгнув.
х х х
На завтра – минус восемна…
А впрочем, все расчеты – мимо.
Зима безмерно холодна.
Жизнь холодна неизмеримо.
Бывает же такое зло:
Как передать души остылость,
Десятизначную постылость
Через двузначное число?
Что-то от Мандельштама
Как он слаб и злопамятен — плоти оплот!
Третье тысячелетье меня загрызет.
Оборвется дыханье, окончится бег,
Перекусит мне горло безжалостный век.
Неизбежно врастание в старость и тлен.
Захлестнет меня возраст, подобно петле.
Сброшу стрелки на ноль на часах и весах
И на энном десятке уйду в небеса.
Но до этого срока, костями гремя,
Додержусь, доиграю, упрусь четырьмя!
Это глупо — плестись у судьбы в поводу,
Чтоб в две тыщи каком-то нелепом году
Подхватить пневмонию у сонной реки
И в больничной палате отбросить коньки.
Будет месяц кромешный и место под стать,
Где бы ангел сердешный сумел долистать
Моей жизни книжонку и бросить в костер…
Но пока еще след мой не смыт и не стерт.
Не настигли меня, как удар ножевой,
Та неделя, тот день и тот миг роковой.
Значит, с вечностью спор — не на смерть, на живот! —
Кто кого переплюнет
И переживет.
х х х
Я вчера на улице отца встретил.
Он без шапки был, в пальто старом.
В этот день холодный дул ветер,
И вихрился снег над тротуаром.
Между нами было — всего малость:
Два сугроба…
По прямой — шагов десять.
Отчего-то сердце вдруг сжалось,
Слезной каплей в небе сверкнул месяц.
Не спешил отец, гулял словно,
Сигарету мял, дышал дымом.
Я бы подошел — на полслова.
Я бы не сумел пройти мимо.
Я б сказал:
«Прости, звоню реже,
Чем хотел бы. Что ж… дела, мать их…
Завтра заскочу, по сто врежем,
Переговорим… Бывай, батя!»
Он бы мне сказал: «Бывай, неслух…
И в кого ты весь такой умный?»
Засмеялся б я,
Не знал если б,
Что отец давным-давно умер.
х х х
Все продумано четко: проводят с почетом
Под дежурные речи о райских пичугах.
Там, на небе, конторские щелкают счеты,
Чтобы точно зачесть и грехи, и заслуги.
Но и чистых душой, и на слабости падких
Без разбора сгребут — сколь бы счетам ни щелкать, —
Рассуют по архивным засаленным папкам
И задвинут на самую дальнюю полку.
х х х
Дождливый вечер
Скукожен скукой,
Как будто вечность
Вошла без стука
Со взглядом строгим
И осовелым.
И на пороге
Заиндевела.
А двери — настежь,
Мир — нараспашку!
А я ей: «Здрасьте» —
И с водкой фляжку.
Мне б сразу с места
Туда, на волю,
Где, словно тесто,
Раскисло поле,
Где месят грозы
Дождей окрошку…
Хотелось — в россыпь.
Но проще — в лежку.
Хотелось — оземь
И сразу — в выси.
Но вышло — в прозе.
Не львиным — лисьим
Шажком впритирку
По самой кромке…
Смотри-ка: мир как
Ветрами скомкан!
Да к черту вечность!
Руби поленья!
Себя увечим
Сонливой ленью.
Уж лучше в прорубь,
Чем на полати.
Дорог-то — прорва!
Узду наладим
И с места — в одурь!
Лошадку — плетью.
И через броды,
И через годы,
Через столетья —
По лихолетью,
По лихолетью…
Алексею Буссу
А все же в артериях наших — советская кровь.
Я в прошлом увяз, точно зуб в стародавней ириске.
Мне б к детству припасть, как к стакану с пахучим ситро.
И стать молодым.
И увидеть далекое — близким.
А все ж в наших помыслах — тот, уже свергнутый строй,
Проклятьем клейменный, но еще пуще воспетый.
Нас греет доселе тепло пионерских костров,
Советов страна и поныне дает нам советы.
А все же в характерах наших — тот памятный свод
Законов с обложек тетрадей в линейку и в клетку:
Бороться… любить… Это в наше вошло естество.
И жить помогает.
И даже спасает нередко.
Не ангелы мы.
Но крутой наш замес недурён.
На стыке эпох не разнюнились, не спасовали.
А все же, дружище, мы — дети великих времен,
Подобные коим уже повторятся едва ли.
х х х
Как идет тебе это платье!
Из волнительно-дерзкой ткани,
С колыхающимся подолом…
И сапожки на каблучках.
Не в пример надоевшим джинсам
Из некачественной дерюги,
Этим грубым полуботинкам
И растянутым свитерам.
Да, я знаю, что здесь не климат,
Преотвратнейшая погода,
На морозе коленки зябнут…
Но ведь, черт возьми, красота!
Ты шагай в этом платье дивном
С колыхающимся подолом
Через горести и напасти —
Как траву, их сминай легко!
И когда меня вдруг не станет,
Пусть же в цокоте каблучковом
Оживет хоть на миг биенье
Сердца глупого моего…
Письмо Инквизитору
Здравствуй, Инквизитор мой! Не устал?
Намахался знатно — без выходных.
Работенка вроде бы и проста,
Но смоги — без продыху — да под дых!
Что ни день — наотмашь и до крови.
Что ни час, то дыба мне на юру.
Выкрученных нервов не оживить,
Это хуже выломанных рук.
Что ни день — то кожу с меня долой,
И на палку жилы — к витку виток.
Инквизитор ловкий и удалой,
Дел своих заплечных большой знаток.
Это бы старание — всем в пример.
Эту бы фантазию — всем в урок.
Ты не терпишь пауз и полумер.
Трудовые подвиги — на поток!
Ты поплюй в ладони, возьмись за гуж —
В смысле, за топор или за петлю.
Рви меня на части, сгибай в дугу…
Я тебя, безжалостного, люблю.
Сколь же пользы в буднях твоих, герой,
Виртуоз великого ремесла,
Высшей справедливости часовой,
Охранитель грани Добра и Зла!
У тебя мозоли и волдыри,
От натуги ноет то там, то здесь…
Ты меня, бесстыжего, не кори —
Лучше вбей мне в раны еще гвоздей.
Всё, мучитель милостивый, приму:
Адову ли печь, иордани стынь…
Слава Инквизитору моему
Ныне и вовеки веков!
Аминь.
Ода коньяку
Очень хочется коньяку,
Чтобы лыко опять в строку,
И плевать, сколько раз кукушка
Прогорланит свое «ку-ку».
Бесконьячная жизнь пуста,
Бесконьячная кровь густа.
Не взыграет она, покуда
Не раздавишь хотя б полста.
С коньяком я давно знаком,
Коньяком я давно влеком
В мир, который из окон оком
Не окинуть нам испокон.
Глухарями ли на току,
Соловьями ли на суку
Грянут помыслы, коли хватит
На веку моем коньяку.
©Александр Рыжов, 2017.
