АЛЕКСАНДР ЕВСЮКОВ: ГРАНАТОВОЕ ДЕРЕВО

Паровоз стоял под парами, когда солнце выглянуло вдруг из столичной хмари. И Всеволод вышел на платформу, боясь и ожидая.

Она, его прекрасная курсистка, пробиралась краешком, выискивая кого-то глазами.

— Наденька! — не выдержал он. — Я здесь.

И заторопился, оттолкнув чей-то локоть.

— Вы? — она сделала три неуверенных шага и ещё раз быстро взглянула по сторонам, будто в поисках кого-то другого.

— Я же просил не провожать. Из вагона выходить не собирался. Но тут – солнце. И вы…

— Но я всё-таки пришла. Храни вас Бог, Всеволод, особенно там, в этом кошмаре…

Потом Надя подняла руку, осторожно достала из волос изящный костяной гребень и вложила в его вспотевшую ладонь. Всеволод, не помня себя, подался вперёд и неловко ткнулся губами в её щёку. И отшатнулся, испуганный собственной дерзостью.

Надя улыбнулась какой-то сострадательной улыбкой.

Заиграли сбор и его будто волной понесло обратно к вагону. Город, Надя и тревожная, но мирная жизнь тронулись и укатили мимо.

В гребне запутался ее длинный каштановый волос, Всеволод украдкой разглядывал его всю дорогу.

…В день переправы через Дунай в порыве минутной откровенности он рассказал об этом поручику Воронову. Тот выслушал и, с видом человека, знающего жизнь, заявил:

— Она позволяет себя любить. Но ей нужен не трепетный робкий воздыхатель, а тот, кто возьмёт и повернёт ей жизнь. А вы не такой и таким не станете…

1

Этот болгарин сам вышел им навстречу. Его было видно за триста шагов. Он стоял на повороте дороги и ждал их, переминая что-то в руках.

— Чего это он шапку ломает? — вглядываясь из-за спин передней шеренги, произнес щуплый доброволец Всеволод.

Пять рот пехотного батальона русской армии огромной белой с чёрно-красными пятнами гусеницей ползли вверх по нескончаемому склону. Они медленно продвигались сквозь тяжёлую пыль и духоту этой задунайской глуши. Гимнастёрки под скатанными через плечо шинелями пропитывались потом, тяжёлые винтовки, сухарные мешки и сумки с патронами гнули к земле. Позади тащилась лазаретная фура, готовая подобрать упавших в обморок. Остальной обоз сливался с колышущимся маревом.

Не услышав привычного смущённого покряхтывания перед ответом, Всеволод оглянулся на соседа по строю, огромного смоленского мужика Ваню. Его лицо побагровело, а глаза закатились, он машинально переставлял ноги, но стоило только запнуться сапогом о самый вздорный камешек, мог тут же рухнуть без памяти. Всеволод протянул открытую флягу прямо ко рту Вани:

— Отхлебни-ка.

Сообразив, тот жадно припал к фляге, его крупный кадык заходил вверх-вниз. Потом фыркнул, огляделся заново и кивнул в сторону одинокой фигуры:

— Это кто там?

— Сейчас узнаем.

— Сто-о-ой! — прокатилась команда. Солдаты разом выдохнули и остановились.

У ног нестарого обросшего тёмной щетиной болгарина лежали ружьё и ятаган в ножнах. Обеими руками он то сминал, то расправлял красную турецкую феску. Сжал зубы и не издавал ни звука, только торопливым затравленным взглядом перебегал по лицам. Статный поручик Воронов шагнул к нему с револьвером наизготовку.

— Ты кто?

— Георги от юга, — глухо проговорил тот.

— Что тут делаешь?

— Хочу к вам.

— Для чего?

— Помагам бить турок.

— Ты один?

Георги мотнул головой.

— Где остальные?

— Един, един, — забормотал Георги.

— Никак не привыкну по-вашему, — усмехнулся поручик. Кивок в этой стране означал «нет». — Ружьё заряжено?

— Не.

— Яковлев, — поручик дал знак крайнему в первой шеренге. — Проверь.

Рыжий Яковлев поднял ружьё и заглянул в патронник.

— Никак нет, ваш-бродь, — буркнул он.

Воронов оглядел строй измождённых солдат. Многие стояли, тяжело дыша и опираясь на винтовки.

— До деревни полторы версты подъёма. Оружие сам понесёшь. А мы присмотрим.

— Ша-агом марш!! — раздалась новая команда и батальонная гусеница снова поползла вверх.

2

На полукруглой горной террасе стояла болгарская деревушка. В отличие от многих других в этой местности, люди из неё не ушли. Дети с любопытством разглядывали, как незнакомые взмокшие и облепленные пылью дядьки всё подходили и подходили и как, сбросив с себя весь груз, падали в тень под деревьями, приваливались к крыльцу, оседали за большим валуном.

Всеволод, первым оглядевшись, собрал полдюжины котелков и вскоре вернулся от колодца с полными сосудами.

— Налетай! — негромко скомандовал он.

— Ты что ж, барин, двужильный что ли? – спросил Кондратьич, самый старший из всех солдат в роте, заставший три года Кавказской войны.

— Да с чего это?

— Так изморились все, что язык на плече, а тебе вон одному и горюшка мало.

Из домов опасливо выглядывали женщины и несколько парней. Наконец, одна из них первой решилась вынести кувшин кисело мляко и стала раздавать солдатам куски местного слоёного пирога с творожной начинкой – баницы.

— Бабонька, как тебя звать? — оживший Ваня отёр усы и указал на кувшин: — с таким приданым – женюсь!

Воронов завёл Георги в широкую тень горного вяза. Они остановились.

— Мы тут ненадолго, — сказал поручик, забирая и придирчиво оглядывая английское ружьё с затвором Пибоди. — Поэтому выкладывай – откуда это и всё остальное?

Всеволод поёжился. Ему был любопытен этот болгарин, но Воронова он невольно сторонился после того разговора.

Георги извлёк из-за пазухи нож с коротким прочным лезвием. Бурые пятна запеклись на нём.

— Видишь – кръв?..

— Положи вон туда, — приказал Воронов.

Болгарин подчинился. Окровавленный нож не произвёл на солдат большого впечатления. Кондратьич и Ваня вслед за поручиком поочерёдно брали в руки диковинное ружьё и с завистью цокали языками – не чета нашим, крынковским.

— У меня всё отняли. Нямам никого … — Георги опустил голову. — Десет дней назад я не представлявам такого. Сам я из Пиринской Македонии, это там… — и указал рукой.

Однажды рано утром, пока не припекло, он поехал на повозке в город к юго-востоку. Хотел продать зерно и разделанное косулье мясо, добытое на охоте. До города оставалось полчаса, но тут сбоку вылетел разъезд черкесов, а потом появился весь турецкий табор. Сам их горбоносый бимбаши ткнул пальцем в какую-то бумагу и сказал, что Георгий на повозке должен отправиться вслед за ними. Хочет жить, пусть становится их обозным. Мясо у него забрали сразу, а за зерном подходили и отсыпали к каждому обеду. Ещё на повозку навалили палатки и огромный походный чан.

Он всё время думал, как уйти, но было жаль терять мерина и телегу. За табором гнали отару баранов и нескольких коз, но туркам не хватало еды, чтобы воевать как следует, и они не шли прямой дорогой, а петляли по разным деревням и местечкам и забирали всё, до чего могли дотянуться. Особенно не хватало еды Дохляку.

Дохляк был албанец либо муслиман, он числился в стрелках и всеми силами старался выбиться в люди, чтобы турки признали в нём хоть вполовину ровню самим себе. Как паршивая псина, что отирается у ноги того, кто её пинает. В надежде на кость – сперва обглоданную, а потом и с мясом. Он приглядывал за обозными бедолагами, готовый доложить и отличиться.

«А меня тоже могли бы прозвать дохляком, — подумал вдруг Всеволод. – Но вот не называют».

В тот день, когда из-за ближней горы вылез край тучи и всем чудилась скорая гроза, отряд доплутал до родных мест Георги. Дохляк шёл чуть впереди и гнусавым голосом припоминал историю про свою глупую бабку, под старость совсем потерявшую память.

И тут, у того самого поворота, за которым всегда открывалась деревня Георги, потянуло гарью. Среди ветвей показался сочный зелёный луг. А деревни за ним… деревни больше не было.

Не уцелело ни одной крыши, всего несколько обгорелых стен. На поперечной балке близко друг к дружке висели в ряд восемь повешенных разного роста. Все раздетые и потемневшие от дыма. К самому маленькому из них прилип кусок зелёной материи. И пёстрая хромая курица ковыляла по пепелищу сгоревшего насеста и надсадно квохтала, ища своих цыплят. Она могла стать лёгкой добычей, но запах был ещё таким сильным, что никто из табора не сошёл с дороги её поймать.

— Башибузуки, — громко произнёс рослый турок, желая этим словом отделить себя от них.

А Дохляк стал ещё что-то громко говорить, поглубже зарываясь в историю своей бабки.

— Заткнись! — рявкнул рослый турок, и Дохляк подавился недоговоренными словами.

Всё это будто раскалённым клеймом выжглось у Георги в памяти. Руки со сжатыми вожжами одеревенели. Мысли умерли. Была дорога. Тяжёлая туча над ней. И снова голос Дохляка. А потом Георги будто ткнули шилом в бок: зелёный кусок от платья дочки. Значит, женщина рядом это… И возвращаться ему не к кому.

— …Дождя так и не было. Табор сделал пять дневных переходов. Я решил уйти, но Дохляк догадался и стерёг меня. Он върти близо, то у коня упряжь потрогает, то под телегу заглянет. И вот, когда стемнело, все собрались у больших пожари, я решил его приманить и шепнул, что у меня целый фунт табаку, и он сперва шагнул в темноту, а потом дёрнулся, но я успел навалиться и перехватил ему горло. Вся рука стала лепкава и горещо. Он извивался, как змей, и так хрипел, я боялся, что проорёт насквозь мою ладонь и его услышат, а потом обмяк и затих. Я оттащил его в кусты, и тут же справил нужду – не мог удержаться. Потом забрал его винтовку, патроны и ятаган, натянул его потную феску и пошёл через лес.

Все молча слушали рассказ Георги, стараясь разобрать каждое слово.

— А коня что не взял? — спросил Воронов.

Георги горько усмехнулся.

— Стар кон. Не е добър.

Болгарин пошёл дальше с их ротой. Трофейное ружьё оставили ему.

3

Рота входила в настоящий бой. Пули жужжали всё ближе. Цепь из крохотных разноцветных фигурок показалась вдалеке.

— Вон он турка, — процедил Ваня.

— Наши крынки туда не добьют, — сетовал рядом Кондратьич. — А они вон как палят.

Георги снял с плеча английское ружьё. Все смотрели, как он выцеливает и мягко спускает крючок.

— Эх, мимо, — Кондратьич сжал кулаки. Разноцветная цепь продолжала идти. Георги, ни на кого не глядя, перезарядил, вскинул ружьё и снова выстрелил. Одна из фигурок в середине цепи упала навзничь. Другие остановились и залегли.

— Вземи! – в глазах Георги горел холодный неумолимый огонь.

— Вперёд! Пошли ближе! — крикнул Воронов и рванулся первым.

Раздалось жидкое «Ура!», но тут же смолкло.

Всеволод, который залёг чуть в стороне за густыми колючими кустами, видел, что пуля подсекла поручика на бегу. Он мучительно повернулся и, замерев на мгновение, рухнул на спину, а растерянные солдаты остались одни.

Укрываясь от пуль на плоской, как сковорода, площадке, они все сбились в кучу под толстым стволом большого дерева с выпирающими буграми корней. Заметив их, яростно забила турецкая батарея. Первые гранаты упали, перелетев дерево. Следующий залп рассыпался с недолётом. Столбы камней, травы и глиняной пыли взметали всё ближе. Но ни команды, ни решительного движения не было – и все солдаты сидели, парализованные неизбежностью скорой гибели и жались друг к дружке, не решаясь сдвинуться ни на метр.

— На-зад! На-за-а-ад! Ухо-диии-те! — Всеволод махал им рукой и орал со всей мочи. Его не слышали.

Выждав короткое затишье, он припустил через всю площадку. Пули торопливо зажужжали вокруг.

— За мной! Все – туда!

И солдаты, ни о чём не думая, задыхаясь, понеслись к кустам. Едва залегли, как новый залп гранат ударил рядом с деревом. Открылась глубокая круглая яма с толстыми обрубками бурых корней.

— Все скажем, чтоб орден дали, — побледневший Яковлев повернулся к остальным. — Без него никто б не уцелел…

Все дружно закивали.

— А это, барин… — начал Ванька.

— Какой из меня барин!

— Фамилия твоя?

— Горошин, — выдохнул Всеволод.

— Я теперь на всю жисть запомню…

Всеволод дотронулся до нагрудного кармана. Подарка Наденьки не было.

Кровь гулко застучала в висках. Без раздумий он выскользнул из-за кустов и рванулся к тому же израненному осколками гранат дереву. Пули шлёпались вдалеке. Обострённым опасностью взглядом он заметил костяной гребень, лежавший в глине зубьями вверх, когда с шипящим свистом снаряд разрезал воздух.

И последним звуком, перед заботливой ватной тьмой, окутавшей его голову на трое суток, пока слабый болезненный свет ни забрезжит снова, был протяжный вопль:

— С-е-в-а!

4

— Страйк!

Третий подряд. Володя вскинул руки, затем повернулся и замер в стойке, как бодибилдер. Щёлкнула фотовспышка.

Они здесь уже третий день. В этом маленьком запылённом городишке без моря и весёлой компании. Даже без хороших магазинов. Только некрологи, развешанные прямо на деревьях, были чем-то необычным. Но и это тоже ни разу не весело. Полина готова была повеситься от скуки, а конца Володиным переговорам всё не было. Точнее, не было даже их внятного начала. Вежливо встретили, расположили в гостиной. Но Цветан, генеральный директор местной компании, появился лишь на пять минут и срочно отбыл по другому делу. И не вернулся ни вчера, ни сегодня. Можно было съездить в Софию или прокатиться вниз по Дунаю. Но Володя не соглашался ни на какие дальние прогулки, в последний раз молча замотал головой и надолго уставился в одну точку – это случалось, когда он «загонялся», не понимая, почему всё происходит именно так.

Оба дня за ними заезжал Станимир – помощник Цветана. Он украдкой заглядывался на стройную шатенку Полину, может, поэтому и не мог как следует совладать с шаром.

Володя залпом отхлебнул полкружки пива и потирал руки, готовясь к личному рекорду. Между этими тремя страйками он не посмотрел на Полину ни разу.

Она вытянула сигарету из Володиной пачки и вышла на крыльцо. Но не закурила, наслаждаясь прохладным ветром. Вдалеке в просвете между домами она разглядела зелёное поле и большое одинокое дерево на нём.

Полина вышла на улицу. Возле машины стоял пожилой таксист.

— Добър вечер, госпожице!

Она поздоровалась в ответ и спросила его про то большое дерево.

— Его называют гранатовым.

— На нём растут гранаты?

— Не, — таксист улыбнулся, — нар не растет.

— А почему тогда?

— Это с давних времён. Шла война и здесь были бои. Очень давно, когда мы опять становились Болгарией, — таксист подбирал слова. — Там погибли русские. И турки. И болгары.

— Вы не подвезёте меня? – Полина сама удивилась этому вопросу. Ей, правда, захотелось попасть туда или не возвращаться в боулинг?

Таксист кивнул. А она вдруг вспомнила, что кивку здесь не стоит радоваться.

— Не могу, — он, извиняясь, развел руками. — Мои клиенты вот-вот выйдут. Надо везти их в Софию.

— Ничего, — сказала она. — Доброго вам пути!

От окраины городка Полина пошла через поле, то находя подобие узкой тропки, то сбиваясь с неё. Ноги запутывались в густой траве. Она сняла туфли и зашагала босиком.

И вот оно – дерево, освещённое неповторимым местным закатом. С шершавой, как загрубелая кожа, корой. Прохладное с теневой стороны и горячее на солнце. Полина коснулась большого, с ладонь, сгустка смолы. Под ним мог засесть осколок с той самой войны.

Шагнула вбок и тут же, споткнувшись, поморщилась от боли. Это был не корень, а что-то острое рядом с ним. Разведя траву в стороны, она различила среди глинистых комочков светлые костяные зубцы.

Чуть прихрамывая, Полина шла через поле с туфлями в одной руке и со своей находкой в другой. Володя торопился навстречу.

— Куда ты пропала? Когда понял, что тебя нет, я всё проиграл, ни одного страйка. И на звонки ты не отвечала. Взял машину Станимира и стал тебя искать.

— Я хотела сделать селфи у того дерева.

— И всё?

— Нет, нашла вот это. Красиво, правда?

— Возьмём с собой?

— Возьмём.

— Завтра точно будут переговоры, — убеждённо сказал Володя. – И, обещаю, сразу свалим отсюда.

— Ага. Или мы станем тут, как тот полковник в Макондо.

— О ком ты?

— Об одном знакомом, — она улыбнулась.

— А-а…

Закат догорал. Цветы, испуская последние вечерние ароматы, склонялись ко сну. Из открытого окна пахло творогом и жареным мясом. Низко над городом показалась стая уток. Две из них летели совсем рядом, казалось, они несут кого-то на прутике, как в детской сказке.

Наполненная сегодняшним вечером и примирённая с этой землёй, Полина прильнула к его плечу.

— Не торопись… никуда не торопись. Здесь прекрасно.