ИЛЬЯ ВИНОГРАДОВ: Небо дождем звенело…

Автопортрет

Знать, мои не знатны корни —
На господ тружусь, как встарь:
Писарь-журналист придворный,
Крепостной пресс-секретарь.

Дом в залоге мой панельный,
Долг гашу, едва дыша…
Лишь поэт во мне ничейный,
Божья, так сказать, душа.
Баллада о старике
На здоровье не сетовал – молча недужил:
Он зарекся давно о плохом разговаривать.
С овощей нестандартных готовил на ужин
В старой мятой кастрюльке какое-то варево.

А ему разносолов не очень и надо –
Чем богат, тому рад, да и что в этом странного,
Если только родился – и сразу блокада,
Если спасся на супе из клея столярного.

Жил в хрущевских хоромах – аж тридцать «квадратов»! –
Так хвалил он жилье, что ругают полгорода.
Заселялся с женой, ее мамой и братом;
Жаль, остался один – стало пусто и… дорого.

Но в квартире грустить даже в чем-то неловко –
Как до этого жили, едва ли забудется:
Столько лет по землянкам, баракам, бытовкам,
Где внутри теснота, а удобства на улице.

От судьбы и от власти не требовал много:
Ни в собесы, ни в церковь ходить не приученный,
Он о Боге не знал, но предчувствовал Бога –
Бог был верой в людей и надеждой на лучшее.

Было трудно – смеялся: не такое, поверьте,
Повидал на веку, что, мол, старому станется…
Для того, кто с рожденья на волос от смерти,
Жизнь – великое, светлое, доброе таинство.
Век пластика
Рожденные в гремящий век железный,
Мы думали: что может быть страшней,
Чем на руке следы железных лезвий,
Чем на траве следы стальных коней?

Но пластиковый век пришел незримо:
Без стука – в дверь, непрошеный – за стол;
Ненастоящий – и неодолимый,
Невыносимо тяжкий – и пустой.

Воды дистиллированной начислил
В бессмертный одноразовый стакан –
И зацвели болотистые мысли,
Как реки, что не целят в океан.

Казалось, будет мягче и удобней,
Уйдут в утиль ножи и топоры…
Но сколько скрыто настоящей злобы
В искусственных улыбках до поры!

Казалось, что в комфорте верить легче
И в сытости о вечном рассуждать…
Но пустоту в душе комфорт не лечит,
Но вере сытость хуже, чем нужда.

И слышу, пластик шепчет мне все чаще:
«Прими как есть, забудь про все, усни…»
И я, уже почти ненастоящий,
Все реже спорю с ним.

Смирение
В своем доме – умен и силен,
В своих стенах – почти что король;
Выйду в город – таких миллион,
В их числе я – незначащий ноль.

В лес уйду.
Но для леса я слаб:
Съел консервы – и быстренько сник;
Воробей на своих спичках лап –
Он сильней меня, серый лесник.

В дом вернусь. Но и здесь буду бит:
Бьет зубная зубастая боль,
Бьют гастрит, геморрой, гайморит…
Нет, и здесь я совсем не король.

Осень выгрущу, зиму дождусь –
Разгорится снегов круговерть,
И развеется глупая грусть,
Словно дым, улетающий вверх.

Позабыв о пустой суете,
Я спрошу у белеющей мглы:
«Оттого ли сильна так метель,
Что снежинки безмерно малы?

Оттого ли светлы так снега,
Что снежинки слабы и хрупки,
Что сверкают они как слеза,
Тая в теплой ловушке руки?»

В моем доме – прекрасная тишь:
Гордость спит…
Я опять и опять
Силу слабых пытаюсь постичь,
Красоту неприметных понять.
Читающему в туалете
Стремительнее век от века
Смешенье стилей, функций, мест:
Стал туалет библиотекой.
И туалетом стал подъезд.

Случай на базаре
(Из цикла «Напевы анскрита»)

Я был на индийском базаре
(Положен туристам базар) –
Смешались там в шумном угаре
Коровы, торговцы, товар.

Я думал, бродя бесцельно:
«Что только захочет глаз,
Здесь можно купить за бесценок –
Все деньги оставив за раз!»

Кило,
штуки,
метры
и литры…
Поднять все – не справится кран;
И всюду махровая хитрость,
И честный торговый обман.

Быть может, насквозь прошел бы,
Глазея на все, как в кино,
Но вдруг – рубашка из шелка,
Мечтал о такой давно.

И тут же, английский ломая,
Индус-продавец сказал:
«Смотри: цена небольшая,
Отличнейший материал.

Я их продаю по двести,
Но русскому брату я рад
(Как смог угадать – неизвестно!) –
Сторгуем за сто шестьдесят.

А если возьмешь две штуки –
Сто сорок.
Поверь, днем с огнем
Дешевле не сыщешь.
Без шуток,
Мы сами за столько берем».

Но русскому в Индии жарко –
Духовки душней был базар,
А солнце светило так ярко,
Что даже темнело глазах;

И я упустил удачу –
Торговля, увы, не по мне:
«Одну. Вот двести. Без сдачи.
Рубашки не носят по две».

«Я вижу, ты парень не жадный, –
Промолвил индус в ответ. –
Пусть честность порою накладна,
Открою тебе секрет.

С покупкой нельзя торопиться –
В торговле закон простой:
Цена если красная – тридцать,
Мы вам продадим за сто.

Вы носитесь целыми днями
В горячем пару, как утюг:
Гоняетесь за деньгами –
А мы их у вас тю-тю.

И дело не в деньгах даже,
А в том, что поймали вас в плен
Ненужных вещей распродажи,
Иллюзия низких цен.

Несете гордо и счастливо
Покупок за тюком тюк…
На что вам такие запасы?
Жизнь кончится – вещи тю-тю».

Тю-тю – присвистнул, прищелкнул,
Сощурил в улыбке глаза;
Висела рубашка из шелка,
Кипел индийский базар.

Чтоб не показаться глупым,
Я принял совет его:
Отдал продавцу сто рупий…
Взамен не взяв ничего!

Читая Веды
Как человек, снимая старые одежды,
надевает новые, так и душа входит
в новые материальные тела,
оставляя старые и бесполезные
Бхагавад-Гита

Тела людей – подобие машин,
Они даны гоняться за мечтами;
В них есть мотор, и окна,
и бензин
Бежит по жилам чуткими ручьями.
Дорогами земной опутан шар,
Летит машина, ветрами объята…
А в ней сидит, пристегнута, душа,
И ей не по душе спешить куда-то.
За миражами ей не по пути –
Души маршрут неизмеримо длинный.
А в нужный срок отдаст старье в утиль
И пересядет в новую машину.

Палач

Палач работает. Не зачехлит, скучая,
Он свой топор, не бросит службу вдруг:
На шее палача семья большая –
Орава ртов на пару крепких рук.

Не зов души и даже не призванье –
Он причиняет рубящую боль,
Законно налагая наказанье
И выполняя в социуме роль.

Заплечный мастер прям и неподкупен,
Чист на руку, хотя в крови топор,
Приветлив и старателен, что вкупе
Не оставляет права на укор.

Друзья, родные с ним в одной обойме:
С таким окладом каждый стать готов
Не палачом – так мясником на бойне
Иль продавцом ножей и топоров.

Увы, но их нисколько не заботит,
Что может так случиться, плачь не плачь,
Заглянет к ним не в гости – по работе
Знакомый, но старательный палач.
Цыганка
На вокзале цыганка пристала:
«Жизнь твою расскажу, касатик!»
Жизнь мою разгадать – слишком мало,
Знать что после было бы кстати.

Что за век будет за двадцать первым –
Золотой или дикий, железный?
Чем запомнится наш век нервный –
Были мы хоть чем-то полезны?

И когда перестанет казаться
Счастьем нам суеты монотонность
И на благо цивилизации
Канут в Лету «Дом-2» и «Макдональдс»?

Что с душой моей будет вечной?
Не затем так душой богаты мы,
Чтобы день пропархать, а к вечеру –
Пустота. Только мертвые атомы.

Жизнь предскажешь на сто процентов –
Все равно положусь на случай.
Погадай-ка ты… метеоцентру,
Может, станут прогнозы лучше?
***
Осенний день. Жужжанье мух.
Пускай! – они умолкнут скоро;
Предстанет мир и нем, и глух –
Ни мух, ни разговоров.

Я знаю, будет как в броню
Мир в тишину закован.
И ныне каждое ценю
Жужжание… и слово.

Северное
Зима. Обозы дней морозных,
Им нет числа и счета нет;
Полуметровые березы
Сокрыты в снежной глубине.

И негде зацепиться взгляду
В просторе выстывших пустынь —
Лишь разбежались редким рядом
Высоковольтные кресты.

И в царстве мертвых, в снег одетом,
Под стражей стуж сторожевых
Лишь те кресты и помнят: где-то,
Вдали, есть города живых.

***
В заботах пролетают будни,
Расписанные по минутам:
Любовь так радостно и трудно
Беречь и ограждать уютом.

Но память – неземная сила –
Нашепчет, что еще недавно
Любовь защиты не просила,
А ограждений и подавно.

***
Ты сегодня смеялась во сне.
Я в ответ улыбался полночи:
Так светло в темноте было мне,
Словно смех этот счастье пророчил.

Пусть полгода снега за окном,
До весны не хватает лишь малости:
Чтоб не только во сне, но и днем
Беззаботно, как в детстве, смеялась ты.

***
Немеют затекшие руки,
Почти уж не руки – поленья.
Но жалко покой рушить хрупкий –
Дочка спит на коленях.

Куда тяжелее есть ноши,
Несу на себе каждый день их.
Терплю, чтобы мир не тревожить
Хрупкий, как сновиденье.

Северный полюс
Лед грозно грохочет о борт,
Гудит, растревожен и зол:
Макушку Земли на пробор
Расчесывает ледокол.

Глаза захлебнутся вот-вот –
Такие просторы вокруг!
Нет выше на свете широт,
Чем в точку сомкнувшийся круг.

Признаюсь, спешил за порог,
И бредил морями не раз.
Надеюсь, простят мне порок
Безудержной жадности глаз.

Какие секреты таят
Глубины, покрытые льдом!
Надеюсь, простят мне, что я
Так скоро здесь вспомнил про дом.

Душе не по силам покой –
Не высидеть и полчаса!
Струится вода за кормой,
Как будто любимой коса.

Песня моряка
Мы с тобой растворялись в ночи,
Рядом нежились волны и тьма.
Я спросил: «Отчего ты молчишь?»
Ты сказала: «Не знаю сама».
И рука протянулась к руке,
Месяц вырезал контуры гор.
Ты спросила: «Что там, вдалеке,
Дальше, чем океанский простор?»
Мы чертили сердца и цветы
На песчаном холсте золотом.
«Обо всем скоро знать будешь ты —
Для тебя стану я моряком».

Я не раз пересек океан
На борту корабля своего;
Как в большой голубой барабан,
Били волны в тугой небосвод.
Все, что можно узнать, я узнал,
Я собрал все, что можно найти,
И Нептун плыть домой подал знак,
Потому что прошел все пути.

Я на берег ходил по ночам,
Где когда-то оставил цветы,
И другую тебя повстречал
И услышал: «Не знаю, кто ты.
Муж мой прочно стоит на земле,
Он меня не бросал никогда,
Сыну скоро 14 лет,
И я морю его не отдам».
Ветер дальних, но близких мне стран
Прогудел в вышине и умолк.
Скалил пены клыки океан,
Как никем не прирученный волк.

Друг
Небо дождем звенело,
Впрок не копя воды.
Пахло листвою прелой,
Старым туманом седым,

Пахло доской сырою.
Замер людей полукруг.
Знал я: вот-вот закроют
Гроб, где лежит мой друг.

Дождь безучастный, пресный
Проводы подгонял.
Думал я: странно, сверстник
Стал вдруг моложе меня;

Странно, нельзя сберечь нам
Все, что так бережем;
Думал о чем-то вечном…
После забыл, о чем.

Суетней и светлее
После настали дни —
Память, сердце жалея,
Горечь недолго хранит.

Лишь иногда, отголоском,
В час ненастный, сырой
Пахнут, намокнув, доски
Древней древесной тоской.

Антонио Гауди
С его руки и легкой, и чудной,
Нетленной классики презрев степенность,
Взлетали стены вольною волной,
Кружились крыши непослушной пеной.
Дворцы он строить мог бы богачам,
Не знать нужды до смертного порога.
А он тянул за шпили к небу храм,
Как лестницу к единственному Богу.
Закону притяжения Земли
Он предпочел законы неземные.
Жаль, жизни линию пересекли
Две строго параллельные прямые;
Окаменела зодчего рука
И стала тенью бесполезной, серой.
Но камни, странные, как облака,
Парят, его наполненные верой.