ЕВАНГЕЛЬСКИЙ ТЕКСТ РУССКОЙ СЛОВЕСНОСТИ – 2017
Раз в три года вот уже на протяжении двадцати четырёх лет собираются учёные из самых разных уголков России и Зарубежья для того, чтобы углубить понимание русской литературы, неразрывно связанной с православным мировоззрением.
На конференции «Евангельский текст в русской словесности», что состоялась в Петрозаводском государственном университете 5–8 июня, религиозные основы отечественной литературы были рассмотрены в различных проявлениях.
У каждого выступающего – своя тема и область исследования, поэтому из обнаруженных тенденций можно назвать несколько общих: интерес к творчеству писателей-классиков сохраняется; внимание к современной литературе – значительно меньше. По-прежнему актуально звучат проблемы соотношения советских и русских начал в творчестве литераторов ХХ века. Некоторые представленные темы были связаны одновременно как с русской словесностью – так и с архитектурой и живописью, что свидетельствует о плодотворном расширении исследовательских границ. Именно в пограничных областях сегодня зарождаются новые смыслы и сюжеты.
Почему Достоевский – писатель «правды» (почти математическое доказательство из Италии), зачем нужен в поэме гекзаметр, что такое христианский реализм и о чём мечтал Николай Гумилёв? На эти и многие другие вопросы литературоведы предложили свои ответы.
Иван Есаулов, обратившись к поэтике «Истории государства Российского» Карамзина, впервые на конференции высказал гипотезу о том, что русская словесность в 18 веке пережила два разноплановых «воздействия». Состоялся грандиозный «перевод» как европейских литератур, так и церковнославянской культуры на «светский» русский язык. В разные периоды творчества у самых разных писателей – полюса кириллической православной традиции и западноевропейской учёности, вкупе с «изящной словесностью» то становились доминантой художественного поиска, то уходили в более периферийные зоны. Однако «Оба эти потока были необходимы для возникновения новой русской культуры». В этом контексте «История Государства Российского» Карамзина стала своего рода итоговым парафразисом с двух сторон сразу: как с «языка» церковно-славянской книжности, ближайшим образом – русских летописей, так и с просветительского «языка» современной Карамзину западной культуры его времени, преимущественно французской, но не только.
Владимир Захаров в своём докладе уточнил эволюцию западнических и славянофильских идей, которые Достоевский рассматривал как явление историческое и народное, эволюцию почвенничества как «петербургского славянофильства», признание этого факта редактором славянофильской газеты «Русь». И. Аксаков стал первым, кто воспринял январский выпуск Дневника писателя за 1881 год как духовное завещание русской интеллигенции, кто попытался раскрыть то «главное», что выразил писатель в своём творчестве. Как критик и исследователь творчества Достоевского, И. Аксаков до сих пор не оценён, между тем его вклад в становление посмертной литературной репутации русского писателя как христианского гения значителен и достоин признания.
На примере творчества Ивана Тургенева священник Димитрий Барицкий выявил особенности отрицательной религиозности, когда глубокая тоска и печаль становятся следствием отсутствия веры в вечную, небесную жизнь. Перед лицом смерти теряет значение, как личное счастье, так и высокий смысл истории. Всё это – лишь призрак. Так трагедия человеческого существования обретает не бытовое, но онтологическое измерение. Трагизм усиливается тем, что герой ощущает свою тягу к небу. Это чувство отличает тургеневский пессимизм от философского (Шопенгауэра) и является точкой соприкосновения с христианством. Максимум что доступно героям – это созерцание прекрасной, но и жестокой природы, и предощущение того, что за пределами видимой жизни, всё-таки что-то есть…
Ольга Захарова рассмотрела особенности христианского осмысления эпических образов и исторических событий в фольклоре и русской литературе 18–19 вв. Былинные герои и сюжеты часто становились персонажами и мотивами повестей, литературных сказок, поэм, романов, опер. Такое жанровое многообразие объясняется попыткой создания национально-исторического мифа в литературе. Особое значение имел образ Ильи Муромца. Он стал героем произведений, в которых обнаруживается сходство былины и жития. Оригинальная концепция былины была у Достоевского, который, опираясь на фольклорную концепцию, создал свою концепцию былины как нового литературного жанра. Их содержанием становились ключевые эпизоды и поворотные моменты русской и мировой истории, в которых обновлялось христианство, проявлялась русская будущность.
Житийные образы составляют основу не только фольклорных, но и литературных сюжетов. Как, например, в поэме А.К. Толстого «Иоанн Дамаскин», которую рассмотрела в своём докладе Татьяна Федосеева. Конечно, перед нами не канонический образ святого, но при этом его художественное изображение близко житийному. Так, если житийный преподобный Дамаскин со смирением принимает запрет на написание произведений, то для героя Толстого важен мотив возращения к творчеству. Вынужденное молчание равно небытию и смерти. Главка, где выражается его тоска и ощущение небытия (т. е. уныние) – написана гекзаметром и выделяется из текста всей поэмы ритмикой и образностью. Сам Толстой говорил, что этот фрагмент труднее ему дался.
Слова «правда» и «ложь» в «Бесах» Достоевского стали объектом пристального изучения участницы из Италии Антонеллы Каваццы. «Правда», в отличие от «лжи», не подразумевает религиозного смысла, который явно присутствует в высказываниях Шатова. В романе «Бесы» Достоевский нам показывает: истина и ложь вместе живут в мире, только верующий человек может из распознать.
Поиски правды, только теперь в лунных образах картины Репина «Христос в Гефсиманском саду» и в творчестве Чехова продолжила Ирина Ружинская. «В советское время картина не показывалась, на сегодняшний день она доступна для зрителей, но это не значит, что её осмысляют», – заметила исследователь. Для понимания этой картины, во-первых, очень важен первоисточник.
Репин пытался точно воссоздать евангельский текст, и у него возник вопрос: а была ли луна в ночь предательства? С этим вопросом он обратился к Чехову, творчество которого проникнуто лунными образами. Точно воспроизводя сакральную реальность, художник уходит от изображения распространённой темы «Моления о чаше». На переднем плане изображён Христос, он как бы приподнят над землёй, его лик бледен и обращён к отсутствующим и словно размытым персонажам. Более чётко обозначен сам Иуда, который произносит слова «Радуйся, Равви». Он ещё имеет мгновение, чтобы сделать выбор и не совершить предательство. Не поцеловать. Уйти, скрыться. Лунный свет, озаряющий лик Спасителя, указывает, где правда и небесная сторона.
При соприкосновении вечных истин с земной жизнью происходит некоторое потускнение красок здешнего мира. Этот момент рассмотрела в своём докладе, посвящённом П.И. Мельникову-Печерскому, Любовь Алексеева. Писатель отказывается от негативного изображения старообрядчества. В романе «В лесах» он выбирает ту сферу человеческой жизни, которая вступает в конфликт с религиозной. Герои, которым симпатизирует автор, делают выбор в пользу религии: иначе и невозможно, когда земная жизнь мыслится с точки зрения вечности.
О вечности свидетельствуют и старинные церкви Руси. Наталья Шилова рассказала о «литературном портрете» кижских храмов. Кижи открываются в начале ХХ века художниками, и затем остров становится местом паломничества. В литературном творчестве храмы «без единого гвоздя» также нашли своё выражение. Например, Юрий Казаков в рассказе «Адам и Ева» детально воспроизводит ландшафт острова. Николай Клюев весь остров отожествляет с храмом. То же происходит с изображением и осмыслением образа острова в произведениях Паустовского, Вознесенского, Рождественского.
В творчестве известных писателей современные учёные открывают неизвестные ранее грани. Это стало возможно благодаря опоре на христианское мировосприятие, без которого затруднительно раскрыть подлинный смысл многих произведений и понять сущность духовных исканий эпохи.
Анастасия ЧЕРНОВА
Фотоотчет с конференции смотрите ЗДЕСЬ