БОЖИЙ ТВОРЧЕСКИЙ КРУГ

Елена КРЮКОВА

Раздумья о прозе о. Николая (Толстикова)

Мой отец, художник, говаривал так: «Человек плывет в людском море».
Священник тем паче плывет в людском море; каждый день – службы, паства, амвон, алтарь, люди, люди, множество людей, душ живых, со своими бедами-горестями, с радостями-торжествами души своей, что – для них самих – ярче самого торжественного, традиционного праздника. Кто благоговейно опускается на колени в Таинстве исповеди, кто привычно-быстро крестится и обводит рассеянным взглядом стены храма с его иконами и фресками, думая о своём, душу бередящем… А священник не только служит требы, исповедует, возглашает с амвона, причащает. Он ещё погружается в жизни прихожан своих. Обнимает их мысленно. Благословляет — не только въявь, но и незримо. Запоминает.
Вспоминая их, вступает с ними в безмолвные беседы. Беседы души.

И, вспоминая, записывает – те случаи подмеченные, что поразили сильнее всего, что рассмешили, потрясли, заставили плакать, заставили думать над ходом жизни, неспешным ходом времени.
Ибо священник – в нашем случае — писатель.

Отец Николай Толстиков из Вологды – да, писатель, причем зоркий, наблюдательный, подмечающий всевозможные штрихи и тонкости нашего пестротканого бытия, накрепко их запоминающий. И – любящий. Без любящей Мiръ и людей души нельзя так богато и щедро запечатлеть, здесь перефразируем Милана Кундеру, невыносимое счастье бытия.

«(…) Икону нам вскоре вернули.
– Хоть бы старинная какая… А то простой календарь! – посетовали стражи порядка. – Никакой ценности.
– Понимали бы, что говорите! – проворчал настоятель. – Что с вором-то сделали?
– Он гастарбайтер. На историческую родину отправили как бы в наказание.
– Ловок мужик!
Старушка-дарительница приложилась к иконе, смахнула слезу:
– Пресвятая Богородица, спаси нас, грешных!.. Ты и храм от большего поругания оберегла, и пропащему человеку-нехристю домой помогла возвернуться!

«Приходинки»…

Кто-то приходит? Значит, кто-то и уходит? Это сокровища судеб прихожан? Это внезапный приход вдохновения? Это церковный приход, и им ведает иерей, это его вотчина, его родное пространство, родная земля? Да, много чего кроется в этом с виду шутливом, искрометном словце.
А может, это просто к автору — толпою, целым родным НАРОДОМ — приходят люди, и он их запечатлевает, рисует, бегло и любовно набрасывает в альбоме памяти, то печально, то весело, а они всё приходят и приходят и остаются насовсем…

Отец Николай великолепно владеет диалогами. Диалоги, беседа, разговор, прямая речь – в литературе проверка мастерства. Воссоздать живое слово человека, живое его дыхание! Высший пилотаж. И всяк РЕЧЕТ, как бы в старину сказали, по-своему. «Стиль – это человек», – заметил в свое время Бюффон; осмелимся утверждать, что речь — это человек в наиболее полном его выражении. Речь — голос — Логос.
Отец Николай свободно перевоплощается в своих героев, передавая их речь. Он полнокровно проживает с ними их жизни. Этот момент преображения, переселения в чужую судьбу очень важен: не только автор-писатель через воссозданный голос проживает перед собою и читателем эти другие жизни, но и священник бережно собирает в торбу памяти подсмотренные сценки, уловленные реплики, искренние признания и даже острые сюжеты, которыми изобилует с виду спокойная наша жизнь… собирает, обдумывает, мысленно прижимает к сердцу людей с их страданиями-радостями… и книга, где всё это изображено, вся многоликость и многофигурность Великой Жизни, становится своеобразной исповедью: священник-художник не просто принимает исповедь прихожанина, а, отпуская ему грехи его, запоминает его — и в книге, любя его, оживляет его: для нас, нынешних, и для потомков.

«Благочестивая старушка-одуванчик жалуется товаркам по лавочке возле храма:
– Вот же какой строгий и въедливый батюшка! Все свои грехи и грешочки на исповеди вроде бы ему выложила. А он вдруг спрашивает: «Воровала?» Да я сроду в жизни нитки чужой не брала!
Старушка какое-то время отпыхивается от возмущения и продолжает:
– Он говорит: «Валяется вот сторублевка на дороге – что делать будешь?» Я молчу, думаю и так, и этак. Пенсия у меня грошовая, одни слезы, а надо бы и дочке помочь, и внучке гостинчик купить. Может, эта денежка-то и не нужна никому, раз никто не ищет, валяется себе…
– Вот тут ты и согрешила! – восклицает батюшка.
– Так не подняла же деньгу!
– Помыслила!»

Что есть творчество? Оно – великая тайна. Если оно от Бога и у Бога, если Логос, о котором так огненно, небесно сказано в начальных строках Евангелия от Иоанна, продолжается в высказываниях писателя, его творческое начало именно Богом сильно. Это значит – любовью. Отец Николай – любит. «Возлюби ближнего своего, как самого себя!» (Евангелие от Матфея, гл. 22). Многим эти святые слова понятны без перевода, а многие дотошно спрашивают: как это — как самого себя, мы и себя-то толком любить не умеем, мы сами у себя в загоне, не в чести!.. Творчество в любви – своего рода таинство: оно направлено от человека к Богу, даже если художник в созданиях своих изображает человека, людей, персонажей истории или современников, притом не всегда «приглядно», бывает, что и неприглядно, и трагически, и бедно, и скорбно. Но вспомним Нагорную проповедь. «Блажени нищии духом, яко тех есть Царствие Небесное» (Евангелие от Матфея, гл. 5).

И отец Николай – и иерей, и писатель – знает цену слову, знает вес слова. Слово пустозвонное, ничего не весящее, не наполненное смыслами, не искрящееся образами – преходяще; оно уходит вон из культуры и из нашей памяти без возврата. А слово весомое – да, остается! И врезается горячей печатью в нас – на всю жизнь…

«В кафедральном соборе города поздравляют с юбилеем архиерея. Роскошная гора из букетов цветов, всяких подарков; льются напыщенные льстивые речи.
– Вы, владыка, как лампада многоценная, сияете нам, сирым и убогим!.. – восклицает велеречиво, с придыханиями, соборный протоиерей…
На другой день старичок архиерей, просматривая свежую городскую газету, вызывает своего секретаря:
– Смотри-ка, отец секретарь, что пишет журналист… – и читает вслух строки из репортажа:
– «И вы, владыка, как… лампочка многоценная, сияете нам…».
Архиерей грустно улыбается:
– Это как понять? Лампочка-то может и перегореть, а то и вывернуть ее запросто могут».

Жанр, в котором работает отец Николай, русской литературе известен давно. Разными гранями играл этот жанр у разных авторов. «Стихотворения в прозе» Ивана Тургенева. «Затеси» Виктора Астафьева. «Опавшие листья» и «Уединённое» Василия Розанова... Кто только из славного хора русских литераторов не брался за миниатюру, зарисовку, компактный, концентрированный словесный этюд! Написать миниатюру порой труднее, чем развернутое, многонаселённое полотно. Миниатюра – это, по сути, стихотворение (Тургенев так прямо и обозначил этот воистину поэтический формат текста). Но отец Николай привнёс нечто своё, неповторимое в давно разработанное жанровое пространство! Он счастливо соединяет в «Приходинках» остро-живое чувство, интенсивные краски происходящего здесь и сейчас, и в то же время не исчезает из этих искромётных, подчас ярких, как радуга после ливня, порою элегических и нежно-лирических этюдов мудрость, леонардовское sfumato, дымка воспоминаний, что обволакивает драгоценный жемчуг произошедшего с нами в неповторимой жизни.

«Отец Федот, хотя и в зрелых уже годах, но диакон еще «молодой», всего с неделю. Утомился, видать, с непривычки на службе. И петь с прихожанами «Символ веры» на солею застеснялся еще выйти, притулился передохнуть на табуретке в уголку алтаря. Батюшка служит с ним тоже молодой, ничего не скажет, не попеняет. А так хоть на пару минут гудящие с непривычного долгого стояния ноги ныть престанут.
Но в это время в алтарь заходит настоятель отец Василий:
– Отец диакон, где ваша вера?
– В садике, – отвечая, вскакивает с табуретки смущенный, как провинившийся школьник, Федот.
– Где-где? – не понимает растерянный настоятель.
– В садике, – повторяет отец Федот. – В школу еще младшую дочку не берут, мала».

Отец Николай вербально разнообразен, разнолик. Он одинаково уверенно, мастерски (а иной раз и играючи!) владеет просторечием, метафорой, философией, бытописанием, пафосом; сложной лексикой и Божественной, нужной как хлеб и вода человеку, простотой.

А главное, да, главное и в «Приходинках», и во всем творческом мiре Николая Толстикова — сердце.
Русская литература — литература СЕРДЦА. Была, и есть, и будет. Нам не пришлись по вкусу игры постмодернизма, словесные кубики Рубика и иные версификаторские головоломки. Наш родной Логос – от родной земли, от Бога и от большого, сердечного чувства. От сердца к сердцу идёт, перетекает наше Слово.

Вот и слово отца Николая таково; он верный ученик классической русской литературы, напрямую обращённой к страданиям и счастью человека, к боли и победе живой души, к неизбывным ранам сердца и его чудесному выздоровлению, воскрешению.

К Воскресению.

К Воскресению, к жизни Духа Святаго обращена вся наша литература, и отец Николай уверенно продолжает эту линию, эту мощную стезю, не уклоняясь ни в какие игры разума, а обращаясь к живому, сердечному, единственному, самому дорогому, утешая в горестях бедующего, веселясь с радующимся, улыбаясь, но не насмешничая, над смешным, сопереживая трагедии, сорадуясь празднику. Это и есть СОЧЕТАНИЕ, сакральное соединение писателя с родным народом, насущная обратная связь: творение — читатель — художник, к которому становятся обращены людские сердца, вкусившие чистого творческого огня. Так замыкается Божий творческий круг.

Проза отца Николая Толстикова – одновременно и учительная, и отдохновенная, и непростая – для раздумий, толкования и глубинного понимания, – и чисто художественная, разноплановая: автор, посредством подобной мозаики, собрания миниатюрной словесной цветной смальты, создает целый Мiр, в котором – и это главное – русскому читателю можно ЖИТЬ.
Дышать вольным воздухом. Подставлять лица ветру, дождю, солнцу.
Молиться Господу.
Книги отца Николая — одно из доказательств неувядаемой жизни русской литературы.
И дай Бог ему долгих лет служения в храме и служения великой литературе русской.

«В поддерживаемой иподьяконами мантии, гулко ступая по истертым каменным плитам пола, идет к разверстым царским вратам владыка. Архиерею за восемьдесят лет; все, и духовенство и прихожане, знают, что это его последняя служба, пришло ему время уходить на покой.
– Христос воскресе!
– Воистину воскресе!
Восторженно, ликуя, разносятся по храму пасхальные песнопения.
Владыка стоит перед Престолом, прикрыв глаза, сокровенно шепча молитву.
– А владыченька-то наш за годы управления епархией ни разу порога этого собора не переступил. — шепчет мне старый протодиакон. – Ему там про старинные фрески, про все прочее рассказывали, а он ответил, как отрезал – в свой кафедральный собор я войду как
правящий архиерей, а не как в музей турист! Точно слово дал! И дождался вот, свершилось. Сподобил Господь!
Службы пасхальные недолгие, и эта Великая Вечерня скоро подошла к концу. Владыка провел рукой по седой бороде: что-то блеснуло в ней. То ли это изморось от дыхания растеклась каплями, то ли слеза ненароком скатилась».

                                                    

 

 

 

Читайте также: