В ЖАРКОЙ ДАЛИ У РАЗРУШЕННЫХ БУДОК

В жаркой дали у разрушенных будок
Горькие стихи о Смоленском крае, земной и подводной нечисти

Видно, что-то поэта задело. Александр Орлов заметно радикализировал свое высказывание. Новый сборник он не стесняется начинать мощно – и посвящением, и содержанием – Федору Николаевичу Глинке: «Мощны, дремучи, непрерывны/ Господствуют вокруг леса…» Тревожное обещание быстро исполняется: перед нами сборник-путешествие, родившийся из поездки поэта по местам жизни его предков – Смоленщине. Епифань – название места, в котором находилась родовая усадьба. С греческого – Богоявление, в современном смысле – явление Троицы, Бога в его полноте. Это важное, определяющее откровение. Стихи первой части сборника посвящены прадедам – представляя свой сборник в Читательском клубе магазина «Православная книга» на Погодинской, Александр Орлов среди прочего высказал два тезиса. «Проехав на машине по провинции, я ужаснулся: как же мало мы знаем о своей земле и как искажены те знания, которые у нас есть… К февралю 1942 года ни одного из моих прадедов не осталось в живых». Погибли во время репрессий и в начале Великой Отечественной войны. Там, где было ухоженное хозяйство, растут травы в человеческий рост и выше. Это столкновение с исчезнувшим прошлым, по-видимому, стало шоком, выразившимся в слишком прямых для Александра Орлова образах, необычно резких сравнениях. Это изменение видно даже не по отношению к предыдущим книгам, а внутри новой. Поэма «Смоляне», ее первая часть «Барин», посвященная Павлу Епифановичу Орлову, – еще один источник названия книги, начинается в трагическом, безысходном настроении:

Фуражка конвоира сбилась

набок,

И прадед вдруг задел ногой

ведро,

И защемило чуткое нутро,

И раскатились

три десятка яблок.

И были скороспелые плоды

Так зелены, коричневы,

пунцовы,

В семье к аресту были

не готовы,

Но прадеда шаги всегда

тверды…

Уже в стихотворении «Раскулачка» автор начинает жестко сопротивляться, применяя едва ли не бранные эпитеты:

Скуловороты в сатанинских

кожах,

В недавнем прошлом пьянь

и голытьба,

С отметкой беса на оплывших

рожах,

С посмертной вонью

алого клопа

Соединялись красномордой

цепью

И спорили, кому поджечь

амбар,

И становилось радостно

отребью,

И по земле пополз

кровавый пар…

Есть здесь и стихотворения о войне, о другом родственнике, повешенном гитлеровцами. И в них тоже видно едва ли не избыточное, порой почти мешающее стихосложению как таковому личное ощущение врага и неправды. Стихи на эту тему обычно читают на парадных концертах, но те, что написаны Александром Орловым, лишены того идеологического гула и шороха, воспринимать который можно только до определенного предела, где кончается искусство. Сознательная идеология содержится здесь лишь имманентно. И никто из современных последователей этой уходящей школы, в основном ориентированных на достижение с помощью стихов общественных должностей, не высказывается с такой степенью психологического воздействия, личного, почти окаменевшего отчаяния.

Вторя часть, вроде бы лирическая, столь же эмоционально сильна. Современные стихи, в определенной степени отдающие символизмом, обычно ориентированы на рынок, на удовлетворение репрессивного потребления. Александр Орлов, хоть и по-своему, вытаскивает лирику из этого болота. Его образы обращены к славянской мифологии, «Полудница», как в названии стихотворения, она же ржица – русалка, в определенное время года выходящая из вод на ловлю крестьянских парней:

В жаркой дали

у разрушенных будок,

Где дозревают в суслонах

снопы,

Нет ни единой заметной

тропы,

Есть только я,

потерявший рассудок,

Ржавый комбайн

да электростолбы.

В платье прозрачном

грудастая ржица

Расхохоталась и бросилась

в пляс.

Полдень, испарина,

жатвенный час –

Мне бы сбежать,

окунуться, напиться

Или найти

перетоптанный лаз…

Пятистишия четырехстопного дактиля отражают концептуальное решение – плясовой ритм русалки и скованность героя, спасенье в небесном раскате – эхо Сологуба… В стихотворении «Хозяин вод» при желании усматривается влияние Байрона и Лермонтова:

Откладывал я встречу

на потом,

Все брезговал, казался мне

он жалок,

Он был похож на сальный

оковалок,

Который перепончатым

хвостом

Гонял по дну смеющихся

русалок.

Ты, повелитель рыб и водяниц,

Утопленниц, кикимор

и кувшинок,

Ответь мне – твой

проигран поединок –

Ты просто тьма,

насельник небылиц,

Живой пузырь из тысячи

дождинок.

Заблеял он: «С водой мы

заодно!

Меня ласкают вымокшие

души.

А ты иди, найди любовь

на суше».

И обратился в мшистое

бревно,

Похожее на отруб козьей

туши.

Во внешнем, почти прямо социальном контуре сборника Александра Орлова начинают действовать эстетические закономерности, тесно переплетенные, впрочем, с мифологией, историей и судьбами, художественными влияниями, в незначительной мере иноземными, и культурой как таковой. Долг предкам, как мог, автор оплатил.

Сергей ШУЛАКОВ