ОЛЬГА БЛЮМИНА. ПОБЕДНАЯ ТИШИНА В РАССКАЗЕ ЕВГЕНИЯ НОСОВА «КРАСНОЕ ВИНО ПОБЕДЫ»

В статье «Красное вино победы» Юрий Грибов подчеркивает несколько характерных особенностей таланта Евгения Ивановича: «… творчество Носова, его отточенные до изящества рассказы, как и природа, входят в наше сознание естественно, как бы сами собой<…> И еще есть у Евгения Носова одно важное качество: писатель он глубоко национальный, очень русский<…> Захватывает нас, читателей, Евгений Носов, конечно же, самым главным: самой литературой, талантом, благородством, точной музыкой языка. Его нельзя читать быстро, слишком он густ и красочен»[Красная звезда. – 1995. – 25 янв.].

В работе «Звук и образ в прозе Евгения Носова» Светлана Молчанова говорит: «…Носов берётся за труднейшую задачу – передать звуком цвет» [2, 114].К семантике колоративов в рассказе «Красное вино победы»исследователи обращались не раз. Светлана Молчанова, например, внимательно исследовала цветовой символизм произведения. На наш взгляд, сочетание цветовой палитры и звукового сопровождения не имеет в рассказе функции только усиления изобразительности, это не простое дополнение или сопровождение, это скорее, аналог звуковой дорожки, являющейся существенным содержательным и даже структурным компонентом, способствующим смысловому движению рассказа. Поскольку рассказ, как и многие произведения Носова, не имеет чётко выраженной системы событий: сюжет строится на течении мыслей, переживаний, динамике самого бытия, и конечным итогом становится осознание лирического героя своего места в этом течении, острого чувства сопричастности к каждому из сменяющихся событий.

По нашему мнению, одним из существеннейших компонентов целостного стилевого и психологического восприятия произведения является то, что я называю семантической звукописью. Когда смысловые колебания элементов значений слов в их взаимосвязях начинают звучать. Причём речь не идёт о собственно звуковой инструментовке речи, эвфонии, или об использовании слов-звукообозначений, акцентирующих художественную мысль автора, или выступающих в символической параллельной роли образов и событий. Это явление стилевой организации текста, когда семантика звука, вплетённая в идеологическое текстовое полотно,является одним из узлов развёртывания идеи, мотивирующем развитие идеи, и представляет собой элемент структуры более высокой организации, чем фоника художественного слова, поскольку при всем многообразии функций звуковой организации речи, они все, так или иначе, не выходят за рамки функции описательной. В ритмической же составляющей плана содержания эти звучащие слова наделены функционально-образной нагрузкой и имеют «лейтмотивный характер».

 Стержневую семантическую основу динамики звукового образа в рассказе составляют разнообразные реализации концепта «тишина».Базовое значение концепта«тишина» в словаре Ожегова-Шведовой во втором его толковании: спокойствие, умиротворённое состояние [4]. Действительно, если посмотреть на вехи развития сюжетно-образной линии рассказа сквозь призму понимания тишины, то идея произведения раскрывается полнее и ярче.

Начинается повествование со всевозможных реализаций и интерпретаций именно концепта «тишина». Уже второй абзац постепенно вводит читателя в ощущение тишины, это еще не совсем тишина, но только её предощущение, грамматические и лексико-семантические взаимодействия направляют нашу мысль в нужное русло. «Наш эшелон, собранный из товарных теплушек, проплутав около недели по заснеженным пространствам России, наконец февральской вьюжной ночью нашел себе пристанище в серпуховском тупике»: деепричастие проплутав, от глагола плутать не обозначает активного, деятельного движения; более того, один из компонентов его значения обозначает не просто «провести некоторое время где-либо», но чаще всего провести его впоисках пути, или выхода; в прилагательном заснеженные префикс за- обозначает«покрыть или покрыться чем-либо», да и само слово в сознании носителя языка вызывает представление о приглушённости, приостановленном движении; в соседстве лексем пристанищеи тупик накладываются друг на друга компоненты смыслов «конец длительного и трудного скитания», и «не имеющий выхода», вплетаясь в общее настроение отрывка. «В последний раз вдоль состава пробежал морозный звон буферов, будто в поезде везли битую стеклянную посуду, эшелон замер, и стало слышно, как в дощатую стенку вагона сечет сухой снежной крупой. Вслед за нетерпеливым озябшим путейским свистком сразу же началась разгрузка. Нас выносили прямо в нижнем белье, накрыв сверху одеялами, складывали в грузовики, гулко хлопавшие на ветру промерзлымбрезентом, и увозили куда-то по темным ночным улицам»: в последний раз пробежалморозный звон – становится всё тише в окружающем и немного позабытом мире. И вот в конце длинного пути, или скорее перехода, возникает единое понимание тишины как состояния человека и окружающего его мира, природы: эшелон замер, и стало слышно,как в дощатую стенку вагона сечет сухой снежной крупой – становятся слышны звуки,по ту сторону замкнутого пространства, те звуки, к которым уже давно неприслушивались, или не обращали внимания, они заглушались другими, символизирующими хаос, войну, преодоление. Сейчас же, другие звуки, словно проступают сквозь пелену мрака: складывали в грузовики, гулко хлопавшие на ветру промерзлым брезентом, и увозили куда-то по темным ночным улицам».Словарное значение прилагательного «гулкий» не только «далеко слышный», но также «усиливающий звуки». И, по-видимому, с этого момента усиливаться будут другие звуки, звуки тишины.

Следующий абзац объединяется вокруг лексемы затишье, которое выпадает на войне, и в этом пространственно-временном сгустке понятие затишье заменяет понятие тишина мирного времени: «После сырых блиндажей, где от каждого вздрога земли сквозь накаты сыпался песок, хрустевший на зубах и в винтовочных затворах, после землисто-серого белья, которое мы, если выпадало затишье, проваривали в бочках из-под солярки, после слякотных дорог наступления и липкой хляби в непросыхающих сапогах,— после всего, что там было, эта госпитальная белизна и тишина показались нам чем-то неправдоподобным. Мы заново приучались есть из тарелок, держать в руках вилки, удивлялись забытому вкусу белого хлеба, привыкали к простыням и райскоймягкости панцирных кроватей. Несмотря на раны, первое время мы испытывали какую-то разнеженную, умиротворенную невесомость».Здесь корень тишь представляется антиномичным по значению: два однокоренных слова используются для называния различных видов тишины. И не напрасно затишье сочетается с цветом «землисто—серый», а тишина с белизной. Белый цвет в русском языковом сознании восходит к представлениям об этом цвете у славян.Ю.И. Смирнов говорит о том, что «у славян свой этнический мир всегда описывался светлыми красками. Свой этнический цвет – белый…»[5]. Для славян слова свет, блеск, тепло имели также оценочное и символическое значение и выражали понятия блага, красоты, здоровья, богатства, плодородия [1], иными словами, «последовательность развития значений в эпитете «белый» идёт от идеи света к идее благого и прекрасного» [6]. А.Н. Афанасьев в труде «Поэтические воззрения славян на природу» пишет: «Слова свет (светить) и свят (святить) филологически тождественны; по древнейшему убеждению святой (серб. свет. илл. svet, чешcк. swaty, пол. swiety, лит. szwentas, szwyntas, др.-прус. swints, летт. swehtas, зенд. cpenta) есть светлый, белый; ибо самая стихия света есть божество, не терпяшее ничего темного, нечистого, в позднейшем смысле – греховного» [1]. «Белый» исконнородственно др.-инд. bhālam «блеск», bhāti «светит, сияет» [7]. Что еще важно: в этом по-разному звучащем фрагменте нет ни единого слова, номинирующего какой-либо звук, только отглагольное вздрог, вмещающее в себя значения звука, психологической реакции на звук, на то, что за этим звуком стоит и т.д.То есть Евгению Носову удаётся незвучащими словами описать изменение звуковой картины мира рассказчика.

Поэтому в новых условиях для раненого рассказчика на смену определению затишье приходит обозначение тишина, которая пока что кажется «чем-то неправдоподобным». В завершении же абзаца тишина репрезентируется как разнеженная умиротворённая невесомость. Здесь читатель подходит вплотную к мысли, что тишина – характеристика не только физического состояния. Тишина становится синонимом гармонии, постепенно в рассказе смысловое поле концепта получает оценочно-эстетическое значение, приобретает черты нравственной категории. В самом начале тишина – это некая точка отсчёта, необходимая для понимания дальнейших событий и внутренних смыслов повествования, тем или иным образом связанных с ней. Она становится как бы мерилом уровня звука (внешнего и внутреннего), не образцом, не эталоном, просто уровнем, задающим систему звуковой аксиологии рассказа. Многое в развитии сюжета определяется этим вот многообразием различных видов тишины.

Чувство тишины предваряет собственно тишину в значении других, мирныхзвуков. В ситуации не-войны бытовые звуки имеют другой смысловой оттенок – ониспокойнее, мягче, добрее, чем те же звуки в ситуации войны. То есть здесь такая широкаяметонимия: не тишина извне, а взгляд на неё изнутри.

Выше я уже говорила, что, на мой взгляд, в произведении очевидно единство звука и цвета. Светлана Молчанова, характеризуя движение цветовой мысли рассказа, говорит об отступлении серо-черно-коричневых красок войны перед белизной. Затем белизна как бы исчерпывает свою функцию, в том числе функцию символа тишины, становится даже избыточной, и «мир постепенно начинает набирать краски»: появляется голубой домашний чайник, молдаванин Михай был золотисто-рыж, будто облитый мёдом и так далее. Военное единое «мы» начинает распадаться на имена, на отдельности [2? 116]. Мир набирает мирных красок. Абсолютно параллельным символическим движением, становящемуся всё более разноцветным миру, является движение звуковое, но только в сторону воплощения спокойствия и порядка – тишины.

И вот мы видим постепенное её вступление, вхождение или даже — наступление. «В том, что на освободившиеся места не клали новеньких, чувствовалась близость конца войны. Конечно, там, на западе, кто-то и теперь еще падал, подкошенный пулей или осколком, и в глубь страны по-прежнему мчались лазаретные теплушки, но в наш госпиталь раненых больше не поступало. И при этом «после того как пал Будапешт и была взята Вена, палатное радио не выключалось даже ночью». И всегда включённое радио не мешало раненым бойцам, не тревожило их звуком.

Вот сосновая рощица становится стеной, заглушающей звуки войны. Там, где находится герой доминирует тишина. Весь эпизод, изображающий медсанбат, выстроен вокруг этого чувства защищённости. «Лазаретная роща» — островок другого пространства, внутреннего, тихого: «А где-то за лазаретной рощей, прорываясь сквозь ватнуюглухоту сосновой хвои, грохотали разрывы, и стены палатки вздрагивали туго натянутым брезентом». Хвойный лес закрывает от героя внешний мир. В этом же мире совершает свой тихий подвиг хирург, оперируя конвейер раненых, его облик тоже окутан тишиной. Портрет его дискретен, состоит из обрывков, которые проступают вдруг, так же, как и его выкрик: «Следующий!», и снова скрывается за деталями непрерывного характера: стол обступали сёстры, среди толпы сестёр горбилась высокая фигура хирурга, начинали мелькать его оголённые острые локти. Даже «команд его нельзя было разобрать за шумом примуса». Он как будто скрыт за пеленой своей обыденной, каждодневной работы и автор нигде не повышает голос до пафоса перед этим человеком, спокойно спасающим, спасающим, спасающим… Между тем, примус — предмет домашнего обихода, атрибут иной, мирной жизни шумит, кипятя воду для операций в военном госпитале. Резким звуком обозначивается очередная спасённая жизнь: «время от времени раздавался звонкийметаллический шлепок: это хирург выбрасывал в цинковый тазик, извлечённый осколок или пулю». То, что этот шлепок определён прилагательным «звонкий», в семантике которого преобладают компоненты, характеризующие радостный звук, не-тревожный, периферийно соотносящийся в русском языковом сознании с колокольным звоном, противопоставляет его другим звукам: грохотам разрывов, заглушаемых хвоей. А у хирурга «острилась острая спина… и устало обвисали плечи» – такое, казалось бы, диссонирующее сочетание глаголов при создании портрета врача, довершает целостность его образа, оба эти глагола характеризуют крайнюю усталость человека, который не сдаётся. С выкриком: «Следующий!» доктор остаётся в сосновом лазарете, а герой в санитарном поезде начинает узнавать «родную землю» по доносящимся звукам извне, где «щемяще-радостно» «хрустят торопливые шаги», «бабьи и детские голоса».

Умиротворённость, которая постепенно овладевает солдатом, осознаётся им через запах и звук. Концепт «тишина» продолжает стлать под ноги читателю всё новые дорожки смыслопорождений. Ниточка тихого подвига из «лазаретной рощи» протягивается до госпиталя к терпеливой медсестричке Тане, в которую «почти все были тихо влюблены».

 Всё больше контекстуально тишина равна не только покою, молчанию, но и особым образом звучащему миру. Звуки приобретают ценностное значение тишины. Чувство тишины продолжает нарастать: «мы находились в глубоком тылу, вдалеке от войны», «я потихоньку температурил… и подолгу смотрел в весеннее небо». Наверняка, и на войне герою удавалось посмотреть «в весеннее небо», но с такой умиротворённостью вряд ли. «А тут ещё повадился под окно зяблик <…> и начинал выворачивать нам души своей развесёлой цыганистой трелью, заставляя нас надолго присмиреть и задуматься».

В рассказе есть ещё одна разновидность тишины. Это смерть. Смерть Копешкина. Его уход – это постепенное погружение в безмолвие: «говорил он всё реже, да и то безголосо, надо было напрягаться, чтобы что-то разобрать в его невнятномшёпоте», «Иной раз было трудно сказать, жив ли он еще в своей скорлупе или уже затихнавечно». И ещё одна реализация концепта «тишина»проступает в линии Копешкина. Тишина – вмещающая в себя боль: он «крепко держалзубами свою боль», «Копешкинвздохнул,закрылглаза<…> на какое-то время в палате наступило молчание». Тишина равна молчанию, преодолевающему боль, вскрик боли… В образе Копешкина пресекаются и снова расходятся два полюса жизни, объединённых авторским представлением о тишине: тишина победная и тишина утрат, спокойствие боли. В мире Евгения Носова эти полярности, проступающие как попеременно актуализирующиеся семантические компоненты концепта «тишина», не конфликтуют между собой. Копешкин уходит «тихо, одиноко» никого не потревожив, когда звучали негромкиеМихаевы песни, этого «тихого тридцатилетнего» безрукого «ребёнка». Михай продолжает тему тишины, поглощающей боль: ни разу мы не столкнулись с озлобленностью или исступлением перед осознанием своей беспомощности. Он спокойно переносит свою тяготу.

Чем ближе к известию об окончательной победе, тем больше возрастающих звуков: «На каждый скрип двери мы насторожённо поворачивали головы. Мы ждали». Сначала это скрип, потом «хрусткохрумкали сапоги и всё отчётливей слышался сдержанный голос начальника госпиталя полковника Туранцова». И вот какая антиномичность становится отличительным свойством его голоса, услышав который, раненые поняли, чтодождались: «Мы слышали, как он вполголоса разговаривал со своим заместителем по хозяйственной части», при этом «его жёсткий, сухойбас, казалось просверливалстены». Оказывается, свойства тихих звуков могут быть изоморфны свойствам громких. В данном случае – это свойство «быть хорошо и далеко слышным». И первый толчок нового качества тишины герой почувствовал внутри себя: «Я вдруг остро ощутил, что госпитальные часы отбили какое-то иное, новоевремя<…> Что-то враз обожгло меня изнутри, гулкими толчками забухала в подушку напрягшаяся жила на виске». И чуть ниже, в этом же контексте, но передающим уже не внутренний, а внешний звук: «в ответ забухали чем-то глухим, тяжёлым, скорее всего резиновым набалдашником костыля». В этих разрастающихся звуках Победы, во внешней и внутренней их перекличке нет ничего хаотического, случайного, беспорядочного. Наоборот, во всё увеличивающемся потоке разноголосицы слышится слаженность и гармоничность. Ничто не оскверняет слух, ничто не диссонирует с общим хором радостного ликования. Это мирный звуковой поток, созидательный. «Но вот сквозь чёткий выговор труб пробились отдельные людские голоса потом мелодиюподхватили другие, сначала неуверенно <…> постепенно запелидружно, мощно, истово…» – вот оно, гармоничное единство общего и единичного. Не проговорённое, а только услышанное; понятое не рассудком, но сперва прочувствованное, пережитое…

Ну и, конечно, Красное вино, выпитое и пролитое на подушку Копешкина, – это Причастие. Тихое, главное Таинство приходит в рассказе неизбежным финалом, высшей точкой тишины земной. Это тишина примиряющая, победная, торжествующая. И торжество это нескончаемо и предвечно.

Таким образом, концепт «тишина» осмыслен в рассказе с точки зрения традиционных русских этических основ. Тишина – состояние покоя и гармонии. Человеку нужна тишина, это то, чего человек ждёт, за неё он готов сражаться. В тишине человек получает возможность заглянуть в свою потаённость, первозданность. Мирность внешняя и внутренняя оказываются взаимосвязанными и взаимообусловленными. Тишина становится определённой ценностной категорией для правильного, неущербного бытия человеческой личности.

Ольга Блюмина,  кандидат филологических наук, (Горловка, ДНР)

Библиографический список

1. АфанасьевА.Н. Поэтические воззрения славян на природу. – Режим доступа:http://biblio.imli.ru/images/abook/folklor/Afanasev_A.N._Poeticheskie_vozzreniya_slavyan_na_prirodu._T._I._1995.pdf[Дата последнего обращения 16.12. 2019]
2. Молчанова С.В. О таинстве слова / С.В. Молчанова — М. Изд-во Литературного института им. А.М. Горького, 2011. – 255 с.
3. НосовЕ.И. Красное вино победы : повесть, рассказы / Евгений Носов. – М. ; Эксмо, 210. – 384 с.
4. ОжеговС.И. и Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. –Режим доступа: https://classes.ru/all-russian/russian-dictionary-Ozhegov-term-35126.htm[Дата последнего обращения 16.12. 2019]
5. Смирнов Ю.И. Славянские фольклорные представления о других народах // Древняя Русь и Запад. М.: Наследие,1996. С. 60 – 62.
6. ШестеркинаН.В. Концепт «цвет» (белый): на материале русских и немецких паремий. Режим доступа: https://cyberleninka.ru/article/v/kontsept-tsvet-belyy-na-materiale-russkih-i-nemetskih-paremiy[Дата последнего обращения 16.12. 2019]
7. Этимологический онлайн-словарь русского языка Макса Фасмера. – Режимдоступа: https://lexicography.online/etymology/vasmer/%D0%B1/%D0%B1%D0%B5%D0%BB%D1%8B%D0%B9[Дата последнего обращения 16.12. 2019]