НИКОЛАЙ ТРЯПКИН. ОЙ, ЦВЕТУТ ХЛЕБА ДА У ТЕХ МОГИЛ

Я пройду тебя, мой родимый край,
Из конца в конец пройду пешею.
Я пройду тебя под вороний грай,
Там, где жгли тебя и где вешали.
Я пройду тебя да по тем местам,
Где рвалась земля под снарядами.
Припаду, прижмусь к тем сырым буграм,
Где герои спят за оградами.
Ой, цветут хлеба да у тех могил,
Голосит кулик над озёрами!
А герои спят средь корней и жил
Глубоко в земле, под сугорами…
И пускай звенит да под вешний грай
Золотистый дождь над равниною…
Я пройду тебя, мой родимый край,
Я спою тебе журавлиную.
1959

Песня казачьей дивизии 1943 года
1.

Немцу ль щупать наших окуней в затоне?
Аль нам, хлопцы, тесаки не по ладони?

Али слабы д-наши кони вороные?
Тесно ль в полюшке на волюшке в России?

Нет, пока д-ещё мы в драке не зеваки,
А в том поле много воли д-нам, казаки!

Гайда, хлопцы! По коням – на те курганы!
Да прихватим-ка сармацкие арканы!

Свист!

2.

Подъезжают казаки,
Ой, ко батьке ко Дону.
Волгой мыты сапоги,
Рикошетой глоданы.

К бережку да к бережку
Развернись, чубатые!..
Пистолеты на боку,
С Паулюса снятые.

Пистолеты на боку –
С разрывной приправою.
Батьке Дону-казаку
Кланяемся славою!

Батька Дон басит: – А ну,
Сотенка линейная!
Срок добыть и на Дону
Сабельку трофейную.

Р-рысью!

1944

Распутица
Серый дождик прямо к лестнице приник.
У порога ручеёк из-под калош.
А на улице буксует грузовик,
Клапанами чертыхается на дождь.

Холодеющий заоблачный простор.
Взмах прощальный журавлиного крыла.
С стучит в окно измученный шофёр:
– Где посуше до соседнего села?

В эту осень хорошо стучаться в дом,
Где с гостями встречу празднует солдат,
Где не скажут: «Пробирайся прямиком!»,
А подскажут: «Заверни на рюмку, брат!»

И, поведав, сколько луж перешагал,
Ты с героем – благодарный гражданин –
Будешь чокаться: «Как служба? Где бывал?»
Не вместях ли брали Прагу и Берлин?»

1945

Зимний вечер
Когда промыли стол, окончив тихий ужин,
И мать-свекровь легла за тёплый камелёк,
Жена взяла письмо, с позиции от мужа,
Рукой погладила по мелким кудрям строк.

И, ярче вывернув язык настольной лампы,
Простынкой («Спи, сынок») завесив колыбель,
Разглядывает вновь конверт с военным штампом
И лист, унявший боль почти восьми недель.

И всё с того, что – жив и ждали, зря тревожась,
За шторкой веселей в окне роится мгла.
И, вея щелоком и высушенной рожью,
Притихла горенка, улыбчиво-тепла.

Сквозь чтенье слышится о стёкла шарк снежинок
И как журчит на шестке домолюбец-кот…
Присвистнула свекровь, заснувши под овчиной
Впервые после слёз, и вздохов, и хлопот…

Но вот окошком звякнул снеговей-крутельник,
Заплакал в люльке сын, пугливо звук ловя.
И мать, качая, вместо песни колыбельной
Поёт ему письма заветные слова.

И будто наяву теплом отцовской ласки
Ребёнка обдало. Он перестал кричать.
И продолжает кот свои ночные сказки,
И тихо дремлет над колыбкой мать.

1945

Лето 1945 года
Завершились военные споры,
Перестали тревогу трубить…
У какой-то мудрёной конторы
Я взялся огурцы сторожить.

Не давал я в те дни «сабантуя»
И не фабрил гвардейских усов.
И вернулся я к миру вчистую
Из далёких уральских лесов.

Походил я в разливы по сплавам,
А в морозы кряжи кряжевал.
Не пышна, разумеется, слава,
Да ведь тоже – победу ковал.

Далеко ещё отчая хата.
Да и что там? Репей над бугром…
Ну, а тут – и приют, и зарплата,
Огурцы и картошка притом.

Знай всё лето наигрывай в дудку,
Да чтоб вор не забрался в гряду!
И построил я строгую будку
У хозяйства всего на виду.

Что за будка! Из новой фанеры.
И флажок наверху – огоньком.
И всю ночь многозвёздные сферы
Говорили со мной о своём.

Говорили, и пели, и плыли,
А за речкой скрипел коростель.
И тогда потихоньку не ты ли
На мою приходила свирель?

И садилась к дымку понемножку,
Доставала какой-то чурек.
И такую пекли мы картошку,
Что иным не приснится вовек!

И такие там песенки спеты,
И такой отвечал коростель!..
Дорогая! Красивая! Где ты?
И какою ты стала теперь?

1966

***
Я припадал к началам рек
У тех завидных мест,
Где всё в натуре – дождь и снег
И над сугором шест.

И в каждом русле и кусте
Искал я жребий свой,
И солнце прямо на шесте
Горело надо мной.

И открывалась на ходу
Любая глубина,
Поскольку в мире в том году
Закончилась война.

И я искал твои следы,
Ровесник мой и друг,
А ты стал песенкой воды
И памятью подруг…

И вот из глины и костей
Глядят твои глаза,
И вновь над совестью моей
Проносится гроза.

И зацветает мой тростник
Цветками той весны,
И пробивается родник,
Какому нет цены.

И пусть любая дребедень
Заварится в дому,
А я солдатский твой ремень
Для помощи возьму.

И вот кричит моя строка:
Да расточится дым!..
А в сердце – песенка рожка,
Идущая к живым…

И я дохну в неё огнём
И прахом закляну…
А если буду родником,
То жизнь тебе верну.

1965

***

Где-то звонко стучали зенитки,
Где-то глухо работал фугас,
Пролетали кусты и ракитки,
Уходила дорога от нас,

И глядели всё кверху солдаты,
Прижимая винтовки к себе.
А над нами – всё тот же, проклятый,
Недоступный прицельной стрельбе.

И гремели под нами каменья,
Грохотал и рычал грузовик.
И горели пути отступленья,
Устремляясь к Москве напрямик.

И глядели всё кверху солдаты,
Из-под касок прищурив глаза.
А над нами – всё тот же, крестатый,
Приспустивший свои тормоза:

За петлёю петля завивалась,
За кольцом замыкалось кольцо…
Где-то юность моя оставалась,
И горело родное крыльцо.

Уходила машина к востоку,
Уносила меня из-под пуль.
А над нами высоко-высоко
Проплывал чернокрылый патруль.

Уходил я под чёрное небо,
Никому ничего не суля.
И пред ликом Бориса и Глеба
На колени бросалась земля.

1971

Николай Иванович Тряпкин (1918-1999 гг) — выдающийся русский поэт.