ЛЕМЕШЕВ. АКТУАЛЬНОСТЬ КРАСОТЫ.

Автор: - · 30.07.2020

Татьяна КАПУСТИНА

Лет 40 назад статьи о нем начинались примерно так: «Писать о Лемешеве легко и одновременно сложно. Легко потому… » и дальше шли слова о всенародной известности певца, о том, что голос его с детства знаком буквально каждому человеку, рожденному в СССР, как и биография Сергея Яковлевича, которая была примером того, как простой деревенский паренек благодаря завоеваниям Октября, открывшим путь к искусству для народа, смог стать ведущим солистом Большого театра и подлинно Народным Артистом. И поэтому сказать что-то новое о Лемешеве действительно было сложно. Теперь же я могу начать свою статью так: Писать о С.Я. Лемешеве во втором десятилетии 21 века очень легко. Легко потому, что уже почти не осталось людей, родившихся в СССР, которые слышали его живой голос и видели его выступления на театральной сцене. Легко потому, что молодежи, оглушенной современной эстрадой, объевшейся западной масс-культурой в ее лучших и худших образцах, имя Сергея Яковлевича Лемешева уже почти ни о чем не говорит. А для моих ровесников он, скорее всего, лишь смутное воспоминание советского детства, сказочный, добрый голос, частенько звучавший в передаче «В рабочий полдень» из радиоточки или напевающий трогательную песенку «Мой Лизочек» с пластинки во время занятий музыкой в первых классах школы. Поэтому любая деталь его действительно неординарной биографии, любое воспоминание современников о его обаятельной светлой личности, любая подробность его 35-летнего служения Большому Театру будут интересны и ценны для тех, кто решит заново открыть для себя творчество русского Орфея, погрузиться в мир высоких, благородных чувств, прекрасных бессмертных мелодий, в мир подлинного искусства.

Официальная биография артиста, та самая «лемешевская легенда» о юноше из бедной батрацкой семьи из Тверской губернии, поднявшемся к вершинам оперного мастерства, бытовавшая в советское время, была создана при участии самого Сергея Яковлевича, написавшего при содействии музыковеда Е. Грошевой свою знаменитую автобиографию «Путь к искусству». Ее сигнальный экземпляр он взял в руки в 1968 году, в кремлевской больнице, где лежал прикованный к постели обширным инфарктом, первым из четырех. Последний сведет его в могилу в ночь с 25 на 26 июня 1977 года, за пару недель до 75-летнего юбилея, к которому Лемешеву должны были присудить долгожданное звание Героя Социалистического Труда. В автобиографии Сергей Яковлевич всячески подчеркивал свое крестьянское происхождение, роль народной песни в творческой судьбе, отдавал дань благодарности тем русским интеллигентам, любителям искусства, которые разглядели в крестьянском сыне природный дар, увлекли его в мир оперного пения, познакомили с высокими образцами культуры: Н.А. Квашнину, тверскому музыкальному деятелю Н.М. Сидельникову, своим консерваторским преподавателям Н.Г. Райскому, В.И. Садовникову, И.Н. Соколову. В воспоминаниях Лемешева, отредактированных Е. Грошевой, происходивший из старинного дворянского рода Тверской губернии архитектор, строитель Казанского вокзала и Московской Городской Думы, страстный театрал Николай Александрович Квашнин, в имении которого хранилась скрипка Страдивари, стал просто инженером-архитектором, директором сельского ремесленной школы. Бывшая совсем недавно Кавалерийским юнкерским училищем, Тверская кавалерийская школа, в которой все еще преподавали бывшие царские офицеры и, по воспоминаниям самого Лемешева, курсантов учили танцевать мазурку − названа Кавшколой имени Коминтерна, хотя она получила это название только в 1923 году, когда Лемешев уже учился в Московской Консерватории. О многом Сергей Яковлевич, в своей публичной жизни, как на официальных фотографиях, всегда «застегнутый на все пуговицы», умолчал, о многом недоговорил: о ранней, но краткой женитьбе на дочери своего консерваторского преподавателя Наталье Соколовой, впоследствии известной свердловской оперной певице; о подробностях жизни в вольном городе Харбине в качестве солиста местной оперы, о таинственных обстоятельствах, при которых его шею навсегда «украсил» грубый шрам, тщательно ретушируемый на фото-открытках; наконец, о том, какими усилиями он сумел побороть тяжелейший, фактически неизлечимый при отсутствии тогда антибиотиков недуг – туберкулез, подкосивший его в тревожном 1942 году. И не просто побороть, а шесть лет выступать на сцене в сложнейших партиях, таких, как Ромео или граф Альмавива, фактически, с одним работающим легким. Почему распался, казалось бы, идеальный творческий и семейный союз Лемешев — Масленникова, прозванный «Золотым дуэтом Большого», какую роль сыграли в этом творческие амбиции самой Ирины Ивановны, а какую ─ навязчивая активность поклонниц Сергея Яковлевича – этого мы тоже из его автобиографии не узнаем.

Зато мы увидим потрясающую скромность певца, подлинной звезды четырех десятилетий советского времени: 1930-1970-х годов, не почивавшего на лаврах своей поистине всенародной славы, а поднимавшего планку вокального и драматического мастерства все выше и выше; певца, постоянно ищущего новых нюансов и оттенков в, казалось бы, уже идеально исполненной партии Ленского; человека, чьим жизненным девизом было «Всегда гореть, всегда волноваться, всегда быть в состоянии творческого беспокойства» [1]. Мы увидим любящего сына и брата, не показного патриота своей малой Родины — Тверского края, влюбленного в просторы родных полей и сумрак лесов, в извилистые, поросшие ивняком, берега речки Тьмы, которая щедро одаривала его рыбным уловом во времена голодного детства. И в то же время, в рассказах Сергея Яковлевича о том, как он работал над сценическими образами, в рассуждениях об оперном искусстве, о секретах вокального мастерства, в его всегда благожелательных воспоминаниях о коллегах, проступает облик подлинного интеллигента и даже утонченного аристократа духа, чей образ мыслей и поступков, отношение к своему искусству и смыслу существования артиста на сцене были столь возвышенны, лишены всяческой позы и кокетства, где-то даже излишне самокритичны, но всегда исполнены восторженной любовью к искусству, театру и всему тому, что создал человеческий гений, что в наш циничный и корыстолюбивый век такое кажется почти невозможным. Предостережением, актуальным как никогда, звучат слова Сергея Яковлевича, обращенные к молодым певцам: «Берегите свои таланты, растите их, не разменивайте на дешевый успех, короткую славу, материальное благополучие» [2].

Все, кто писал о Лемешеве при его жизни и позже, в тот короткий период, пока память о величайшем певце земли Русской не была сметена шквальными ветрами перемен, разрушивших страну, в которой он жил и творил, попадали в ловушку той легкости, с которой он исполнял любое произведение из своего обширнейшего репертуара: была ли это сложнейшая ария Рудольфа из оперы «Богема», или же народная песня «Ах ты душечка», с ее подлинно русской кантиленой или же внушающая чувство гордости за свою страну послевоенная «Родина», все они, казалось, сливались с дыханием Сергея Яковлевича, с биением его сердца, лились без видимых усилий, как бы сами собой. В этом заключалось величайшее мастерство певца, виртуозно владевшего секретами классического оперного вокала, умело сочетавшего его с приемами, свойственными камерному и народному пению. Но широкие массы слушателей могли оценить только результат этого высокого искусства, на освоение которого у Лемешева ушли не только годы, проведенные в Московской консерватории, но фактически, вся жизнь. Часто изумительный по тембру, чистейший тенор Сергея Яковлевича сравнивали с соловьиными трелями. Сам же он в одном из последних своих интервью высказался против таких сопоставлений, сказав, что «зря хорошие голоса сравнивают с птичьими. Слабый комплимент — поет как птица…Человеческий голос – вот загадка и чудо». И смиренно добавил: «Я пятьдесят лет с лишним пою, а вы думаете, я знаю, как следует петь, как должно играть на этом инструменте – голосе?» [3]. И в этих словах, невозможных в устах любого другого артиста, был весь Лемешев, скромный и деликатный, не признающий своего особого, «звездного» статуса, сокрушающийся о том, что только к концу певческой карьеры перед ним раскрылись все глубины романсов Чайковского, любимой партии Ленского.

Когда пишешь о Лемешеве, то все время мысленным взором видишь его улыбку. Она неотделима от магнетического образа артиста. Есть такое выражение — открытое лицо. До того, как я стала изучать фотографии Сергея Яковлевича, я не хранила в своем воображении ясной картины такого лица. Возможно, я представляла себе какого-то плакатного рабочего из фильмов 50-х годов. Еще на память приходит Юрий Гагарин. Это хрестоматийный пример и открытости лица, и искренности улыбки. Но Гагарин все — таки человек оттепели, он не познал сполна гнета сталинской эпохи, хотя и пережил в детстве немецкую оккупацию. Лемешев же стал подлинной звездой Большого Театра задолго до войны, в эпоху большого террора, когда улыбки, в основном, сияли лишь на плакатах, да в фильмах Григория Александрова. По свидетельству современников, в 1936 г. директор ГАБТ с говорящей фамилией Мутных критиковал своего ведущего лирического тенора за «упоение успехами», лиричность репертуара (именно так!), за отсутствие «героизма эпохи» в исполняемых произведениях. Однако уже в 1939 г. Лемешев дерзает исполнить в серии из пяти концертов все 100 романсов Чайковского, среди которых были и меланхолические, и религиозные, совсем не укладывающиеся в привычный репертуар певца-орденоносца. Но Сергею Яковлевичу, с его крестьянской биографией и внешностью добра-молодца из русской народной сказки, тогда все сходило с рук. Его сияющая, нежная, искренняя улыбка, запечатленная на старых открытках, хранившихся в заветных фотоальбомах многочисленных поклонниц — «лемешисток», освещала сгущавшийся над страной мрак, когда даже из Большого Театра забирали людей и каждый артист, предъявляя на проходной свой пропуск, не знал, вернут ли его назад. Улыбка Лемешева – это не дежурный оскал нынешних «звезд», это выражение и его добросердечного, благожелательного характера, и той искренней радости, которую он испытывал каждый раз, когда ступал на священную для него сцену Большого или обращался к аудитории в концерте. С консерваторских времен, когда юный Сережа Лемешев, по собственным воспоминаниям, «был так влюблен в свою будущую профессию певца, которая казалась …самой лучшей на свете, что обычно по утрам, направляясь в консерваторию, не шел, а летел…» поглощенность искусством, музыкой окрыляла его, давала силы стойко переносить все житейские невзгоды, которые не обошли этого, как казалось многим, «баловня судьбы». Но в то же время, вглядываясь в его предвоенные портреты, а особенно в изображения конца 1940-х – начала 1950-х годов, мы замечаем неизбывную грусть, затаившуюся в глубине его выразительных глаз, васильковый цвет которых, увы, не в состоянии передать черно-белая фотография. В этих глазах можно прочитать и затаенное разочарование от предвоенного десятилетия, прошедшего в Большом Театре почти без новых ролей, без творческих открытий. И запоздалое раскаяние из-за разрыва со второй женой, Алисой Михайловной Корневой, которая была ему верной подругой до того, как внезапно накатившая волна славы накрыла их уютную московскую квартирку в Петровском переулке. И тоску из-за последующих неудачных романов, когда он метался от одной московской красавицы к другой в поисках душевного тепла, семейного уюта и не находил их. В этих выразительных глазах, с печально опущенными уголками век и длинными пушистыми ресницами, затаилась боль и тревога с тех пор, когда врачи произнесли ему страшный для любого певца приговор: туберкулез легких. Шесть лет изнурительной борьбы с недугом, искусственный пневмоторакс правого легкого и при этом сумасшедшее желание петь, невозможность представить себе жизнь без сцены и своего призвания, сила воли и сила любви сотворили настоящее чудо – вернули Сергея Яковлевича на сцену в сложнейших партиях, требовавших виртуозного пения – Ромео, Дубровского, Герцога из «Риголетто». То, что сломило бы любого другого певца, стало для Лемешева поводом для оттачивания его вокальных навыков: как он сам признавался позже, он натренировал свой голос для партии Ромео именно в то время: «Если раньше я позволял себе жить на сцене эмоциями, то теперь до многого доходил разумом. Может быть, здесь сыграла свою роль и болезнь − мне надо было научиться строго экономить силы…рассчитывать так, чтобы спеть ровно весь спектакль. В то же время мне удавалось, если я не ошибаюсь, сохранить эмоциональную непосредственность и довольно молодой еще, свежий тембр голоса. Все это плодотворно сказалось на партии Ромео, к которой я не замедлил вернуться в 1944 году» [4].

Юрий Нагибин, восторженно писавший о молодом предвоенном Лемешеве − грациозном графе Альмавиве, юноше − Ленском, не смог простить ему те изменения, которые произошли и в голосе, и во внешности артиста к середине 1950-х, цинично сравнив его со старым псом, чей век оказался короче хозяйского. Позже, устыдившись, он приписал на этой же странице «Дневника» слова о том, что спад оказался коротким, Лемешев вновь вошел в форму и пел прекрасно. Но слово – не воробей, тем более слово известного писателя. Нашлись те, кто вслед за Нагибиным стал утверждать, что «поздний» Лемешев был уже не тот, что его голос потускнел, что старые поклонники следовали за ним больше по привычке. В ответ на это могу привести воспоминания музыканта и театрала Владимира Швеца, который не мог не посетить спектакля c Лемешевым, когда в 1957 г. в Одессе проходили триумфальные гастроли артиста. Швец пишет: «Вечером был в опере на «Травиате» с Лемешевым в роли Альфреда. Не знаю, сколько ему лет, но на сцене он кажется юношей 20 лет. Держится легко и свободно, хорошо владеет голосом. Поет мягко, вкрадчиво, как бы прячет и бережет свой голос. В сцене прощания с умирающей Виолеттой достигает значительного драматизма». [5] О тех же гастролях вспоминает и писатель Валентин Максименко. Его оценки по- настоящему восторженны: «Осенью 1957 года Сергей Яковлевич знакомил одесситов со своими выдающимися созданиями — Ленским и Альфредом. Певцу было в это время 55 лет, то есть практически он находился в возрасте… дедушки своих юных героев. Певец и возраст. Это стало общим местом — пенять на несоответствие возраста исполнителя и персонажа…. И все-таки пусть редко, но встречаются артисты, как бы наделенные даром вечной молодости: те, кого долго щадит время. И среди них — С.Я. Лемешев. Он имел право выйти на сцену в роли Ленского и в 55 лет, как было в Одессе, и даже в 70 на прощальном спектакле в Большом театре, — миллионы телезрителей видели тот памятный спектакль. (Отдаю себе полный отчет в том, что не слышавшие и не видевшие Лемешева едва ли могут поверить моим утверждениям)». Опасения автора воспоминаний напрасны: сохранилась аудиозапись этого легендарного спектакля, которую каждый может прослушать и убедиться в том, что Ленский Лемешева был поистине неувядаем! Максименко продолжает: «Кроме трех Ленских Сергей Яковлевич дважды спел в нашем театре Альфреда в «Травиате», пленяя красотой тембра, редкой теплотой своего небольшого, но неповторимо прекрасного голоса, уникальной музыкальностью, органичностью сценического существования. Он не играл, он жил чувствами своих героев» [6]. Здесь хочется заметить, что среди верных «лемешисток» были и такие, которые признавались мне в том, что предпочитают голос зрелого Лемешева конца 1950-х и до самого завершения его феноменальной карьеры тому молодому, довоенному голосу, который звучит со старых пластинок и восхищает нас в Герцоге из «Киноконцерта» 1940 года. «Мы не видели его на сцене таким молодым, − говорят они, − мы познакомились с его творчеством в середине 50-х, поэтому «наш» Лемешев всегда будет звучать так, каким мы его запомнили на поздних концертах и в его последних театральных работах – в «Вертере» и «Фра-Дьяволо».

Вот как вспоминали великого артиста и прекрасного человека его коллеги, солисты ГАБТ в год его 85-летия. Владимир Атлантов о Лемешеве: «Для нескольких поколений советских людей Сергей Яковлевич Лемешев стал личностью, к которой тянулись сердца и человеческие симпатии; своим искусством он воздействовал на людей не только эстетически, но и духовно, нравственно. Известно, как велико, поистине безгранично было его обаяние. Пение его будило чувство и мысль, обращалось к сердцу и разуму, привлекало проникновенностью и искренностью, яркой эмоциональностью»

Юрий Мазурок вспоминал: «Мне повезло — я пел с С. Я. Лемешевым «Травиату» и «Евгения Онегина». Это была одна из первых моих «Травиат», а пятнадцать лет назад, когда на сцене Большого театра состоялось последнее выступление певца — сценами из «Онегина» он отмечал свое 70-летие, я был его партнером. Многое вместил период между этими двумя спектаклями. И сколько ни вспоминал бы я Сергея Яковлевича, образ его неотделим от понятий благожелательности, благородства, внутренней красоты. Особая аура окружала его обаятельнейшую личность. Он был не просто прекрасным партнером — внимательным, заразительным, он был партнером деликатным — редчайшее актерское качество. А его профессиональная добросовестность заставляла подтягиваться всех, кто был рядом. Поэтому с ним чувствовали себя уверенно и надежно даже совсем молодые и неопытные певцы» [7].

Чем было искусство Лемешева для страны, в которой он жил и ради которой творил, великой страны, носившей имя СССР? Чем его творческое наследие остаётся для нас, когда минуло почти 45 лет после его ухода? Это была та культурная среда, тот незаменимый чистый воздух, которым дышали советские люди с самого рождения, когда слова: «вижу чудное приволье», «пшеница золотая», «колокольчики мои, цветики степные» и само понятие «Родина» были озвучены дивным голосом Сергея Яковлевича, лившимся из каждой радиоточки, из каждого транзистора; когда почти в каждой семье хранились его пластинки: и долгоиграющие и тяжелые патефонные, доставшиеся в наследство от бабушек. Народные песни в эталонном исполнении Лемешева не просто услаждали слух и бередили заветные струны русской души. С годами они все больше и больше приобретали непреходящую культурно-историческую ценность, ибо умирала русская деревня, исподволь исчезала та подлинно православная крестьянская среда, из которой и выпорхнул в начале 20 века русский соловушка – Сережа Лемешев. И уже никто не споет настолько проникновенно «Липу вековую» и «Лучинушку», что защемит от красоты и трепетного, неутоленного чувства любви сердце слушателя. Никто, вспоминая, как напевала мать, сидя долгими зимними вечерами за пряжей, не затянет-зарыдает: «Ах ты, Ваня, разудала голова, на кого ж ты покидаешь, милый друг меня.. Ни на брата, ни на друга своего, а на свекра, на злодея, Ванька, моего..» Нет больше певцов, которых вспоила родная земля своими серебристыми лесными ручьями, вскормила грибами да ягодами, которые собирал в пору своего голодного детства будущая звезда Большого театра СССР. Но хочется верить, что слушая песни и романсы в исполнении Сергея Яковлевича Лемешева, сколько бы лет ни минуло после того, как они были явлены миру его трепетным голосом и любящим сердцем, каждый русский человек стряхнет с себя все чужеродное, наносное и оживит в себе ту самую память предков, которая вместе с родными напевами, живет сокровенно в каждой русской душе.

ЛИТЕРАТУРА

Рядом с Лемешевым / сост. В.Н. Кудрявцева-Лемешева.−М.: Музыка, 2002.− С. 12.
С.Я. Лемешев. Путь к искусству/ Литературная запись Е. Грошевой. − М., 1968.− С. 285.
В. Уланов. Прощальная заповедь кумира // Российская газета. − 1995. − 8 июля.
С.Я. Лемешев. Путь к искусству/ Литературная запись Е. А. Грошевой. − М., 1968.− С. 210.
В.А. Швец. Дневники и записи/ 29 сентября 1957 г. /URL: https://prozhito.org/notes?date=%221957-01-01%22&diaries=%5B323%5D
Память сердца: С. Я. Лемешев и Одесса / В. Максименко // Дерибасовская-Ришельевская. – 2011. – №46. – С. 187-191.
Советский Артист. − 1987. − 4 декабря.