ИЛЬЯ ВИНОГРАДОВ: Собака и небо

В тарахтящей и временами чихающей «Ниве» высокий широкоплечий профессор Силин крепко стискивал ручку над дверью, боясь на очередном вираже не удержаться на сидении.

– Егор, объясни толком, что случилось. Директор из отпуска выдернул, сам носится как угорелый по институту, слова внятного сказать не может. Только и крикнул: «Бери машину, на месте разберешься» – и дальше бежать.
Водитель, грузный, но еще энергичный доцент Горячевский, ожесточенно крутил руль, на скорости объезжая колдобины.
– Неужели не в курсе?! На волну, которую наши антенны от спутника ловят, вторая в резонанс наложилась, явно искусственного происхождения, с упорядоченным профилем. Стандартный график как должен выглядеть?
– Обычно – плавная кривая. От магнитных бурь немного провиснет, подергается и снова вытягивается.
– Вот-вот. А на последней ленте – зубы сплошные: два гребня, резкий провал, два гребня; дальше другие комбинации, и снова два через один. Причем днем тишина, а как ночь – сигналы. Весь институт на ушах. Одни считают – пульс космоса, другие – послание от… При любом варианте из ряда вон открытие! Заявку на грант уже отправили. А вы зам по космическим излучениям, вот и вызвали.
– Может, на солнце вспышки? От них тоже выброс радиоволн, хотя слабый, конечно, – у собеседника прозвучало некоторое сомнение.
Не ожидавший такого поворота Егор впился взглядом в Силина.
– Я же говорю, по ночам шлют. К тому же от солнца шум сплошной, а тут сигналы, и период видно: два гребня, провал…
На этих словах машина поймала хорошую выбоину. Горячевского подбросило, потолок шлепнул его по лысеющей макушке, и он обиженно замолчал, вперив глаза в дорогу.

Неровная дорога, похожая на заасфальтированную порожистую речку, постепенно скинула покрытие, перешла в тряский проселок, поросший невысокой травой, и наконец превратилась в едва заметную колею. Чуть не исчезла вовсе, но впереди показались строения, и она вдруг расправил полотно, будто почувствовав себя центральной магистралью населенного пункта. Пускай пункт этот был в одну улицу и состоял из неказистой бытовки, двух сколоченных из чего попало сараев и нескольких будок с мачтами антенн и пузатыми парусами локаторов – дорога устремилась меж них гордо и уверенно, чтобы через сотню метров оказаться проглоченной болотистым озерцом.
У самой воды, упакованной в слюдяную пленку первого льда, «Нива» нервно затормозила. На визг колодок тягучим скрипом отозвалась дверь домика, и появился прихрамывающий мужичок лет пятидесяти с седой клочковатой шевелюрой и такой же бороденкой. Неторопливо подошел к водителю, который как-то с трудом вылезал из кабины.
– Укатали горки? – улыбнулся, протягивая ладонь.
Егор, отвечая на пожатие и одновременно левой рукой массируя затекшую шею, проворчал:
– Не горки – машины. Конструкторы салонов отечественных машин явно обладали врожденными дефектами тела.
Он еще хотел в сердцах что-то добавить, но Силин с места в карьер перешел к главному вопросу:
– Алексеич, что скажешь про сигналы?
– А что сказать? Я специализируюсь по приемным устройствам, передающие – не мой профиль. Антенны, как положено, протестировал, с земли радиопомех точно нет.
Силин понял, что более вразумительного ответа ждать не приходится.
– Вас бы самих протестировать – дальше носа знать ничего не хотите. Так современная наука и забуксовала: один землю изучает, второй воду, а собери вместе – грязь, да и только, будто не на одной планете живем… Ладно, пошли в дом, все равно темноты ждать, тогда посмотрим на эти зубы.
Алексеич, не дожидаясь гостей, удалился. Когда за ним скрипнула дверь, Егор вполголоса произнес:
– Нравится мне ваш метод руководства. Без конфликта, но на место поставить умеете. Не то что директор: орет, руками машет, а пользы – как от ругани на базаре.
Силин также негромко ответил:
– Костить людей надо по делу, а не когда настроение плохое.

Переквалифицированный из строительной бытовки лесной домик был небольшим, но имел все необходимое, чтобы круглый год можно было присматривать за научной обсерваторией, вынесенной подальше от города и радиопомех. Железную обивку закрывали доски и листья фанеры, из-под них кудрявился утеплитель. Напротив входа в потолок упирался громоздкий облупленный буфет с посудой и припасами. Левее обосновалась упитанная голландка, на ней, на чугунной плите, испускал пар чайник. Остальное пространство занимали стол и за ним составленные углом широкие кровати, где могли гостеприимно заночевать несколько человек: хотя с хозяйством легко справлялся один сотрудник, сюда нередко выпрашивали командировку любители рыбалки и лесной жизни. Слева в неровном стекле окна в яркую лепешку разбивалось отражение стоваттной лампочки, висящей в центре комнаты. Пахло пылью и печным теплом.
Не успели приехавшие приладить куртки на гвозди в стене, Алексеич выставил на стол самое ценное: консервированный компот, засохшие конфеты и поллитровку. Гости уселись на кровати, хозяин разместился напротив на высоком пне со спиленным корневищем, заменявшем табурет, и стал разливать в разнокалиберные стопки. Пробулькало восходящее арпеджио, тут же повторилось в более высокой тональности… Канон оборвался на третьем голосе: стопку накрыл ладонью Силин.
– Как же с дороги не отдохнуть? – удивился Егор.
– А то пьют только с дороги, – не поддался начальник. – После работы с усталости, на отдыхе от безделья. Скоро дышать без выпивки разучимся.
– Я вот тоже недавно чуть не зарекся, – примиряющее вступил Алексеич. – За один день в ледяной воде побывал, в пожаре, еще и ружья лишился. Ну да чего рассказывать…
– Нет уж, обмолвился – договаривай, – встрепенулся Егор. И стосковавшийся по слушателям лесной житель, словно только этого и ждал, с довольной улыбкой поудобнее устроился на деревянном троне и заговорил.

Одним утром с полмесяца назад Алексеич возле двери обнаружил свернувшегося калачиком пса, в котором он, заядлый охотник, сразу разглядел лайку. Оставили в лесу или сам убежал неизвестно, но впалые бока говорили, что плутал он не один день. Хозяин принял неожиданного гостя, делился обедом и пускал спать в тепло. Пират, как его незатейливо назвал новый хозяин, облюбовал выгодное по собачьим понятиям место между столом и печкой.
Вскоре он увязался на охоту. Но все, на что оказался способен – мышковать, гонять грызунов. Алексеич начал раздражаться, кричать, даже замахивался палкой – все без толку. Терпение лопнуло, когда пес пронесся в метре от здоровенного глухаря, чтобы с лаем сунуться под трухлявый пень. Птица, удивленно покрутив башкой, шумно взлетела и, так и не удостоившись внимания лайки, скрылась за деревьями. Охотник жестко выругался, вскинул ружье в сторону Пирата и пальнул не целясь. Несмотря на значительное расстояние, попал: тот взвизгнул, закрутился волчком, свалился между кочек и затих. Непутевый охотник развернулся и пошел к дому, злясь на собаку за то, что сам не сумел сдержать гнев.
Через несколько дней в обсерваторию прибыл научный десант с выписанным для аппаратуры спиртом и закуской под него, и Алексеич, чтобы растворить неприятный осадок, поделился случившимся. Все посочувствовали, только старший научный сотрудник Верхов, которого в институте уважали за дельные жизненные советы и недолюбливали за тягу к заумному философствованию, пожал плечами: «Смотри, собьется прицел. В жизни все имеет причину и следствия – когда обижаешь кого-нибудь, хоть собаку, будь готов, что и тебя…». Но его перебили: «Опять пошел мудрить!» И под конец теплых посиделок Алексеич полностью оттаял, выбросив из памяти досадное происшествие.
На следующий день встал на удивление бодрым и, чтобы не попасть на продолжение попойки, второпях оделся, повесил на плечо ружье и устремился в лес. Бродил долго, однако единственный попавшийся на глаза тетерев безнаказанно ушел: подкрадываясь, Алексеич неожиданно споткнулся и с треском растянулся в кустах можжевельника. Поднялся озадаченный: такого раньше не случалось. Но дальше – больше. Когда перебирался через ручей, с плеча непонятно как соскользнуло ружье, звякнуло о камень и угодило аккурат в самое глубокое место. Пришлось раздеваться и с головой лезть в ледяную воду. Выбрался – зуб на зуб не попадает; с трудом сунул в сапог трясущуюся ступню – оказался не тот. Стащил, взял второй, надел – опять не он. Не сразу дошло, что оба сапога – правые. Весь обратный путь ломал голову, как такое могло случиться, и сам себе обещал завязать с выпивкой. А неправильный сапог тем временем натер здоровенную мозоль, которая до сих пор не зажила. Одно радовало: в падениях, выходит, обувь виновата, а не ноги.
Вернулся затемно, уже кинулись искать. Рассказал о приключении, а гости смеются. «Отомстил Верхову! С утра жалуется, что правая нога голой осталась».
Наконец зашел в дом, стянул с наслаждением проклятые сапожищи. Щелкнул выключателем – а в ответ вдруг хлопок, будто выстрел, и с ним лампа под потолком вспыхнула и погасла. Что делать – взял фонарик и снова залез в сапоги. Где с лестницей, где на четвереньках облазил все строения; напоследок заглянул в трансформаторную будку – и закашлялся от гари. Коротнуло идущий к распределительному щиту кабель, да так, что обуглилась изоляция. Пока заменил, пока проверил аппаратуру – потратил полночи, от усталости с ног валился. Тут черт еще дернул взять ружье посмотреть, как оно после купания, а из ствола вода потекла, устроив лужу под ногами. Повертел в руках и понял, что с охотой пока придется повременить.

Вспоминая злоключения, он сначала посмеивался, но под конец совсем повесил голову.
– Ничего, грант получим, купишь новое ружье, – сорвался на зудевшую тему Егор.
– А ну как сигналы расшифруем? Ответим на них! Тут и нобелевка, и место в истории! – быстро завелся Алексеич.
Они принялись делить не добытую шкуру, все больше распаляясь от водки и перспектив, пока Силин не оборвал:
– Вы скоро от инопланетян премию запросите. Пойдем-ка к приборам, стемнело уже.
Егор скрипнул дверью и расстелил до озера узкую дорожку света. В стылом воздухе над его разгоряченно блестевшей лысиной вился пар.
– Как думаете, есть в космосе кто-то живой? – спросил вышедшего за ним Силина.
– Космос – он весь живой. Когда смотришь на небо, разве оно похоже на мертвый хаос?
Оба подняли головы. Безлунный свод глядел мириадом светящихся глаз; посередине, рассекая черноту, пенился Млечный путь. Звезды мерцали, то приближаясь, то уходя в глубину, отчего Вселенная и впрямь казалась живым существом, чье безграничное тело дышало и колыхалось. И, вторя ритму, колыхалось в груди изумленное сердце.
Через несколько секунд, наполненных искрящейся тишиной, Силин вновь заговорил.
– Верхов прав: все имеет причину. Нет ничего случайного или бессмысленного ни в нашей жизни, ни во всем мироздании. Еще Энштейн написал: «Всякий, кто серьезно занимается наукой, убеждается в том, что законы Вселенной несут на себе отпечаток Высшего Разума, настолько превосходящего человеческий, что мы с нашими скромными возможностями должны благоговейно склониться перед ним».
– Почему же никто этот разум не исследует? – Егор только теперь оторвал взгляд от неба.
– А зачем нам кто-то высший? Лучше пускай перед нами все склоняются. Людям нравится такое знание, которое помогает покорять природу, а не уважать ее.
– Мы с природой рассорились, потому что понастроили городов, вот и дичаем в них, – ухватил последнюю мысль подошедший Алексеич. – В лесу совсем другое дело, я потому в обсерваторию и перевелся.
Силин возразил:
– Не в городах беда – в головах. Нет смысла бежать от цивилизации, если ее грязь с собой тащишь – тут ни лес, ни монастырь не помогут. Когда на практику студентом ездил, так делали: расколешь полено, бересту в сердцевину – и сиди с огнем целую ночь! Индейская свеча, аборигены в Америке много столетий назад придумали. А сейчас даже в лесу – асфальт, машины, электричество…
Все невольно посмотрели на светящееся окно, и тут лампа под потолком, точно устыдившись, дважды ярко вспыхнула, побледнела и снова вспыхнула.
– Постой, Алексеич: ты рассказывал, кабель сгорел. А чем заменил? – вдруг спросил Силин.
– Так есть у меня моток шнура, как в институте в лабораториях, белый с красной нитью…
– Он же на 24 вольта, алюминиевый, а здесь медные клеммы и 220! Еще и нагрузку по ночам даешь, свет повсюду врубаешь. Вот так мышканул! Да вы не сигналы – искры должны ловить! Везение, что пожар не случился.
Алексеич не ответил, а Егор дрогнувшим голосом повторил:
– Не сигналы… искры… А как же послание? А грант?! Мне же отчет составлять!
– Скажешь, пославшие сигнал в работе над отчетом участвовать отказались, а потому для человечества интереса не представляют, – промолвил Силин и направился к дому. Но неожиданно отшатнулся в сторону:
– Что ж так пугаешь, собака! Я уж подумал волк!
Он в успокаивающем жесте протянул ладонь непонятно откуда взявшемуся псу, но тот отскочил и замер поодаль, чуть присев на задние лапы, готовый в любой момент умчаться прочь.
– Смотри-ка, лайка. Не твой ли?
Алексеич сощурился, вглядываясь, и воскликнул:
– Точно! Выжил-таки, подранок, только хвост палкой висит: пуля, видать, зацепила. Честное слово, как камень с души.
Радуясь не то снятой ответственности за жизнь Пирата, не то забытой на время истории с сигналами, он присел на корточки и похлопал по бедру, подзывая собаку. Та на полусогнутых лапах отступила на шаг, потом еще попятилась. Три пары глаз неотрывно, с каким-то напряженным вниманием следили за ней. И, будто пойманный взглядами, пес остановился, вытянул острую морду, едва заметно поводил носом – а потом вдруг подбежал к Алексеичу, сел рядом и водрузил на его коленку дружественную грязную лапу.
Егор невольно засмеялся, а Алексеич погладил пса по голове, потрепал по холке и слегка подтолкнул к дому.
– Ну, Пират, ступай в избу, голодный, поди, – и сам поспешил за собакой, приподняв дверь, чтобы скрипом не нарушить воцарившегося покоя ночи. Гости, чуть помедлив, направились следом.
Дорожка света втянулась внутрь, вскоре погас горящий квадрат окна. Темнота стерла границы между землей, водой и небом. Лишь на лице Вселенной мерцала искристая улыбка Млечного пути.

Илья Виноградов