ВЕРА ГАЛАКТИОНОВА. ЭТО БЫЛ ШУЛМУСЫ

Лунная Красавица глотала по вечерам хину из шуршащих пакетов. Пустые и легкие, пакеты опадали один за другим, покачиваясь на сквозняке, и трепетали, и прерывисто двигались по белому кухонному столу, как изуродованные бабочки. Горечь порошка, похожего на пыль, не удавалось ни запить, ни заесть. Потом сердце становилось тяжелым. Лунная Красавица закрывала глаза и вслушивалась: оно надсаживалось в частых ударах.

Вскоре лекарство нагоняло летучие видения, неверные и безмолвные, как мчащиеся облака. Но, может быть, это мчалась она сама сквозь туманные бледные призраки, быстро меняющие уродливые свои очертания. И нечто огромное, раскачивающееся, страшное начинало приближаться к ней из глубины небытия. Лунная Красавица радовалась медведю, она узнавала его – это был людоед Шулмусы. Но выставляла руки вперед, отворачивалась, чтобы не лететь ему навстречу, и сильно упиралась в пол ногами в красных растоптанных тапочках. Белесые призраки угодливо рассеивались, уступая путь косматому чудовищу, надвигающемуся неумолимо. Оглохшая от хины, Лунная Красавица широко раскрывала глаза и стонала, не слыша голоса.

С каждым вечером темный Шулмусы подступал к Лунной Красавице все ближе, он уже дышал ей однажды в лицо затхлым теплом.

Невиданный доселе медведь появился в раннем детстве Лунной Красавицы. Он шатался вокруг веселого озера, сияющего в илистых берегах. Робкие люди в аулах не решались называть его словом, чтобы не навлечь беды на свой род: Клыкастый − говорили они о медведе. Но бабушка-калмычка, чужая в этих краях, называла его по-своему – Шулмусы. И значило это − дьявол.

Медведь был неуловим и невидим и потому был везде: на диких тропах, пробитых к озеру кабанами, в лесных чащах на склоне гор, в путаных и колючих зарослях дивно плодоносного малинника − он выслеживал прохожих подолгу, неделями и месяцами, не обнаруживая себя ничем и пропуская многих, не подозревающих об опасности. До тех пор, пока на пути его не возникала женщина − беременная женщина. Одним ударом громадной лапы Шулмусы вспарывал чрево. Он выдирал зародыш и, лакомясь, пожирал только его. Ненужное женское тело Шулмусы бросал в окровавленных кустах на мучительную бесконечную смерть и пропадал надолго − зверь сразу же уходил высоко в горы.

Вскоре люди забыли дорогу к веселому озеру. Однако через год медведь стал появляться возле глинобитных подслеповатых домов на аульных окраинах, и при появлении его умолкали свирепые собаки и жались к стенам, не смея завыть. И как-то раз плач многих женщин и старух огласил полуденные улицы, изнемогающие от июльской жары. На кассиршу неполных тридцати двух лет, пораньше отпросившуюся на обед с работы, Шулмусы напал из-за угла конторы на виду у потрясенных ее сослуживцев, глазевших от скуки в тусклые окна.

Аульные охотники устраивали на берегах озера облавы − медведь легко обходил их. Наиболее смелые преследовали медведя в одиночку, с ружьями, заряженными тяжелой картечью, или жаканами, отлитыми из расплавленного свинца в песке. Они добирались по медвежьим следам до голых поднебесных скал Тарбагатая, в расщелинах которых не росло даже серого мха, и доходили до холодных утесов Саурского хребта, куда не взобраться ни зверю, ни человеку. ни скользкому ползучему гаду. Там пропадал медведь уже бесследно.

Охотники возвращались ни с чем, попусту изодрав одежду, почернев от усталости, голода и низкого палящего солнца, под которым они побывали. Ни с чем приходили даже те, кого опоясывали полуночницы-знахарки заговоренными ремнями, испещренными витиеватыми арабскими знаками, нанесенными справа налево и содержащими в себе тайную силу над событиями. Скорбные старухи, покачивая головами в белоснежных уборах, скупо рассказывали про то поздними вечерами, сидя на кошме рядом с притихшей Лунной Красавицей, забывшей про сон и про надкушенную палочку сушеного творога, зажатую в пухлом кулаке.

Он и в самом деле был еще жив, неуловимый Шулмусы: он повадился являться в городской квартире Лунной Красавице, глохнущей от хины.

Далеко за полночь видения замедляли свой бег и растворялись в предрассветной тьме, становясь клочьями тающего тумана. И когда предрассветная тьма редела и становилась похожей на слабо светящееся молоко, в Лунной Красавице оживал неведомый ребенок. Он не был привередливым, как другие неродившиеся еще, но живущие уже дети, − Лунную Красавицу не тошнило от неугодных ребенку запахов, − и никогда не изнурял ее мучительным желанием той или иной пищи, доводящим будущих матерей до слепой неуемной страсти. Но чуток был к малейшей опасности, грозящей Лунной Красавице и ему. Она вначале чувствовала, как испуганное дитя поджимается и каменеет под самым ее пупком. И лишь минуту спустя шарахалась в сторону от бешеного автомобиля, налетевшего из-за поворота.

Едва исчезала угроза, ребенок расслаблялся и уже редко давал знать о себе, слегка поводя чем-то острым − должно быть, двигал осторожно локотками, устраиваясь удобней в тепле и покое. И совсем неслышно было его, когда оставалась она наедине с мчащимися бесплотными призраками: дитя замирало вовсе.

Действие губительной хины ослабевало и проходило в конце-концов, младенец медленно покручивался − и переворачивался медленно. И уж потом бился торопливо, как бьется в воде серебристая сильная рыба, попавшаяся на крючок смерти. Младенец бился оттого, что попался на крючок жизни, − так думала она, придерживая руками небольшой плотный живот. Однако Лунная Красавица была упрямее жизни.

С нижних улиц города, из долин и впадин, поднимался неизбежный вечер. Он быстро охватывал прозрачной тьмою синеву остывающего неба. И навстречу вечеру выкатывалась прохладная луна, словно бухарская круглая дыня, охлаждаемая в арыке, в тени, весь долгий жаркий день. Тогда, распахнув окно, Лунная Красавица глотала из шуршащих пакетов сухую горечь, похожую на пыль. И ждала до полуночи медведя Шулмусы.

И однажды, когда Лунная Красавица со стоном зажимала уши, распираемые тишиной, глухоту ее и тупость мышц пробили разряды нестерпимой боли, от которых сотряслось все тело до затылка. Когтистая невидимая лапа вспорола ее чрево одним сильным ударом и заскребла по позвоночнику. Тогда что-то треснуло в пояснице. Обезумев, Лунная Красавица побежала вдруг неведомо куда, но сразу упала.

В тот миг она увидела ненадолго с высоты чужую молодую женщину, валяющуюся в ее комнате. И взгляд равнодушно отметил змеящуюся по полу смоляную длинную косу, узкую спину, обтянутую ситцевой старой сорочкой, худые смуглые ноги, одна из которых была неудобно подвернута, а другая, в красном тапочке, вытянута, и что кожа лежащей не так темна, какою бывает она у восточных женщин. Внезапно спина ее напряглась и содрогнулась, и Лунная Красавица потеряла лежащую из вида, так как наступила тьма.

Но желтый электрический свет пробился вскоре сквозь ресницы. Она приподнималась, чтобы видеть блестящую кровь, выползающую из-под туловища темной медлительной волной. И откидывалась на пол, натужно дыша. Потом трясущееся тело ее окатывала душная испарина, а поясница, очугунев, начинала дергаться снова.

В час борьбы тьмы и света, на исходе ночи, Лунная Красавица, оскалившись, перегрызала упругую соленую пуповину, чтобы больше ничто уже и никогда не соединяло ее с недоношенным человеческим плодом. И едва дряблый рассвет, синевато=белесый, словно свернувшееся молоко, забрезжил в окне, Лунная Красавица отползла от младенца, пахнущего кровью, и стала смотреть на него издали, сплевывая на пол нескончаемую липкую слюну.

Он был меньше кошки и казался сутулым — склоненное отечное лицо его почти касалось голубоватых полупрозрачных колен, подтянутых к широкому животу, а на растопыренных пальцах еще не выросло ногтей.

Волоча за собою кровавый след, Лунная Красавица доползла до ванной комнаты, прихватила там тряпку и приползла назад. В глухом и сером рассвете она вытирала кровь вокруг скорченного недвижного ребенка, и вытирала свой след, и беззвучно полоскала тряпку в ванне, привставая на дрожащие колени, липнущие к полу. Вода скоро становилась багровой.

Потом Лунная Красавица стояла на четвереньках перед растворенным стенным шкафом, раскачиваясь из стороны в сторону, прежде чем собралась с силами и вытянула свежую неглаженую простынь. Этой простынью она подхватила младенца, уже холодного, уже тяжелого будто камень, плотно сомкнувшего толстые веки на одутловатом личике, и завернула его с головой.

Лунная Красавица опасалась еще, что он вот-вот закричит от удушья в тугом белом коконе − вздрогнет, и закричит, и забьется. Но это был послушный и непривередливый ребенок − он умер сразу и навечно, как она того хотела.

Со свертком на вытянутых руках, боясь прижать его к себе, Лунная Красавица двинулась на балкон, с трудом переставляя расползающиеся колени. В глаза ее ударили первые лучи восходящего и ясного солнца. Она не заметила солнца, зрачки ее не сузились, а колени ткнулись в порог и застыли.

Но, постояв, Лунная Красавица одолела это препятствие и уложила сверток в картонную коробку, валяющуюся на балконе. Она возвращалась уже на локтях, не спеша, подтягивая рывками больное туловище. Руки уставали и подламывались, и плохо держали ее. Потом Лунная Красавица пыталась взобраться на постель. Она падала на пол, ушибаясь каждый раз головою об угол кровати. Наконец Лунная Красавица затихла на кровавых разводах и плевках − так и не взобравшись, она уснула, прижимаясь щекою к полу.

Она попала в нестерпимое пекло, ощущая сквозь забытье, что пекло это − ледяное. И видела промерзшее окно гостиничного номера. И снова решительная рыжая подруга толкала Лунную Красавицу в плечо. «Мы должны научиться танцевать голыми на их столах! − говорила она резким шепотом. − Иначе отсюда не выбраться, слышишь? Никогда. Никогда. Никогда. А здесь у нас один жених на двоих − это хромой учитель пения, да и тому уже сорок. О чем ты только думаешь!.. Но если мы научимся танцевать голыми, кто-нибудь из командированных этих начальников полюбит тебя или даже меня. Они могут увезти нас отсюда в город. В город. В город».

И Лунная Красавица глотала жаркую ледяную водку. «В город. Они могут». И видела, как переступает меж рюмок озябшими ногами рыжая подруга ее, как раскачивается над столом длинное тело, покрытое мурашками. «В город». И вновь торопливо отводила глаза от бледных грудей, сведенных гостиничной стужей. Химические оранжевые кудри падали на жалкое лицо танцующей − она не убирала их и мучилась от стыдливости, бедная неудачливая подруга ее…

Но пьяные приезжие кричали Лунной Красавице: «Ну? Ну! Ну!!!» И один из них, начальник толстый и курносый, уже сорвал с Лунной Красавицы кофту, а второй, мелкий, похожий на кузнечика, вцепился в пояс юбки и теребил этот пояс с ненавистью, будто хотел разодрать его. И тогда молчавший все это время Старик рявкнул спокойно: «Хватит».

Лунная Красавица смотрела в заиндевевшее окно, оттаявшее поверху, натягивала кофту и застегивала пуговицы на вороте. А странная тень, отпрянувшая от окна, метнулась в это время к ветхим заснеженным сараям и, прихрамывая, пропала в темном и узком переулке.

Старик взял ее за руку. Он увел ее в свой двухкомнатный “люкс”. Старик выбрал ее.

…Когда Лунная Красавица очнулась, поднимался из долин и взбирался вверх по стеклу темный вечер. И ярче с каждою минутой разгорался электрический свет, бьющий в глаза. Она увидела, что пол вокруг нее залит новой кровью, уже запекшейся и уже похожей оттого на куски печени. Лунная Красавица отвела равнодушный взгляд от крови, чтобы смотреть вверх, в белизну чистого потолка.

Вдруг в плотной тишине она услышала крик под балконом — он доходил слабо, едва-едва, будто сквозь ватное одеяло: это кричал и плакал во дворе грудной ребенок. Звук истаял, будто умер медленно, а глухота вернулась. Она вернулась вместе с гулом в ушах — ровным и властным, едва Лунная Красавица приподнялась и попробовала устоять на слабых ногах. По улице мчались бесшумные машины, они торопились увезти свет фар подальше отсюда, и сами сбегали из тьмы к широкому сиянию проспекта. И от быстрого мелькания огней, уносящихся прочь, наступило головокружение, резко перешедшее в тошноту.

Лунная Красавица опустилась на четвереньки − так ей было значительно легче. И так, на четвереньках, снова принялась вытирать кровь, чувствуя, как отвисает при этом растянутый легкий живот и как из закаменевших сосков стекает теплое молоко, ненужное и клейкое.

Непонятно как Лунная Красавица очутилась в ванной комнате. Там она старалась дотянуться до крана и помнила еще, что ей надо помыться. Она теряла равновесие и падала на мокром кафельном полу — не успевая уцепиться за край ванны, она ушибалась, наверно, всякий раз: локти и плечи ее были содранными и не болели. Лунная Красавица отдохнула, лежа, и поползла на кухню, где пол был деревянный.

Она долго вставала, видя перед собою только лишь водяную струю, искрящуюся, бьющую в раковину беззвучно, и наконец дотянулась до нее губами. Вода казалась приторно-сладкой, но Лунная Красавица пила бесконечно и изнемогла оттого. Опускаясь в бессилии, она поежилась от вялого желания переодеться в чистое; сорочка ее задубела от крови и отяжелела понизу.

Но вдруг Лунная Красавица проснулась среди ночи здесь же, под раковиной. И еще просыпалась дважды, ничего о том уже не помня, но сразу уплывала в сон, быстро и навзничь. И в раковину бесшумно била вода, а в глаза бил свет, нестерпимо желтый, не знающий заката.

Душным днем она снова много и жадно пила гулкими глотками, ужасно потея: пот струйками сбегал по вискам, по голым рукам, он скапливался в ладонях и сильно щекотал ноги, скатываясь к лодыжкам. Но Лунная Красавица знала, что это не пот — что это ползают по ней быстрые зеленые мухи: они завелись от жара, которым исходила пылающая во дне лампочка. Отогнать мух было невозможно. Она побрела от них прочь, держась за стены, уплывающие из-под ладоней, и крепко зажмурясь, чтобы мухи не жалили в глаза.

Она пришла в себя то ли поздним утром, то ли ранним вечером. Спина прилипала к горячей постели, залитой кровью, а мысли не оживали. Они, неживые, лишь увлекали Лунную Красавицу в пустое небытие: там, во тьме, не было никого из людей, и дымные призраки, переменчивые словно облака, давно покинули его. А вместе с ними ушел оттуда и дьявол Шулмусы. Он ушел к снежным вершинам недосягаемых гор, в которых двигались одни только тени от скал. Тьма небытия пахла тленом.

Лунная Красавица накрывала лицо подушкой. Она закутывала голову одеялом. Но сладкий душный запах проникал всюду. Он перебивал смрад густой разлагающейся крови, шедший от постели. Длинные волосы Лунной Красавицы свалялись и сбились в комья, они обвивались вокруг шеи, душили ее и липли к щекам, и от них в забытьи чесалось лицо и горело.

Вдруг кто-то сильно толкнул ее в плечо − должно быть, это была незримая рыжая подруга ее. Рыжая подруга, учившая Лунную Красавицу танцевать голой, невидимо призывала к действию. Лунная Красавица открыла глаза.

Она подтянулась на ободранных локтях к изголовью и подобралась к немому телефону. Диск беззвучно завертелся под пальцами и сорвался. Переупрямив диск, она снова набрала номер. И ненавистный женский голос, пожилой и тягучий как вяленая дыня, разнежено спросил ее:

− Ал-ле? − И разрешил: − Говорите.

Лунная Красавица опустила трубку, не заметив, что глухота отступила. Тошнотворный трупный запах пробирался с балкона и густел. Она закрылась от него руками. Тогда кислая жирная вонь ударила ей в лицо − так пахла сорочка, впитавшая больной пот и преждевременное молоко, еще струящееся из сосков. И снова кто-то толкнул ее в плечо. И заставил дотянуться до телефона.

− …Эй! Кто там молчит? − весело спросил тот, кто был ей нужен.

Лунная Красавица расчесывала лицо ногтями, морщилась от мучительного зуда и не могла перестать чесаться.

− …Ты, что ли? − удивился он.

− Иди возьми на балконе своего ребенка и похорони, − Лунная Красавица наконец сумела разжать губы.

Он молчал.

А потом рассмеялся:

− Какой мой ребенок? Мои все при мне. Все трое. Только что телевизор смотрели… А тот, который у тебя, я его не знаю. Не знаком с ним даже. Не видел никогда.

− Закопай его. Он протух, − внятно сказала Лунная Красавица. − Мне дышать нечем.

− О-о-ой… Попроси, слушай, кого-нибудь другого! Позвони , дураков много. Может быть, кто-то из них признает его своим… Это, видимо, чужой чей-то! Ты поищи получше, свет очей моих, позвони по другим номерам. Не перевелись же еще идиоты на белом свете, хоть одного да найдешь! — утешал он ее.

− Это − не мой, − прибавил он через минуту. И требовательно спросил: − Поняла?

…Если бы Лунная Красавица родилась при жизни своего отца, она получила бы, наверно, славянское имя. Но славянское имя досталось лишь брату ее, старшему и единственному. А молодой отец к тому времени, не успев сгореть от водки, влетел в зубья экскаватора, оставленного без присмотра в буранной степи. Он разбил совхозный трактор “Беларусь”, на котором, распевая песни, мчался после гулянки куда-то, и перестал жить в ту ночь.

И она появилась на свет далеко от дома − в ауле своего деда, ведущего род от бедных кочевников, исчезающих в веках бесследно. Тогда огромная золотая луна взошла над горным озером. Потрясенный красотою мира и чудом самовозрождающейся жизни, старик дал ей нежное протяжное имя, похожее на долгий звон струны, дрожащей от тихого прикосновения.

Имя это со временем забыли все − оно ушло, настоящее, из действительности вместе с бабушкой-калмычкой, ненадолго пережившей деда, хотя и значилось потом в паспорте. И от матери досталось ей чужое устное имя Светлана, и ладное высокое тело, и блестящие волосы удивительной длины. От веселого целинника-отца, зарытого в степи, − фамилия и отчество. А бабушка-калмычка надела ей на палец в совершеннолетие тусклое свое кольцо, украшенное черненой спиралью, которое Лунная Красавица не снимала уже никогда. Она подолгу смотрела на старинный знак, прорезавший серебро, пытаясь разгадать тайный смысл разомкнутой спирали. Бабушка-калмычка ничего не успела сказать о том Лунной Красавице: она не доставила ей беспокойства своей незаметной кончиной, чтобы не помешать обучению в библиотечном техникуме. Лунная Красавица заканчивала его вместе с подругой, рыжей как пламя. Сдавая важные экзамены, они готовились поехать вдвоем по распределению в глухой, с кривыми переулками и сараями, заброшенный поселок, откуда уже не выбираются люди к приличной городской жизни.

− Поняла или нет? − спрашивал он. − Если нет, то обратись к психиатру, свет очей моих, он должен помочь тебе понять кое-что на свой счет.

Она не ответила и опустила трубку − Лунная Красавица была теперь там, где знак разомкнутой спирали готов был обнаружить свое тайное значение.

Но треск телефонного аппарата вернул ее из опасной полуяви все к тому же существованию. Чтобы вспомнить себя, Лунная Красавица поднесла к лицу маленькое зеркало без оправы. Женщина с черными губами вглядывалась в нее, заключенная в круг, и кривила в улыбке окровавленный рот. Засохшая кровь была на щеках ее, неровно соскобленная ногтями. И телефон звонил, не переставая. Лунная Красавица уронила зеркало на постель.

Старик звонил не так. Через два гудка он набирал номер снова. А Стариком она принялась обзывать его с первых своих слов в номере “люкс”.

− … Старик! − сказала она, стараясь не стучать зубами от страха перед тем, что должно было свершиться. − Ты заберешь меня с собой! Если ты не сделаешь этого, не смей подходить ко мне.

− Я могу пообещать тебе все, − ответил Старик уверенно. − И ничего не выполнить. Каждый на моем месте поступит именно так. Тебе нужны обещания? Ты можешь получить их от кого угодно, в том числе и от меня. Но и только.

− Нет! − закричала Лунная Красавица. − Ты выполнишь это!

− Вряд ли… − заметил Старик. − Ложись. Тебе холодно.

Лунная Красавица пошла к двери, слыша, как за стеною то ли смеется, то ли плачет ее рыжая подруга.

− Выпей сначала коньяка, − негромко позвал ее Старик. − Согрейся. А потом мы полежим с тобой просто так. Я не причиню тебе вреда. Обещаю.

И Лунная Красавица сначала замешкалась, а потом вернулась.

Он гладил под одеялом напряженное тело ее мягкими руками, Лунная Красавица привыкала к ним, переставая дрожать.

− Ты не боишься меня больше? − спросил он перед рассветом.

Она покачала головой в полусне, успокоенная.

− Пусть будет все? − спросил он, помедлив.

− … Да, − ответила она.

Наутро Старик уехал. Но через полгода дал о себе знать. И устроил ее в городское общежитие. Вместе с усталыми девушками, ткущими на фабрике огромные ковры, Лунная Красавица прожила в нем ровно месяц. Перед тем как получить плохую, но отдельную квартиру на окраине. Она работала в библиотеке при фабрике и даже состояла на учете в специальной роскошной клинике будто троюродная сестра высокопоставленного Старика — молоденькие троюродные сестренки были в его учреждении у многих, но только очень больших начальников: у подчиненных их не было вовсе.

В этой квартире Лунная Красавица мыла полы и протирала окна каждый день, и сама выбелила потолок. В выходные она бродила по городу, нарядная, ела мороженое и, довольная собою, мысленно желала рыжей своей подруге такой же удачи.

Однажды Лунная Красавица из любопытства побывала во дворе дома, где жил Старик, − она посидела там на скамье. Четыре полированных дома, крепких и белых, словно коренные зубы, замыкали этот двор, тенистый от пирамидальных тополей. В нем не было ни женщин, ни детей. Лишь два осанистых умных пенсионера играли в шахматы за деревянным столом. Осмотрев Лунную Красавицу, чужую здесь, пенсионеры вернулись к игре, изредка обещая друг другу:

− А вот сейчас я тебя оформлю.

− Нет. Это я тебя оформлю. − И крепко ставили подбитые плюшем фигуры на белые либо черные квадраты.

Лунной Красавице понравился чистый безлюдный двор, и неприступные дома, и важные, но простые пенсионеры − она вспоминала их и улыбалась, когда ехала в трамвае, а потом шла к себе. И улыбалась длинноногому поджарому парню в старой рубахе, идущему следом за ней.

И этот парень легкой своей поступью едва не вошел в ее дверь. Лунная Красавица смеялась и не впускала парня. А он смотрел на нее беспечными глазами и говорил:

− Выйди через часок, а? Пойдем куда-нибудь? На природу!

Она мотала головой, не выпуская ручку двери, но он заглянул через плечо Лунной Красавицы и удивился:

− Ого! Как чисто у тебя.

− Чисто. Но не для таких как ты. Порядочные люди к девушкам на лестничных площадках не пристают.

Парень растерялся.

− А где они к ним пристают? — спросил он в недоумении.

Лунная Красавица не знала этого тоже.

− …Нигде! − рассердилась она, захлопнула дверь и потом расхаживала по комнате, напевая оттого, что стояла солнечная весна.

Ровно через час, в серебристых новых туфлях на высоких каблуках, она спустилась вниз.

— Идем? — обрадовался парень и повел ее к речке — тут было недалеко, а затем полез под мост, где валялся всякий хлам и мусор.

Он уселся перед водой на стертую шину, открыл сумку и вытащил бутылку вина, похожего на чернила.

— Чего не садишься? — спросил он, послушав, как шумит мутная речка.

— Ты что, дурной? — спросила Лунная Красавица.

— В смысле? — насторожился парень. Он протянул ей бледный помидор. — Из горлышка можешь?

Лунная Красавица, притопывая каблучком, съела этот парниковый помидор, стоя, выбросила зеленый слабый хохолок в сторону и пошла домой. А он пил вино из бутылки и смотрел, как она всходит на светлую глиняную горку в мягком светлом платье.

Он появился на другой день к вечеру — позвонил в дверь и не поздоровался.

— Выходи за меня замуж, а? — сказал он ей, не переступая порога.

— Ладно, — кивнула она и закрылась.

Но он позвонил еще раз и попросил:

— Ты подумай лучше. Ты не говори сразу. А я приду послезавтра. Но тогда — чтобы точно.

— Тебе же сказано — “да”! — нахмурилась Лунная Красавица. — Теперь иди отсюда. До послезавтра.

Она рассказала про парня Старику. Тот опечалился.

— Как хочешь, конечно, — вздохнул он. — Только тогда нам с тобой труднее будет встречаться. Впрочем, это поправимо — можно что-нибудь организовать.

— Нельзя! — Лунная Красавица посмотрела на Старика с жалостью. — Зачем ты мне теперь такой дряблый.

Старик помолчал, стряхнул что-то с отворота дорогого пиджака и надел дорогой плащ.

— Не забудь мне позвонить, когда тебе станет совсем худо, — сказал он и ушел.

Парень и Лунная Красавица поженились ненадолго. Чтобы ему было хорошо жить с нею, она рассказала парню сказку про буйного Хонгора, слышанную от бабушки. А он научил ее мечтать о ребенке.

Парень укатил в Воркуту, чтобы заработать немного денег на лесоповале, и дочь родилась без него. Лунная Красавица выносила девочку на постоянной изжоге от копеечной магазинной пищи и на постоянном изматывающем чувстве звериного голода. Но ни разу не позвонила Старику и не пожаловалась ни на что, хотя парень ей почти не писал. В первом своем письме он сообщил ей о влюбленной в него, но сумасшедшей кладовщице. А во втором утверждал, что кладовщица — нормальная. Третьего письма Лунная Красавица не получила.

Весной парень забрел к Лунной Красавице вместе с полупьяным мужиком, пожилым и сухим как оглобля.

— Он теперь живет у меня, — сказал полупьяный мужик про парня.

Дочь спала в коляске, купленной с рук по дешевке, и не плакала, а улыбалась во сне. И Лунная Красавица ждала, когда парень подойдет к девочке, завернутой в разорванную юбку, и посмотрит на нее и тоже улыбнется. Но парень не подошел, он отправился вместе с мужиком на кухню.

Лунная Красавица разогрела остатки картошки и подала ее на стол. Мужик съел все, парень — тоже.

— … Так! — внушительно сказал ей мужик, поднимая от пустой тарелки небольшое деревянное лицо. — Я знаю про вас все. Вашу жизнь вы начали с блядства.

Лунная Красавица отправилась в комнату, где спала дочь. Она собрала вещи парня в свой чемодан и в его сумку и притащила их на кухню. Мужик и парень встали. Мужик подхватил чемодан, а парень — сумку: он вышел за мужиком легкой своей поступью.

Осенью она отвезла пятимесячную дочь к матери отца на Украину, жалея, что бабушки-калмычки уже нет в живых. А мать Лунной Красавицы работала сельской начальницей и, как образованная, не стала бы сидеть с внучкой. Теперь ее дочери было три года и почти три месяца, но Лунная Красавица все еще надеялась накопить денег, чтобы забрать девочку от полуслепой и почти незнакомой бабки.

Старик по-прежнему стал приходить изредка к Лунной Красавице — часто он этого не делал никогда. В последние же два года Старик подолгу лечился в больницах и санаториях. И однажды Лунная Красавица влюбилась в знаменитого поэта на встрече с читателями.

— Эй! Сколько тебе лет? — спросил он ее, бегущую с графином воды в руках.

В зале шумел уже немногочисленный собравшийся народ, но здесь, в полутемном коридоре, не было никого, кроме них двоих.

Лунная Красавица остановилась на бегу, едва удержав графин.

— Двадцать пять! — ответила она с готовностью и обрадовалась, что не зря надела на этот раз бусы из халцедона, подаренные Стариком.

— Плохо, — огорчился поэт. — Очень плохо. Я думал, ты моложе. Замужем?

— Была, — созналась Лунная Красавица, потом подумала и соврала. — Дважды.

Он вздохнул.

— …Это говорит о том, что ты — человек переменчивый. Непостоянный, — с укором произнес он. — Человек нецельного характера. Плохо… Ай, как плохо! Но все же позвони мне, свет очей моих. Завтра не звони. И на той неделе не звони. А вот на третьей — можешь. Только не в понедельник. И не во вторник. И не в среду… Позвони мне — в четверг! Адресок твой на всякий случай запишу, пожалуй. Ай, какая жалость — я ведь подумал, что тебе лет восемнадцать, не больше!

Угрюмая добрая девушка, заведующая этим клубом, проходила мимо. Она молча указала Лунной Красавице на жену поэта, сидящую в первом ряду. И Лунная Красавица увидела слащавую тетку с грубым лицом, украшенную бриллиантами, перед которыми ее халцедон был ничто. Еще она увидела, что поэту не хватает десятка лет для того, чтобы сравняться с женою в возрасте.

Влюбившись, Лунная Красавица не стала звонить поэту, а ночами говорила в потолок:

— Вот еще! Глупости! “Позвони в четверг!” Сейчас тебе. Разбежалась. Ты что — больной или раненый? — и подолгу ворочалась в постели.

Прошло довольно много времени, прежде чем он появился на пороге в половине четвертого ночи.

— Ты откуда в такую рань? — спросила Лунная Красавица недовольно: она старалась ворчать, чтобы он не увидел ее радости, и нарочно не поправляла растрепанных кос.

— А-а-а… — отмахнулся он. — От бабы…

Он сам поставил на кухне чайник и сам нашел в холодильнике мясо, которое принес Лунной Красавице Старик.

— А где твоя тетенька? — сияла Лунная Красавица — она спрашивала про жену поэта, а он сноровисто резал мясо и был недоволен ее ножом.

— В Англии. По путевке. Это очень плохой нож. Очень. Сядь, не мешай, свет очей моих…

Позже он завел на кухне огромный удобный нож, который всякий раз точил сам, — поэт отменно вкусно и быстро готовил.

— Ты, должно быть, всегда пережариваешь мясо, — говорил он , перча розовые ломти. — Оно у тебя наверняка получается жестким как подошва. Мясо жарится почти мгновенно. А чеснок бросается чисто промытым в раскаленный жир прямо в кожуре.

— Что же ты от бабы ушел? — спросила тогда Лунная Красавица.

— А-а-а… — поморщился поэт. — Чокнутая какая-то попалась на этот раз! Только легли, она мне, представляешь? «А почему ты пришел ко мне без цветов?» — передразнил он бабу гнусным голосом. — Я оделся сразу. Ну ее. Убежал поскорей на всякий случай.

Обнявшись, они долго смеялись тогда над бабой…

Но Лунная Красавица не хотела, чтобы Старик однажды невзначай увидел поэта у нее дома. И знала уже, как следует поступать в нужное время, чтобы поэт немедленно ушел. Она начинала смотреть ему в глаза неподвижно и тяжело. Потом резко швыряла что-нибудь небьющееся на пол.

— …Женись на мне!!! — кричала Лунная Красавица под грохот сковороды.

Поэт в ту минуту становился необычайно гордым. Он уходил в прихожую, одевался и важно отвечал ей оттуда:

— Ни! Ког! Да!..

Теперь ее и его ребенок лежал в картонной коробке на балконе. Полузадушенная трупным запахом, Лунная Красавица чувствовала в безысходности, как быстро намокают под нею свернутые в жгуты простыни, и знала, что умирает. Смерть начиналась с ног — они были охвачены холодом.

Еще Лунная Красавица знала: покойник никогда не уходит на тот свет в одиночестве — он прихватывает следом одного из близких родственников. Маленький непогребенный покойник уводил за собою — ее.

Она умирала. Но телефон звонил снова и снова. И к этому звону медленно тянулась вялая рука ее. И дотянулась. Лунная Красавица заплакала от слабости. И оттого, что поэт не скажет ей: «Потерпи немного, я иду — ты слышишь меня?» Она выронила трубку, и та упала рядом с бесчувственной расцарапанной щекой.

— … Ты слышишь меня? — заговорил с укором мягкий женский голос. — Почему ты не хочешь ответить? Я с ума по тебе схожу… У тебя такая походка… У тебя такая гибкая спина… — женщина продолжала, волнуясь: — Ты не ответила ни на одну мою записку. Я знаю, что ты читаешь их. Я заглядываю в твой почтовый ящик, ты ведь каждый раз их забираешь… Когда мы встретимся? Я не могу больше ждать… Я зайду к тебе сейчас. Я живу рядом , а ты до сих пор меня не знаешь… Тебе будет хорошо со мной… Ты слышишь меня? Очень хорошо… Как никогда еще не было… Ты думаешь, в этом есть что-то дурное?.. Ты увидишь, как ты была не права. Милая. Хорошая… Кто мне может запретить любить тебя?.. Ну, скажи, разве дурно любить цветок, если он прекрасен? Разве дурно любить зарю?.. Ветку черемухи — разве дурно? Так почему же дурно любить женщине прекрасное женское тело?

Женщина дышала часто, потом успокоилась.

— Вспомни только, как омерзительны голые мужчины с их костлявыми коленками, с волосатыми кривыми ногами, с огромными подмышками… – неприязненно продолжала она, — И разве способны они любить женщину, грубые недоразвитые существа?.. Какое же счастье дадут они тебе, самовлюбленные, любящие в любви всегда самих только себя, одних себя со своими уродливыми конечностями? Никакого. Потому что не смогут оценить тебя, твою дивную красоту, упоенные козлиным самомнением. Они давно выродились — они потеряли давным-давно драгоценный дар любви к женщине… Потому и способны приносить одни несчастья, понимаешь?.. Кто-нибудь из них сказал тебе, что свет глаз твоих необычен — так он глубок и чист! Ведь равного ему нет в мире. Да никто из них и не увидел этого. У них есть они сами… А ведь ты не повторишься больше в жизни: она уходит, уходит по минутам, лишенная любви, настоящей любви!.. А у тебя — летящая походка… И… спина, способная доставить столько счастья, невозможного счастья! О, милая!.. Скажи мне хоть что-нибудь!..

Лунная Красавица между тем высморкалась в пододеяльник.

— Пошла на … , — хрипло прибавила она в трубку скверное мужское ругательство, предельно краткое и непереносимое, должно быть, для слуха лесбиянки. А потом повторяла ругательство без всякой на то надобности, но со злым удовольствием. И Лунной Красавице захотелось есть.

Она приплелась на кухню, тяжело переставляя ноги. Черствый хлеб лежал в ящике стола. Выковыривая зеленые пятна плесени, Лунная Красавица принялась жевать его. Затем нашла проросшую луковицу, легко ободрала ее и съела с коркой батона, макая в соль. После этого Лунная Красавица помедлила немного, тупо улыбаясь. И вдруг вспомнила про банку тушенки в нижнем ящике пустого холодильника. И разогрела эту тушенку, а заодно поставила чайник и заварила крепкого чаю.

Ела она быстро, неряшливо, потом так же быстро и много пила из блюдца, подливая себе еще и еще, пока чайник не опустел. И все усмехалась недобро, вспоминая телефонный женский голос.

Откинув голову к стене, так и не встав со стула, она впала в короткую сытую дрему. Вскоре ей почудилось, что на кухне кто-то храпит. И от этого внятного храпа Лунная Красавица пришла в себя. Рот ее был неопрятно раскрыт и влажен в углах от сбегающей слюны. Она торопливо отерлась старушечьим точным движением и деловито подумала, что самое трудное сделано. Что осталось-то — всего ничего: отнести куда-нибудь труп недоношенного ребенка, а потом забрать девочку домой.

Нет, все верно: Лунная Красавица не сумела бы вырастить двоих детей одна. Она пожертвовала неродившимся ради живущего, она выполнила все как надо. И страшное было уже позади.

Скоро стемнеет за окном. Проще всего выбросить коробку с ребенком в мусорный бак во дворе, думала она, умываясь с мылом. Но это нехорошо… Чем же виноват он, не вовремя зачатый, никому не нужный и лишенный за то жизни, чтобы валяться в объедках и отбросах? Он, бывший недавно плотью ее и кровью… Но ведь ему уже все равно.

Лунная Красавица сняла с себя грязное и помылась. Придется кинуть в реку. Под мостом. Это близко. Там нет людей. Она оделась в чистое ситцевое платье, замотала волосы в узел и догадалась, что балконную дверь, откуда вливался запах мертвечины, можно закрыть.

Низ коробки уже отсырел, тонкая струйка сукровицы набежала из-под дна, по которой ползали острые сосущие черви, мелкие как опилки. Вот что стало с ее послушным ребенком… На кого же он был похож? Почему, почему не посмотрела она, на кого же он был похож? Ах, да, она не успела…

Некому предать земле несчастное тельце несчастного ее дитя. Даже мертвый он никому не нужен на этом свете. Кроме нее самой. Кроме матери-убийцы.

— Вот что стало с твоим ребенком, изверг! — сказала поэту Лунная Красавица, захлопывая с силой балконную дверь. Но уже не заплакала, представив поэта с другими детьми, живыми — детьми его и той , старой, сидящей в бриллиантах.

— Те — дороги тебе, этот — нет. Смотри же, что стало с ним, с твоей плотью и кровью! — мстительно приговаривала она, стаскивая с постели перепачканное белье. А потом кричала: — Сволочь! Убью тебя за это, сволочь!

И стаскивала белье, и замачивала с порошком, и стирала, наваливаясь всем телом.

Кое-как отжав плохо отстиранное, она все же отнесла белье на балкон и развесила, и даже умудрилась потом выстирать тяжелый ватный матрац и кинуть его на перила, под косые лучи небольшого оранжевого солнца, уже заходящего за крыши. Однако на коробку Лунная Красавица не взглянула ни разу и даже как будто перестала ощущать тлетворный запах, колеблемый сквозняком.

Окончив дела, она снова плотно прикрыла балконную дверь. И тогда ей сразу же стало хуже. Лунная Красавица зашаталась, теряя сознание, но радужные круги рассеялись вдруг, лишь маленькое оранжевое солнце стояло в глазах и не исчезало. Скорчившись от боли, она осторожно добралась до кровати без матраца, чтобы долго лежать затем без малейшего движения, ухватившись за низ живота, и копить силы к ночи:

Нет, она не выбросит свое мертвое дитя, словно дохлую собаку — она похоронит его сама…Лунная Красавица прикрыла глаза. Перед нею стало бесшумно раскручиваться и улетать в пространство нечто гибкое, черное, как летит свитый из конского волоса быстрый аркан, брошенный в закат, или как распрямляется вмиг тугая пружина, устремляясь в оранжевую тьму.

— Это — злодейство, которое настигнет еще тебя… — безмолвно и устало сказала поэту про виденье Лунная Красавица, не размыкая век. — Потеряла я — потеряешь и ты. Твои слезы впереди.

В ту же минуту ей стало страшно от понимания как от вынесенного кем-то приговора — страшно за тех троих, сидевших сегодня перед телевизором и тоже ни в чем неповинных. Но она уже видела: злодейство пошло раскручиваться во времени. Дурак, дурак, не ведающий закона, под которым он живет, — что толку жалеть этого дурака? Пружина начала раскручиваться во времени, чтобы настичь его однажды, веселого и уверенного и любящего отца своих — тех — детей. Да, похоронит и он… Этого стремительного движения не остановить никому из смертных, ибо вступил в действие страшный закон, установленный не людьми. Не остановить его и Лунной Красавице: горе полетело в мир…

И ощущая полное свое бессилие, Лунная Красавица рассмеялась жестким отрывистым смехом: пусть же все будет так как будет. Потеряла она — потеряет он… И там, внизу, у подъезда, засмеялись молодые девушки и юноши, сидящие на скамейке допоздна.

Во втором часу ночи Лунная Красавица вышла с картонной коробкой, обмотанной в полиэтилен и перевязанной бинтом, и с огромным ножом, торчащим из кармана — единственным подарком поэта, считающего, что на кухне обязательно должен быть удобный тяжелый нож. Она надела плащ, хотя ночь была жаркой, и полою плаща прикрывала эту коробку, неся ее так, как носят грудных детей.

Никто не встречался на долгом пути ее. Но она все петляла меж деревьями, боясь забрести в глубь леса и боясь оказаться слишком близко к пустырю. Ветер над ней шумно и отчужденно шумел листвою. А стволы деревьев выступали внезапно из тьмы и, кружась, исчезали во тьме под настороженным взглядом Лунной Красавицы, не останавливающейся ни на миг — они словно обходили ее стороной.

Огни большого города, сбегающие вниз по холмам, пропали вскоре и уже не появлялись в просветах меж стволами. Вдруг Лунная Красавица оступилась на быстром ходу и упала в яму, поросшую высокой травой. Она посидела немного, догадываясь, что это и есть место могилы ее ребенка, но все еще не выпускала коробку из рук, как что-то необычайно дорогое для себя и, может быть, единственно любимое в жизни, которое теперь должны были у нее отнять навсегда, и не двигалась, прижавшись к коробке лицом.

Время шло, и со временем усилился ветер. С шумом ветра летучий душный воздух наполнился треском ветвей, шорохами, невнятным стуком, будто кто-то невидимый перелетал с вершины на вершину и колотил по стволам сухим сучком. Но стихло все неожиданно и замерло, и во времени образовалась пустота. Лунная Красавица медленно поставила коробку под дерево.

Она выползла из ямы, захватывая с собою хрупкие старые ветки и прошлогоднюю листву. Потом рвала и выдергивала траву, и еще выгребала яму дочиста руками. И принялась рыть, вонзая нож с размаху.

За этой работой Лунная Красавица успокоилась. Только позже никак не могла перестать выковыривать землю ножом и откидывать ее в сторону, хотя яма давно уже была достаточно глубокой. И удар в землю следовал за ударом, и наклон — за наклоном, и прервать чередование мерных движений было невозможно. Как вдруг совсем низко, едва не задев Лунную Красавицу бесшумным крылом, медленно и сонно проплыла над ямой странная лобастая птица — и села неподалеку на ветку.

От неподвижного птичьего взгляда, остановившегося на ней, Лунная Красавица съежилась и замерла.

— …Кыш! — опомнившись, закричала она. — Кыш!

Птица не шелохнулась и не сводила с нее близкого сильного взгляда, будто хорошо знала, что Лунной Красавицы не стоит бояться уже ни зверю, ни насекомому, ни прочей твари. Душа Лунной Красавицы затомилась в зловещей власти птицы и затосковала бесконечно. А крик застрял в горле, как застревает он у человека, пытающегося кричать в ужасном сне.

Мгновенный ветер, повергая листья в дрожь, пробежал по вершинам. Лунная Красавица швырнула в птицу тяжелым ножом.

Круглоголовая, как призрак, ночная птица плавно перелетела с куста на куст. Оглядываясь на нее и озираясь по сторонам, Лунная Красавица схватила коробку, устроила ее на дне ямы поудобней и стала забрасывать землей, приминая ладонями комья, листву и сучья. Но лес оглушительно затрещал, мужской хохот раздался над ее головой — кто-то двигался в темноте прямо к Лунной Красавице.

Она упала в яму, накрыв ее собою, и сомкнула глаза, и сердце ее стучало в рыхлую землю. Сомлев, она готова была лежать так вечно: это было блаженство бессилья, в котором нет уже места ни страху, ни отчаянью, ни боли.

Когда время ожило, нехотя двинувшись дальше, она подняла лицо и долго смотрела в ту сторону, где лес делился по ложбине надвое, впуская в себя темно-серое небо. Там уходили, обнявшись, по своим делам тонкая девушка в светлом и шумный торопливый мужчина, рассказывающий что-то. Лунная Красавица отерла с лица землю и сор.

— Дура… — шептала она бессмысленно. — Дура… Дура…

Она не помнила, как добиралась домой — обратной дороги словно не было вовсе. Только на лестничной площадке увидела, что дверь ее освещенной квартиры распахнута — тяжелый могильный запах заполнял подъезд. Растворив настежь окна и балкон, она ушла от этого запаха вниз, на скамью, где сидели по вечерам молодые ребята и девушки. И, чтобы не кружилась голова, стала смотреть в землю, согнувшись и держась обеими руками за ноющий живот.

Вдруг наступил рассвет. Яркая розовая заря запылала в проеме домов. И в этом ярком сиянии появился бледный подросток, необычайно высокий и кривобокий.

Он прошел мимо, в подъезд. Лунная Красавица хотела было встать и подняться к себе, но снова опустилась на скамью — бледный подросток выходил из подъезда.

Она принялась терпеливо ждать, когда он отдалится, обеспокоенная тем, что все под нею давно намокло, что на скамье может остаться кровавое пятно. Подросток стоял перед нею в заре. И не уходил. И не отворачивал бледного перекошенного лица.

— Чего тебе надо! — хрипло прокричала Лунная Красавица. — Чего?

Он глядел перед собою без мысли и чувства.

—… Здесь живешь? Здесь? Здесь? — принялся он спрашивать голосом пронзительным и тонким.

Лунная Красавица поморщилась и кивнула.

— …Там нет никого! — сообщил он, будто процарапал скребком по стеклу. — Распишись! Ты! Передай! Срочная!

Телеграмма была ей.

Все остальное происходило в пляске цветных пятен.

Сначала Лунная Красавица тряслась в рейсовом автобусе по ужасным пыльным дорогам, с чемоданом, набитым запасными простынями, разодранными на четыре части — кровь так и не унималась. А за окном проносились рваные пятна леса, тусклые пятна полей, и мелкие пятна людей что-то спрашивали у нее и не получали ответа. Затем она долго искала кого-то в доме матери. Но того человека не было ни в комнатах, ни в сенях, ни на веранде.

И наконец черное пятно прокричало, ей как глухой, материнским рыдающим голосом, что брат Лунной Красавицы — в райцентре, а мать расстроена, у нее гипертония, она даже не в силах привезти его оттуда, потому в райцентр, хочешь-не хочешь, надо отправляться Лунной Красавице, больше некому, просто другого выхода нет, а поскольку мать здесь, как бывшую начальницу, все глубоко уважают, совхоз ей дает машину, уазик дает — д а в н о п о р а е х а т ь ! ! !

И Лунная Красавица со своим клеенчатым чемоданом тряслась несколько часов в кабине уазика. На полпути машина остановилась. Лунная Красавица сразу ушла с чемоданом в лесополосу и выбросила там в куст окровавленную четверть простыни, заменив ее новой. Потом стояла на обочине дороги возле расплывчатого шофера, ведущего разговор непонятно с кем, бывшим где-то поблизости, хотя поблизости никого больше не было.

Шофер толковал про человека, которого забили в драке до смерти и труп которого нашли в кустах тотчас. Убийц уже задержали, говорил шофер, задержали и посадили, они во всем сознались. Лунная Красавица тоже слушала про человека и кивала на знойном сухом ветру.

И снова побежала перед стеклом дорога, серая, жаркая, нескончаемая. Однако и она закончилась в глухом дворе перед кирпичным и низким моргом, вросшим в землю, когда день уже клонился к вечеру. Лунная Красавица выбралась из машины, забыв про чемодан. Она никуда не пошла из-за того, что все продолжало раскачиваться перед нею — особенно сильно раскачивался некто одутловатый, в белом халате и прозрачном фартуке, зыбкий будто мираж.

Вдруг еще кто-то, бородатый, растрепанный как метла, выскочил из-под карагача, где спал до того в дырявой лиловой тени. Лунная Красавица рассматривала эту тень — она казалась ей проеденной молью.

Шофер и бородатый тем временем втащили тело брата в фургон и положили на железный пол. Перед кабиной все как-то замялись — оказалось, что бородатый поедет тоже: никто не знал, кому идти к покойнику — в темный, без единого окошка, фургон на ночь глядя, а кому сесть в кабину с шофером. Тогда шофер и бородатый подхватили Лунную Красавицу под руки и куда-то потащили. Они отпустили ее в райцентровской закусочной, насильно посадили, перепуганную, за стол и ели. А она выпила оказавшиеся перед ней два стакана с кислым яблочным компотом, с ужасом уставилась на мясо, а потом стала озираться по сторонам в тревоге и недоумении.

Они снова потащили ее по незнакомой темнеющей улице. В проулке догорала половина солнца над голой горой. Лунная Красавица пыталась уйти в этот проулок, к светилу, пока оно еще не скрылось, и вырывалась, и била шофера по рукам. Но вдруг увидела перед собою фургон с приоткрытой дверцей и сразу полезла во тьму, к мертвому брату. Железная дверь клацнула и закрылась за нею наглухо на чугунный тяжелый засов.

Там, в кромешной темноте, Лунная Красавица сидела на полу рядом с ногами брата. Тело его стало постукивать затылком, едва машина двинулась и набрала скорость. Но в закрытом фургоне, пахнущем формалином и смертью, она ясно видела перед собою его обезображенное вздутое лицо и толстые опухшие веки, хранящие последнюю роковую тайну, а все остальное скрывала густая непроглядная чернота. И Лунная Красавица, видя лицо все время, не удивлялась тому, хотя сидела к нему спиною.

Водитель гнал машину по скверной ночной дороге — путь был дальним. Фургон подбрасывало на выбоинах и на поворотах, тогда мертвое тело вскидывалось, негнущуюся ледяную ногу наваливало всякий раз на ноги Лунной Красавицы. Она отодвигала мертвеца от себя и боролась с ним во тьме. А вскоре устала и окоченела. И словно растворилась в зловонной и душной железной могиле, мчащейся сквозь ночь по ухабам.

Только вдруг смолк шум двигателя. Дверца машины с лязгом отворилась. И она увидела в дверном проеме далекие звезды, похожие на светящиеся репьи — и с неба пахнуло небесной свежестью и полынью.

Бородатый и шофер никак не могли решить, кого надо вытаскивать сначала — покойника или Лунную Красавицу; затекшие ноги не подчинялись ей. Она так и сидела в фургоне, глядя на звезды, — ее мутило от свежести. А шофер и бородатый ждали понапрасну, когда она все же выйдет. Затем с размеренным певучим криком в дверной проем стала надвигаться мать. Позже она ворчливо доказывала, что Лунную Красавицу не следует нести вперед ногами. И Лунную Красавицу уронили на землю. Но поднять не успели — ее рвало желчью.

Дома она лежала в тишине — и то ли в блаженстве, то ли в беспамятстве. Пока мать не принялась трясти ее за плечи. Она приподнимала Лунную Красавицу с постели и умоляла не спать в такую тяжелую минуту, а сказать лучше, сколько денег привезла Лунная Красавица на похороны, все-таки он, хоть и пил, а был ее сыном, сыном начальницы, и поминки теперь необходимо справить богатые, чтобы не стыдно было перед знатными людьми, которые все придут посочувствовать ее горю, матери уже сшили панбархатное траурное платье, и это обошлось так дорого, ведь заказ был срочный, к тому же ей в ее положении скупиться при расплате не пристало, а сколько расходов еще впереди.

И от тряски и рыданий Лунная Красавица вспомнила, что шофер — тот самый бывший мальчик, с которым она умела взбираться на полуразрушенную печь для обжига кирпича, величественную как древний храм, и, как храм, таинственную. Степной ветер завывал в темных колодцах печи — оттуда, из-под земли, сквозило гарью.

От своей бабушки-калмычки Лунная Красавица приезжала к матери на каникулы с коричневыми бантами в косах. Мальчик, ставший шофером, ловко скручивал тогда из газеты толстые цигарки, он набивал их сушеной листвой. Сидя на печи и болтая ногами, они курили под огромным небом, а внизу, по степи, бегал тот, что был теперь с бородой: считалось, будто он караулит, как бы из-за кирпичного завода не выскочил и не увидел их брат Лунной Красавицы, ставший уже в своем классе мелким комсомольским вождем. На самом же деле бородатый был толстым мальчиком — он не умел взбираться по отвесным высоким стенам, засовывая в ноги в выбоины меж багровыми кирпичами.

Бородатому надоедало долго бегать внизу. Он уходил далеко от печи и начинал там плясать, и кривляться, и орать оттуда во всю глотку:

— А он тебя лю-у-убит! Он сам сказал! Лю-убит!..

Маленький шофер прятал глаза от стыда, а потом шептал в самое ухо Лунной Красавице, хихикая нехорошо и натужно:

— И он мне говорил. Тоже тебя любит… Тхи-тхи.

Она сердилась, краснела и била шофера, прежде чем спуститься по стене. Шофер оставался на печи в одиночестве. Он швырял обломки кирпичей с высоты — они падали между насмешливым бородатым и насупившейся Лунной Красавицей, бредущими к поселку порознь, под ярким солнцем, по мелким цветам, похожим на лиловую пшенку: вся степь тогда была подернута лиловой и сплошной радостной тенью.

Мать сказала, что Лунная Красавица бесчувственная. Черствая. Черствая. Как можно улыбаться, когда в доме горе? И, говоря так, тихо и устало плакала и больше уже не трясла ее.

И была сутолока каких-то расплывчатых людей среди дня. Потом грянул во дворе оркестр, закричали женщины и все быстро и бестолково пошли.

Перед Лунной Красавицей тронулся с места маленький лопоухий музыкант с огромным барабаном на животе, похожий на ходячую улитку. Он семенил с трудом, потому что был значительно ниже барабана, и редко лупил в желтые бока двумя толстыми палками, обмотанными тряпьем, с большого замаха, спотыкаясь: бум… И за ним двинулась Лунная Красавица, стараясь попасть след в след, и спотыкалась тоже: бум…

На развилке нужная дорога незаметно отсоединилась от них налево — вместе с гробом, венками, с толпой, и с рыдающей мелодией марша. А печальный барабанщик брел себе по правой, не видящий ничего за своим барабаном, изредка хлопая палками — бум… бум… И следом брела по безлюдно дороге она, за палками, расходящимися в стороны — и медленно сходящимися — бум… — за потемневшим от пота чужим затылком, за маленькой спиной в широких брезентовых лямках — бум… бум… бум… Они, двое, глядящие под ноги, уходили в пустую бескрайнюю степь, все дальше и дальше от надрывающегося в скорби оркестра. Их никто не окликал вдогон в похоронной суете.

Первым опомнился барабанщик. Он стоял под солнцем, печальный, нетрезвый, скрытый от мира барабаном, слушал стрекот кузнечиков и пытался постичь происходящее. И за ним бездумно замерла Лунная Красавица.

Но теперь их заметили с далёкого уже кладбища — им кричали, махали от могилы руками и звали. Барабанщик сорвался вдруг с места и засеменил покорно к людям, едва различимым отсюда. Он не лупил уже больше в тяжелый барабан, а почти бежал, похожий на улитку, опустив руки. И так же покорно побежала мелкими шажками за ним она, видя перед собою безвольно свисающие палки, обмотанные тряпьем. По серой колкой полыни. Без дороги и троп.

Далее следовал провал в ее памяти. Но опять был дом, и тихий почтительный гомон, и тошнотворный запах огромного количества сытной еды.

В рейсовый автобус Лунную Красавицу с ее полегчавшим чемоданом посадили смутно знакомые провожающие.

— Давай там собери денег, если уж ты ничего на этот раз не привезла, надо расплачиваться, я за ними приеду к тебе сама, — тихо и раздельно говорила мать в открытое окошко автобуса из своего панбархата. — Я не могу оставаться в этом доме, мне тяжело с моими нервами, с моим давлением, надо отвлечься, я съезжу на Украину, я ведь не была там ни разу, отдохну в новом месте, там новые впечатления все-таки, ты собери побольше… Надо же сказать там всё-таки, что его не стало.

И тут Лунная Красавица пригнулась и потянулась к матери в окне. Мать с готовностью подставила щеку.

— Забери ее, — выговорила Лунная Красавица. — Привези ее. Ко мне.

— Да-да! — громко и разочарованно ответила мать, отстраняясь. — Привезу! Не волнуйся, дорогая!

Автобус не трогался, а будто ждал, когда мать Лунной Красавицы замолчит, и люди в нем не шумели.

— Дети так утомляют в дороге! …Но тебе придется походить по судам! Эти убийцы — знакомые судьи и даже дальние родственники, им дадут лет по пять, не больше, но ты живешь в городе, т ы д о л ж н а д о б и т ь с я д л я н и х в ы с ш е й м е р ы, с л ы ш и ш ь ? ! !

— … Чтобы все знали, на кого они подняли руку, — сказала она.

И спросила беспомощно:

— …Иначе как мне смотреть людям в глаза?

Мать заморгала и расплакалась от жалости к себе по-детски быстрыми слезами.

Автобус еще раскачивало вместе с Лунной Красавицей, духотой и давкой, и мотало из стороны в сторону, а сама она уже сидела в своей квартире на голой кровати, держась руками за виски, и в том же раскачиваньи упала на спину в сон, бездонный как пропасть. Но проснулась ранним утром и трижды вымыла полы, начиная всякий раз с балкона. И, шлепая босиком, застелила постель высохшим матрацем и тряпками, снятыми с веревки — белье хранило еще бурые следы плохо отстиранной крови.

Поколебавшись, Лунная Красавица подошла к большому стенному зеркалу. Она увидела две дряблые морщины в углах рта — серебристое стекло не отражало больше ничего.

Лунная Красавица схватила черный жирный карандаш и с силой прочертила по невидимым бровям. И на ощупь обвела веки синим. И торопливо и густо обмазала губы лиловой помадой. Теперь чудовищно раскрашенная женщина улыбалась ей из зеркала. Лунная Красавица ответила ей мелким дребезжащим смехом: она оглядела себя, постороннюю, с ненавистью.

Так она красилась каждый день, пока ходила по судам и пока требовала в гневе усиления наказания для осужденных. Но уже смутно понимала временами, что ходит и говорит и действует вместо нее какая-то отвратительная сумасшедшая, одержимая равнодушной и темной властью мщения.

Иногда она видела эту сумасшедшую в своем зеркале.

— Справедливости в готовом виде нет на свете, ее добиваются, — твердо говорила ей сумасшедшая из зеркала. — Каждый убивший должен быть убит. Уничтожен.

— Да! Да!.. — беззвучно соглашалась с нею Лунная Красавица. И нерешительно спрашивала у сумасшедшей, не произнося ни слова: — А я? Я — тоже? Меня тоже надо..?

Сумасшедшая понимала ее мгновенно:

— Но тебя ведь давно уже уничтожили…

Лунная Красавица не верила сумасшедшей, качала головой и не боялась ее.

— Почему же мне кажется иногда, что я все еще есть? — спокойно возражала она.

На это сумасшедшая не отвечала ничего, а только усмехалась в презрительном высокомерии, кривя лиловые губы, зато по ночам орала и будила ее своим истошным воплем.

— Что ты притворяешься! Ты — падаль! — напускалась на нее по ночам неистовая сумасшедшая. — Падаль! Ты что же, не помнишь, как он тебя убивал?!

Лунная Красавица засыпала с досады. Но сумасшедшая вскоре опять блажила в зеркале и визжала:

— Тебя убил Шулмусы!!!

Проснувшись однажды утром, Лунная Красавица накрасилась перед зеркалом и огорчилась: две дряблые морщины в углах рта не пропадали — они становились безобразнее и резче день ото дня. Она попробовала причесаться как следует. Но волосы вылезали клочьями, едва она потягивала их крупной расческой. И тогда в дверь требовательно зазвонили одним неотрывным звонком.

Лунная Красавица открыла. Обрадованная, она хотела сказать — «я добилась для них наказания!» Но тут взгляд ее соскользнул с черного панбархата. Рядом с матерью стояла маленькая девочка, повязанная по-старушечьи изношенным до дыр серым платком. Лунная Красавица отшатнулась в испуге, смешалась и пробормотала:

— Я не знала, что убивала и его…

Мать поджала губы.

— Я так устала, мне надо лечь, а ты несешь тут не знаю что прямо на пороге, глупости всякие… — расслабленно пожаловалась она.

Лунная Красавица попятилась — девочка смотрела на нее неотрывно, исподлобья.

Измученная мать, вздыхая, прошла на кухню, а девочка — за нею. Одна только Лунная Красавица осталась в коридоре и томилась — она не смела переступить порога кухни.

— Где ты там? — спрашивала мать. — Встретить по-человечески не можешь меня… А ведь при моем здоровье пережить все это, когда столько сил отдано партийной работе… — и выкладывала из сумки сыр, брынзу и пачки печенья.

— …Но теперь у меня шестидесятилетие в марте, ты не забыла? На юбилей надо будет собрать богатый стол, хорошо принять людей, ты ведь понимаешь, какое у меня положение в районе… И сорок дней надо еще справить как следует, с размахом… Ты ведь понимаешь, сколько нужно денег, так что — давай, дорогая…

— Хорошо… — отвечала Лунная Красавица из коридора и кивала оттуда, — Хорошо…

И так, кивая словам ее, ушла в ванную и мылась с хозяйственным мылом, присев под сильно бьющую струю. В ванной давно висел за дверью длинный новый халат желтого бухарского шелка, расшитый красными пионами — Старик повесил его здесь еще весною, а она не надевала халат ни разу. Теперь Лунная Красавица нарядилась, туго затянув пояс с блестящими кистями. И причесывалась, пряча пучки вылезших волос в шелковые карманы.

Она, должно быть, занималась очень долго собою. Намучившаяся за дорогу мать уже спала на кровати поверх одеяла. А девочка в сером платке стояла посредине кухни. Лунная Красавица торопливо подошла и робко коснулась ее щеки. Девочка сморщилась.

— Погоди, давай снимем этот платок, ты ведь уже приехала.

Но девочка поймала руку Лунной Красавицы, отобрала платок и повязалась по-прежнему, только гораздо туже.

— Ты меня помнишь? — с надеждой спросила Лунная Красавица, зная, что девочка помнить ее не может.

Девочка насупилась, отстранилась — она смотрела на Лунную Красавицу с подозрением.

— Ты куды мий пистолет заховала? — мрачно спросила девочка минуту спустя.

Лунная Красавица растерялась.

— Я его не брала… Но я куплю. Я скоро поеду на работу, буду ездить опять на работу… Заработаю денег. И куплю тебе самый хороший пистолет. Я куплю тебе пистолет!

Девочка не ответила ей: теперь она стояла и пристально разглядывала ее халат. Без желания, а только со страхом перед девочкой, Лунная Красавица попыталась обнять ее. Девочка сильно толкнула Лунную Красавицу, отступила назад и снова принялась рассматривать халат. А потом отвернулась и ушла в комнату.

Помедлив, Лунная Красавица двинулась за нею. Девочка обернулась, нахмурилась и спросила:

— Ты зачинила дверь ? …Запри. Бо мене корова забодае, — и легла на пол.

Ночью девочка спала рядом с Лунной Красавицей, на разостланном по полу одеяле. Она так и не захотела снять старушечьего своего платка и сопела во сне угрюмо и тяжко. Лунная Красавица помнила про сумасшедшую — та молчала в зеркале.

Ближе к утру пошел дождь, с поздним громом и синими молниями. А на рассвете разгулялся холодный стремительный ветер.

Мать Лунной Красавицы засобиралась уезжать на другой же день. Но девочка выходить из квартиры отказалась.

— Мы с тобой проводим бабушку, погуляем по городу. Хочешь на карусель? На карусели покатаемся. А вместо платка я дам тебе шарф, он прозрачный… — уговаривала девочку Лунная Красавица.

Девочка сидела, ссутулясь, за кухонным белым столом и будто не слышала ее.

— Как?!! Ты не хочешь меня провожать? — вдруг удивилась мать Лунной Красавицы, перестав собираться в дорогу. — На улице, между прочим, солнце, хоть и прохладно немного. Такая маленькая, а упрямая… Ты в самом деле не хочешь меня проводить?

— Уйди вид мене, скотина, — равнодушно ответила ей девочка и отвернулась, подперев щеку ладонью.

— Да кто… Кто тебе позволил так относиться ко мне?! — возмутилась мать Лунной Красавицы. — Разве можно так разговаривать со мной?

— А чорти б тебе забрали… — сказала девочка, тихо зевнув.

По дороге на автовокзал мать Лунной Красавицы ругала полуслепую бабушку-хохлушку.

— Неграмотная и безответственная. Уйдет в другое село за хлебом, в магазин, а ее бросит без присмотра. А я ей сказала: “Что вы делаете? У вас во дворе — навоз!.. Ребенок ходит прямо по грязи. Это издевательство. Разве моя внучка может жить в таких условиях?!” Ты знаешь, до чего она ее там довела? У нее из ушек текло!..

Возвращаясь, Лунная Красавица купила для девочки пистолет — он был как настоящий, а стоил удивительно дешево. Но в квартире ей показалось, что девочки нет на свете и что она только привиделась Лунной Красавице совсем ненадолго. Перепугавшись, она вслушивалась в глубокую нежилую тишину — вслушивалась терпеливо и напряженно, с пистолетом в руках. Как вдруг, раздавшийся непонятно где, тревожный девочкин голос спросил ее:

— Ты заперла двери?

Лунная Красавица вздрогнула. И поспешно кинулась к замку — на пороге стоял Старик, бледный после болезни.

— Ой-ей-ей… — сказал он не ей.

Девочка между тем выбралась из-под кухонного стола и теперь застыла в коридоре с сандалиями, надетыми на руки.

— …А у меня дочь приехала! — обрадовалась Лунная Красавица.

Он подошел к девочке, поднял ее, покряхтывая. Она прижалась к нему и замерла.

— Какой у тебя хороший платок… — сказал Старик с грустью.

— Уезжала куда-нибудь? — спросил Старик Лунную Красавицу, полуобернувшись. — Я звонил тебе — я видел тяжелые сны.

Лунная Красавица не ответила.

— …Вона издила мени на пистоль заробляти!.. — громко сказала девочка.

Лунная Красавица осмелела. Она обула девочку и впервые взяла ее на руки, от Старика. А потом дала ей игрушку, усадив в комнате на стул. Девочка жадно схватила пистолет и нахмурилась.

— А хочешь, я куплю тебе куклу? Хочешь — куплю большую куклу? Нарядную? А? — Лунная Красавица опустилась перед девочкой на корточки и заглянула ей в лицо.

— Ни… — покачала головою девочка, вцепившись в пистолет обеими руками.

— А что ты хочешь? Скажи мне! — упрашивала Лунная Красавица.

Девочка уставилась на шелковый желтый халат, валявшийся на кровати, и засопела.

— Я не хочу жити, як моя баба стара живе, жлобина, що вона одну погану картоплю варит? Я хочу жити, як ты… — угрюмо ответила девочка и направила пистолет на Лунную Красавицу.

Старик расхохотался.

— Как ты сказала? — смеялся Старик за спиною Лунной Красавицы и спрашивал девочку: — Как?

— Я хочу жити, як ты живешь! — повторила девочка громко.

Лунная Красавица поднялась и отошла к окну.

— Я хочу жити, як ты живешь! — кричала девочка, балуясь, и тоже смеялась, и болтала ногами.

Потом девочка бегала, сильно топоча. Старик на четвереньках догонял ее. Он рычал и был похож с затылка на волка. Девочка опрокидывала стулья, пряталась за них и так веселилась, что сломала ножку табурета, повиснув на ней животом. Но Старик скоро устал и ушел, пообещав наведаться послезавтра. А Лунная Красавица уговорила девочку искупаться.

— Видишь, какая душистая пена? — показывала она ей.

Девочка, размахнувшись, бросила пистолет в угол, быстро стянула с себя платок и платье, и пошвыряла все на пол; глаза ее сильно блестели и казались нездоровыми.

Лунная Красавица подхватила ее, почти невесомую, неровно остриженную, медленно поставила в ванну.

— Ну, теперь садись… Садись… — приговаривала она.

Но девочка не садилась и боялась, и смотрела на Лунную Красавицу возбужденным тревожным взглядом — дно ванны казалось ей опасно скользким.

— Что это у тебя, зачем это тебе? — спросила Лунная Красавица про оловянный крест на шее — он висел на суровой нитке, подвязанный грубым узлом.

— Уйди вид мене! Це мое! — громко расплакалась вдруг девочка, хватаясь за крест и пытаясь выбраться из ванны прочь.

— Успокойся… — перепугалась Лунная Красавица. — Успокойся… Я отойду. Купайся… Я около дверки побуду, а ты купайся.

Девочка перестала выкарабкиваться и, поревев немного, в самом деле успокоилась. Но садиться все еще не решалась, прикрывая крест одной рукой, другою же потихоньку трогала оседающую пену.

Лунная Красавица не шевелилась у порога ванной.

—…Чего вона на мене дывыться? — посопев, тихо спросила девочка. — Нехай ця титко на мене не смотрит… — повторяла она, жалуясь кому-то, кого Лунная Красавица не видела.

1992 г.

Вера Галактионова

Верa Григорьевна Галактионова (урождённая Павликова) — русский писатель. Родилась в городе Сызрани 18 сентября 1948 года. Окончила среднюю школу в селе Павловка Ульяновской области. Училась на истфаке Уральского пединститута, в 1986 году окончила семинар В. Рослякова в Литинституте. В 1980-е годы жила в Казахстане, впоследствии переселилась в Москву. Работала разъездным корреспондентом, собкором областных, республиканских газет в Аркалыке, Алма-Ате, Караганде, Москве, старшим редактором Уральской студии телевидения, советником госслужбы Министерства культуры РФ. Литературная известность к ней пришла после публикации в 2002 году в журнале «Наш современник» повести «Со всеми последующими остановками». Сборник прозы «Крылатый дом» попал в шорт-лист премии «Национальный бестселлер» (на итоговом голосовании никто из членов жюри за книгу не проголосовал). Писательница объяснила это тем, что она отказалась изображать русского человека как горького пьяницу, сопливого урода и опустившуюся рвань: «Да, на смену «плачущему» русскому герою, занимающемуся исключительно похоронами России, я выставляю иной тип людей. Они, чаще всего, красивы, дерзки, умелы, отважны - даже в трагичности, даже в нелепости своих судеб».

Читайте также: