БОДАЙБО

Михаил ТАРКОВСКИЙ

                                                       Очерк

                                                           1.

    В 1977 году мне посчастливилось работать в экспедиции ЦНИГРИ в Бодайбинском районе Иркутской области. В тут пору я был столичным юношей, ещё только бредившим Сибирью, первая встреча с которой произошла в 1974 году – после 9 класса я работал в противочумной экспедиции на юго-западе Тувы. В тех же краях увидел я впервые и Батюшку-Енисея, с которым спустя годы и связал свою жизнь. После Тувы, оказавшей сильнейшее впечатление, я попросил свою тётку Тётю Нину, вхожую в геологический мир, отправить меня куда-нибудь в Восточную Сибирь. Этим местом оказались окрестности посёлка Кропоткин. Уже не помню точно, как назывался ключ, на котором стоял наш лагерёк, он был по правую руку от тракта верстах возможно в десяти от Кропоткина, а может и больше. Помню, что напротив нас по диагонали был виден голец Цибульского. Мы обследовали окрестности этого ключа, а потом предстояло снять лагерь и отправиться на Хомолхо́ отработать голец Высочайший. Каково же было моё разочарование, когда наша начальница решила не перевозить лагерь, а просто ездить на Хомолхо каждый день на нашем «шестдесят шестом». Так мы и сделали. Моя работа была бить молотком кварцевые жилы и собирать в мешочки образцы породы со вкраплениями золота. Помню, что вкраплений этих было на удивление много, и я даже взял несколько образцов для нашего институтского геологического музея — в благодарность начальнику практики, отпустившего меня в Сибирь.

      Сам Высочайший меня разочаровал несоответствием своего вида и названия. Речка Хомолхо мне понравилась – до сих пор перед глазами лиственничник на её берегу, в котором так хорошо бы было стоять табором. До сих пор помню Высочайший – траншею и шурфы, пробитые кем-то до нас. Всё на самом верху на плоскотине…

     Пожалуй сильнейшим и наиболее драгоценным из впечатлений о том лете, был образ трудовой Сибири, который я вынес из наших будней в окрестностях Кропоткина и в самом Бодайбо, где мы какое-то врем жили на геологической подбазе. Трудовой этот народный геологический дух, который я хватил только краем, за короткое время, произвёл на меня сильнейшее воздействие и окончательно наставил на сибирскую судьбу. В ту пору я был студентом и моё возвращение в город, лекции в тёплых помещениях – всё это казалось чем-то постыдным по сравнению с жизнью бодайбинских работяг: больше всего на свете мне хотелось остаться где-нибудь здесь и уйти в осень, в зиму. Довершил дело один дед в Иркутском аэропорту. Сухой, бледно какой-то синий, с несусветными руками – его кисти с распухшими суставами так и застыли полуковшами. «Видать промывальщик» — подумал я. А он всё что-то говорил сидящему рядом пареньку, о том, как искать, видимо, золото, причём таким языком, такими словами, что какие-нибудь «падуны» и «проходнушки» выглядели бы детским лепетом. Жалею, что ничего не запомнил, кроме самого духа рассказа: дед не рассказывал, он проповедовал, громко и страстно. Не глядя на слушателей, он передавал свой опыт, свои представления, и что-то трагическое и было в этой его тщетности и в яром проповедническом посыле. От этой картины у меня осталось впечатление прикосновения к заповеднейшей тайне.

      Судьба моя после Бодайбо уже шла прямиком в Сибирь, и вот нынче, будучи на литературном фестивале «Золотой Витязь» в Иркутске, я подумал: ведь 40 лет прошло с моего Бодайбо! Не пора ли отдать долг месту?

      В таких случаях два взгляда: что обязательно надо отдавать долги дорогим местам, и что наоборот – ни в коем случае не следует пытаться повторить прошлое, что всё будет не так, только разочаруешься. Что это, мол, как попытка встретиться спустя жизнь с первой возлюбленной. В общем — ни к чему. Будучи приверженцем первого подхода я решил лететь. По моей просьбе руководитель управления культуры Иркутска связался с главой Бодайбо Евгением Юрьевичем Юмашевым и я полетел.

        Видимость была не очень, и я так и не понял, пересекли ли мы северный кут Байкала или нет. Но вот самолёт снизился и открылись горы с редкой тайгой, и их особенно выразительные меловые верхи. Самолёт делал «коробочку» над Витимом, и невообразимо хороши были сопчатые нагромождения, редкие кедрачи, ельники и лиственничники по склонам. По прилёту первым делом я сходил на берег Витима, как раз возле треста «Лензолото», у которого появилась новая застеклённый фасад. Витим в торосах, горы. Храм на берегу, где приложился к мощам Иннокентия Иркутского и Варлаама Чикойского – Читинского подвижника. 

      Вообще город с первого взгляда почти не изменился: несмотря на золотоносность района — никакого намёка на достаток, ухоженность, как, к примеру, в нефтяных районах западной Сибири, а каком-нибудь Сургуте. И самолёт на котором я летел, был точно тот же верный АН-24, что и сорок лет назад, тогда как Красноярский север давно уже летает на АТР-ах.

     Состоялась замечательная встреча в библиотеке, а наутро особая честь была мне уготована: провести два урока литературы в школе №1 Бодайбо. С учениками 8 классов. Жизнь всегда намного изобретательней любых о ней представлений: бодайбинские школьники – чудные. Буквально перед этим я провёл две встречи со школьниками Иркутска. Те не смогли назвать ни одной книги Валентина Григорьевича Распутина. Бодайбинцы  — смогли. В завершение встречи, как обычно, звучали вопросы, по большей части спрашивали девчонки, но вдруг парнишка с серьёзным лицом вытянул руку и сказал: «Что бы Вы могли сказать нам в напутствие?»

      Такой вопрос всегда испытание – ведь надо ёмко, ярко и не занудно сказать самое главное. Зная ситуацию в Бодайбо, отток населения на материк, я особенно налёг на любовь именно к своей земле, что мы часто не замечаем её красоты, стремясь к другим местам, ну и вывел на нашу Русскую землю вообще – как самую многострадальную, прекрасную и непобедимую. Судя по глазам слова подобрались верные.

    Потом мы поехали в Артём в библиотеку, и по пути в Апрельске должны были посетить памятник жертвам Ленского расстрела 1912 года. Ехали по той самой единственной дороге, по которой мы уезжали в Кропоткин, вдоль Бодайбинки, неузнаваемо изрытой – все берега были – белый засыпанный снегом отвал. Подъехали к братской могиле жертвам расстрела, потом к стелле, засыпанной снегом. Оказалось, что она стоит на небольшом уцелевшем куске земли. «Обрыли со всех сторон!» — сказала наша сопровождающая из библиотеки и поведала, что по этому поводу уже много народных пересудов. Потом поехали в Артём и пока шёл фильм, я изучал библиотечные книги.

      На глаза попался фотоальбом по истории Ленских приисков. Я листал его пока не замер над фотографиями жертв Ленского расстрела.

     40 лет назад мы проезжали этот памятник, и по молодости я не придал никакого значения ему и даже наоборот – гордое и необразованное сердце раздражил классовый пафос. «Ну, опять борьба пролетариата!» Теперь, когда я смотрел на фотографии трёх сотен убиенных, всё ощущение прилёта, восторг возвращения в родное и важное место – всё отошло и осталась только трагедия вплоть до чувства физического недомогания… Женщина в платке с младенцем на руках присела возле тела кормильца.  Ещё одна, крестясь, идёт вдоль поля тел. Оказалось, что ранено было ещё около трехсот человек, и в общей сложности пострадало более полтысячи людей. А кто на прииска́х работал? Да больше бедовые-непутёвые, каторжане бывшие и просто неустроенные. Платили им гроши, жили они в бараках, где чуть не задницами примерзали к нарам. Морозяки тогда подходящие были.

      А вот какую информацию я нашёл на сайте, посвящённом золотой лихорадке на Лене. «Несмотря на то, что большинство акций «Лензото» находилось в руках «Lena Goldfields», непосредственное управление Ленскими рудниками осуществляло «Лензото» в лице Гинцбурга. Правление товарищества, действовавшие на момент забастовки, было избрано в июне 1909 года:
Директор-распорядитель — барон Альфред Горациевич Гинцбург;
Директора правления — М. Е. Мейер и Г. С. Шамнаньер;
Члены ревизионной комиссии — В. В. Век, Г. Б. Слиозберг, Л. Ф. Грауман, В.3. Фридляндский и Р. И. Эбенау». 

     Что это были за люди? Переживали ли они о русском мужичье, посмевшем защитить свои права на труд?

      Не всё легко было и в советские довоенные годы, вроде выдавили англичан, к помощи которых прибегла уже Советская власть, но в конце 30-х годов 950 человек своих попали под чекистский расстрел, а в войну почти половина населения ушла на фронт, и многие не ввернулись… Всё это рассказали мне в краеведческом музее самого Бодайбо. А я изучал фотографии и попытался представить Ленские события.

     На встрече в библиотеке народу было совсем немного – когда-то крупнейший посёлок стоит полузаброшенный. Директор библиотеки Зинаида Николаевна сама родом с Енисея, из Дудинки. Всю жизнь здесь в Артёме. Я попросил её спеть «Бодайбинку».

        В темноте вернулись в Бодайбо. Наутро была встреча с Юмашевым и экскурсия в музей. Потом полёт в Иркутск по яснейшей погоде. Воздух был настолько прозрачен, что передо мной как на дивной карте проплыла вся панорама гор, включая Верхне-Ангарский хребет. Удивительные и бескрайние пространства… Пики, будто набранные из жил, долины с белыми озёрами. А потом под крылом проплыло устье Верхней Ангары и северный угол моря…

      А я всё думал, как найти выход? Как жить дальше, когда спустя сорок лет, оказавшись в месте, о котором вспоминал всю жизнь, нашёл совсем другим это место, а главное себя самого?! И казалось, на прекрасном алмазном снегу промороженных хребтов уже начертан ответ — что только через любовь и сострадание к своему народу можно постичь нашу Россию, помочь ей на рассыпаться, не распасться, а самим не очерстветь… И на вопрос, что делать, один ответ предлагали мне уже ставшие родными сопки: бывать здесь, помогать этим людям хотя бы словом поддержки, вниманием. И не улетать так быстро.

      А ведь и сорок лет назад так было – казался предательством отъезд в Москву на учёбу, сидение в тёплых классах и питьё пива в кафешке, в то время, как в Восточной Сибири падает первый снег, бородатые работяги варят чай у костерка, и старик-промывальщик с распухшими суставами вещает на всю Сибирь о «падунах» и «проходнушках». И никто его не слушает…

                                                              Верую, что вернусь в Бодайбо.