УВИДЕТЬ ПАРИЖ…
Алена ДАЛЬ
Цикл «Города».
Лидия Васильевна всю жизнь мечтала поехать в Париж. Но денег не было. Да и времени тоже. Сначала в одиночку растила сына, потом помогала брату после тюрьмы наладить жизнь. В прошлом году похоронила мать, опустошив все запасы. Из редакции, где она девять лет проработала корректором, её сократили. В силу возраста нигде уже не брали, а пенсионный рубеж отодвинули на пять лет. Пришлось устроиться в бутик уборщицей. Убирала Лидия Васильевна поздними вечерами, чтобы не столкнуться со знакомыми – всё ж с двумя высшими образованиями работать уборщицей было как-то неловко.
А в Париж хотелось по-прежнему, даже ещё сильнее. Это желание обострялось вечерами, когда все дела были переделаны, а до уборки оставался час-другой времени. Она садилась за книгу, но почти не читала, то и дело отвлекаясь на посторонние мысли. Те уносили её далеко от дома, под сень ржавых каштанов, на брега Сены, обретали запахи лаванды и кофе, вкус круассанов, звуки аккордеона… Лидия Васильевна захлопывала том и долго сидела с прикрытыми глазами, пока не возвращалась обратно: смолкал аккордеон, таяли запахи и видения. Только лёгкий флер оставался.
Однажды Лидия Васильевна твёрдо решила, что будет копить деньги на свою мечту. Она придумала план: каждый раз, набирая в магазине корзину с продуктами, перед кассой выкладывала два-три товара, без которых могла обойтись, подсчитывала их стоимость и, придя домой, откладывала сэкономленное в специальную «копилку» – жестяную коробку из-под печенья. В бутике её неожиданно премировали. Тяжёлый золотой кулон, подаренный когда-то тёткой, но ни разу не надёванный, она сдала скупщикам у магазина «Сапфир». Мечта с каждым днём становилась всё ближе.
По весне, тяжело переболев гриппом, Лидия Васильевна поняла, что медлить больше нельзя и приступила к делу. Следуя советам бывалых путешественников, купила по интернету авиабилеты и забронировала комнату с общей кухней на бульваре де Бельвиль. Место удобное: рядом метро, супермаркет, чуть дальше – автостанция, откуда запросто можно уехать в любой пригород Парижа. Хозяйка квартиры Катрин работала гидом и целыми днями была занята туристами – так что особого стеснения совместное проживание не доставит ни хозяйке, ни гостье.
Лидия Васильевна оживала с каждым днём. Виза была готова, новый чемоданчик на колёсах, отвечавший строгим требованиям ручной клади, ждал в прихожей. Оформив отпуск без содержания, Лидия постриглась, купила новую сумку взамен развалившейся и вот уже взволнованная сидела в зале ожидания Домодедово.
Стерильный, похожий на гигантский аквариум аэропорт жил отдельной, незнакомой Лидии Васильевне жизнью, которая была для неё уже по сути путешествием. Мимо проплывали роскошные девы в шлейфе неземных ароматов, носильщики толкали за ними тележки, гружёные лаковыми чемоданами. Строгие мужчины с благородной проседью, знакомые Лидии Васильевне лишь по рекламе дорогих автомобилей, говорили по телефону, властно отдавая распоряжения невидимым помощникам. Киношный шейх в острой бородке с гаремом и детьми прошествовал в отворённую специально для него дверь. Шумная толпа под водительством конвоира с флажком штурмовала зону досмотра.
Табло моргнуло – объявили посадку. Пассажиры оживились, а на Лидию Васильевну вдруг навалился страх. Он ледяной рукой сжал горло, облил жаром спину. Неприятное предчувствие поселилось под левой ключицей. В гофрированном, похожем на кишку кашалота тоннеле страх достиг апогея. В какой-то момент Лидия замедлила шаг, раздумывая – не повернуть ли обратно? Но толпа напирала сзади, и она подчинилась её беззаботной весёлости. У двери стояли красивые девушки в униформе и ласково улыбались пассажирам. Чей-то ребёнок закричал, взвыл кот в переноске – и страх улёгся.
Отшумев положенное, рассовав по полкам багаж, людская толпа стихла. Лайнер дрогнул металлическим телом и лениво пополз к взлётной полосе. Гул двигателей нарастал, пока не превратился в густой, протяжный вой. Тяжёлая махина рванула с места, разогналась и отделилась от бетонной тверди, оставив под крылом заштопанную цветными заплатками землю. Лидия Васильевна перекрестилась и, зажмурившись, стала считать. Раз, два, три… Лайнер накренился, заложив вираж. Четыре, пять… где-то захныкал ребёнок, зашуршала газета. Восемь, двадцать, тридцать три… Наконец, самолёт выровнялся, загудел ровно и монотонно. Мигнули лампочки, защёлкали ремни и потекла обычная полётная жизнь – запахло кофе, покатили тележки с едой, выстроилась очередь в туалет. Бодрый старичок приседал в проходе, разминая затекшие ноги. Девушка в розовом делала селфи на фоне иллюминатора. Густо храпел пассажир с повязкой на глазах. Время текло вязко и однозвучно.
В середине полёта самолёт тряхнуло. Потом ещё. Лайнер от кабины до хвоста пробила крупная дрожь. За бортом резко потемнело. Командир экипажа попросил пассажиров пристегнуть ремни и не волноваться – самолёт попал в зону турбулентности. Но не волноваться у Лидии Васильевне не получалось. С верхней полки с грохотом упал чемодан, за ним скрипичный футляр. Лидия увидела в иллюминаторе пляшущее крыло, завёрнутое неестественно и страшно, как вывихнутая рука. Стюардессы с приклеенными улыбками успокаивали вцепившихся в кресла людей. Кому-то стало плохо, побежали за аптечкой. Сидевший у прохода мсье побледнел и вытащил чётки. Самолёт бросало из стороны в сторону, сквозь фиолетовые тучи просвечивали зарницы. Когда после очередной встряски сверху вывалились кислородные маски, испугались даже самые храбрые. «Всё, не долечу!» – подумала Лидия Васильевна и приготовилась умирать. Стоило всю жизнь так рваться в город своей мечты, если смерть подстерегает везде нежданно-негаданно. Видно, не суждено ей увидеть Париж. Судьбу не обманешь!..
Тьма поредела так же внезапно, как и пришла. Косые лучи солнца, перемежаемые обрывками туч, осветили салон. Самолёт дёрнулся и завис, будто ничего и не было. И только болтавшиеся над головами кислородные маски напоминали о недавнем кошмаре. Командир экипажа извинился за непредвиденные метеоусловия и разрешил отстегнуть ремни. Вскоре всё вернулось в привычное русло – люди стали шутить, листать журналы, фотографироваться с кислородными масками. Возобновили раздачу блюд и напитков. Но Лидии Васильевне кусок в горло не шёл. Всё происшедшее казалось дурным знамением, несообразным её светлым мечтам о Париже.
Самолёт сел. На ватных ногах Лидия Васильевна спустилась по трапу, прошла лабиринты аэропорта, получила звонкий штамп в паспорт и была уже близка к цели, но дурное знамение начинало сбываться. Она стояла перед билетным терминалом и не могла купить билет, хотя добросовестно изучила инструкцию. Стоило засунуть купюру в прорезь, как автомат брезгливо выплёвывал её обратно. Лидия Васильевна перепробовала все три имеющиеся у неё банкноты – тот же результат. Она вспомнила сомнительных типов возле «Сапфира», у которых согласилась купить евро, польстившись на выгодный курс. Так и есть – её облапошили! Подсунули фальшивые купюры. Что же теперь делать? К кому обратиться? Неподалёку маячил полицейский, но Лидия живо представила себе, как её арестуют за фальшивые евро. Она и объяснить-то ничего толком не сумеет. Под ложечкой неприятно засосало.
– Какие-то проблемы? – обратился к ней незнакомый мужчина в плаще.
Лидию Васильевну нисколько не удивило, что с ней заговорили по-русски. Удивило другое: как вот так запросто можно вступать в разговор с незнакомыми людьми? Сама она никогда не могла переступить невидимый барьер, отделявший её личное, уютное и обустроенное пространство от всего остального мира. Но сейчас это не имело значения.
– Не могу билет купить! – пожаловалась Лидия Васильевна. – Кажется, у меня фальшивые евро. Покупала с рук. Автомат не принимает.
– Дайте-ка посмотреть.
Лидия Васильевна недоверчиво взглянула на незнакомца.
– Да не бойтесь, давайте! Можете подержать пока мой портфель, – он сунул ей в руки потёртый баул с биркой ручной клади. Помял купюру, посмотрел на просвет.
– Не похоже, что фальшивая, – мужчина попробовал всучить её машине, но та снова не приняла. – Знаете, такое иногда бывает, когда новые банкноты. Ладно, давайте с карточки оплатим, – предложил он.
– У меня нет карточки, – потупилась Лидия Васильевна.
– Нет карточки?! – мсье был крайне удивлён. – Тогда я просто куплю вам билет, – он выудил из кармана бумажник.
– Что вы, нет-нет! – запротестовала Лидия. – Я не возьму.
– Что же, так и будете здесь стоять? – усмехнулся мужчина.
Лидия Васильевна решительно сняла с руки скромное серебряное колечко.
– Вот, купите у меня это! – она протянула украшение незнакомцу.
– Вы шутите? – ошеломлённо произнёс тот, но встретившись с ней взглядом, понял, что нет. – Ладно, давайте сделаем так: я подвезу вас до ближайшего банка, там разменяем ваши купюры. А потом, если хотите, доставлю вас куда надо. Только ни колец, ни серёг не приму. Договорились?
Лидия Васильевна согласилась. Положение было безвыходным, а мсье предложил вполне достойный выход. Она покорно пошла вслед за незнакомцем.
– Вы впервые в Париже? – спросил он, открывая перед ней дверцу машины.
– Да. И вообще за границей в первый раз.
– Ясно. Тогда наслаждайтесь! – он включил негромко радио.
Салон наполнился мягкими переборами аккордеона, которые столько лет чудились Лидии Васильевне в мечтах о Париже. Автомобиль нёсся по вечернему городу, полному огней и любви. Лидия следила за сменой картинок, знакомых ей по фотографиям, но у неё не осталось сил для восхищения. Слишком много испытаний для одного дня. Слишком долгая дорога. Слишком суровые тернии для встречи с мечтой.
Вскоре машина остановилась возле банка, вместе они зашли внутрь и разменяли деньги. Купюры были настоящие, только слишком новые. А вообще в Париже давно никто не рассчитывается наличными.
Когда через четверть часа автомобиль затормозил у ворот нужного дома, Лидия Васильевна попыталась расплатиться с незнакомцем, но тот лишь замахал руками, посоветовал ей завести карточку и не бродить одной по ночам в этом районе.
– Счастливого знакомства с Парижем! – мсье махнул рукой и исчез навсегда из жизни Лидии Васильевны, так и оставшись безымянным незнакомцем.
Это была окраина Парижа, двадцатый округ. Вечер мягко окутал сумраком пустынную улицу. Из-за угла вынырнула группа темнокожих парней. Лидия Васильевна опасливо юркнула в тень. Озираясь по сторонам, набрала код, торопливо затворила за собой тяжёлые ворота и очутилась в гулком дворике, испещрённом поверху бельевыми верёвками. В условленном месте среди зарослей олеандра отыскала настенную шкатулку, ввела шестизначный шифр – ключ упал к ней в ладонь.
Тугая дверь подъезда. Скрипучая лестница винтом. Заветная дверь с цифрой 18 на последнем этаже. Лидия Васильевна повернула ключ и оказалась в тесной, уставленной коробками прихожей. Дома никого не было. Она освободила натруженные ноги из туфель и с наслаждением ощутила мягкое прикосновение ковра. Приехала.
В кухне на столе её ждала бутылка вина и покрытая стеклянным куполом тарелка с сыром. Рядом лежала записка: «Добро пожаловать! Буду поздно. Катрин».
На следующий день всё происшедшее накануне показалось Лидии Васильевне дурным сном. Париж закружил её в водовороте уличного вальса, каштановых аллей, речных трамвайчиков, мостов, цветов, арок, багетов. Ароматы кофе и лаванды, переборы аккордеона воплотились наяву. Как и божественный вкус круассанов – когда поутру Лидия вошла в залитую солнцем кухню, вместо вина и сыра стоял кофейник и корзинка свежей выпечки, припорошенной сладкой пудрой. Возле розетки с джемом белела новая записка: «Доброе утро! Сливки в холодильнике. Катрин».
И Лидия Васильевна гуляла по Парижу весь день, забыв о часах, о стёртой пятке, обо всех своих страхах и страданиях прошлой жизни. Она упивалась ощущением замершего времени, восторгом сбывшейся мечты. И было неважно – что было раньше и что будет потом. Она в Париже!
Вечером по дороге домой Лидия Васильевна купила продуктов и приготовила для неуловимой Катрин русские блины – толстые, ноздреватые, с золотистым припёком, к ним добавила специально привезённую из России баночку икры. Ей хотелось порадовать хозяйку, но Катрин к ужину не явилась. Соседняя с гостевой комната была по-прежнему закрыта, тапочки стояли на половике ровно, как и вчера. Ничего кроме записок не обнаруживало присутствие хозяйки в доме.
Назавтра всё повторилось, только вместе с запиской: «Спасибо за блины, они восхитительны! Пластырь – в аптечке, мини-термос – в шкафу» лежала схема пешего маршрута от Лувра до Эйфелевой башни, расписанная специально для Лидии Васильевны с мельчайшими подробностями. На другой день были мосты Сены. Потом Булонский лес. Затем квартал Маре…
На Монмартре, куда Лидия Васильевна отправилась в надежде купить хотя бы самую маленькую картину, но непременно из рук уличного художника, с нею вышла неприлично-романтичная история. Лидия медленно брела среди картин, удручённо взирая на цены, когда её окликнул почтенный мсье в бархатном берете.
– Мадам, не хотите ли портрет? – поинтересовался он на офранцуженном русском.
– У меня нет денег, – простодушно ответила Лидия Васильевна.
– Но у вас интересное лицо, – заметил художник. – Я мог бы нарисовать вас бесплатно. Присаживайтесь, – он пригласил натурщицу на плетёное кресло в тени каштанов.
– Я не умею позировать, – призналась женщина.
– Просто отдохните, поговорите со мной.
– О чём же мы будем говорить? – смущённая Лидия присела на краешек кресла.
– Да о чём угодно, – художник закрепил шершавый лист и принялся набрасывать контуры будущего портрета. – Вот, например, скажите мне, чем вы занимаетесь, где работаете? Вы ведь из России – верно?
Вспомнив работу уборщицы, Лидия Васильевна покраснела, что не ускользнуло от глаз мастера.
– Жаль, что это только набросок. Ваш румянец чудесен. И ваше смущение тоже.
С Лидией Васильевной никто никогда так не разговаривал. В глазах защипало, а в груди напротив сделалось щекотно и просторно. Она вдруг ощутила себя лёгкой, беззаботной тургеневской барышней, нагуливающей аппетит перед чаепитием на веранде. Ну и что, что ей за пятьдесят! Она же в Париже!
Через полчаса портрет был готов. Художник развернул картину лицом – Лидия Васильевна не узнала себя. На неё смотрела совсем другая женщина, лет на двадцать моложе и намного красивее её.
– На память! – мсье протянул лист. В уголке возле автографа красовалась надпись: «Из Парижа с любовью» – банально, но так приятно!
А потом был тёплый, жасминовый вечер и легкомысленная расточительность в уличном кафе возле розового дома. Без художника, но с портретом – проложенный папиросной бумагой, тот был бережно свёрнут и упрятан в тубус, который приложил к подарку мсье. Лидия Васильевна пила кофе, откусывала по крохотному кусочку миндальное пирожное, глядела как истлевает вечер, истончаются очертания Сакре-Кёр, как люди беспечно бредут по улице Тертр и никто, решительно никто не знает о её тайне.
До отъезда оставался один день. Катрин так и не появилась. В записках она ссылалась на занятость, упоминала другую квартиру – ту, что ближе к центру, предупреждала о смене погоды, забастовках, меняющих маршруты общественного транспорта. А на кухонном столе то и дело появлялись милые подарки вроде шоколада или букетика вербены. Хозяйка была столь же заботлива, сколь и неуловима. Иногда казалось, что это бесплотный ангел или одетая в плащ-невидимку фея.
Накануне отъезда, Катрин посоветовала гостье прогуляться по кладбищу Пер-Лашез, что в нескольких шагах от их квартала. Лидия Васильевна упаковала загодя чемодан и отправилась на последнюю экскурсию.
День стоял ясный, но зябкий. Мокрые от ночного дождя камни, дымные испарения земли придавали ему горький привкус осени. Впрочем, на Пер-Лашез всегда осень. Кладбище было пустынным – в будни здесь редко встретишь людей, разве что таких же любителей уединения. Сверяясь со схемой, Лидия Васильевна пошла искать знаменитые могилы, но очень скоро забыло о своём намерении, а просто любовалась сумрачными надгробиями, печальными скульптурами. Вот уж никогда бы не подумала, что смерть и красота могут так гармонично сочетаться! Тяжёлые могильные плиты, отороченные изумрудным мхом, плачущие чёрным камни, заросшие сонным плющем склепы, патина страдающих ликов… Чужие имена и даты, для кого-то близкие и родные, навевали мысли о тленности бытия и суетности земных страстей. Одни могилы походили на роскошные посмертные дворцы, другие – почти растворились во времени, но были по-своему прекрасны. Красота словно бы примиряла людей со смертью.
Свернув на боковую аллею, Лидия Васильевна увидела впереди фигуру старухи в чёрном. Она была одна, беспомощно дёргала ходунки и не могла сдвинуться с места. Лидия поспешила на помощь – так и есть: одна из ножек рамы застряла в расселине между плитами.
– Я помогу! – женщина порывисто присела к ногам старухи.
– Русская?! – недоверчиво спросила та.
– Русская, – расплылась в неуместной улыбке Лидия.
Это становилось забавным – в Париже её всюду окружала русская речь, даже здесь, на кладбище.
– Да ты не дёргай без толку! Лучше подкрути ножку.
Лидия Васильевна послушно повернула наконечник и вызволила конструкцию из западни. Старуха приняла помощь сухо, как должное, лишь буркнув себе под нос «мерси!». Они пошли рядом по широкой аллее.
Лидии Васильевне украдкой рассматривала незнакомку – высокая, костистая, с заострённым книзу лицом и выцветшими глазами неопределённого зеленовато-серого оттенка. Крупные серьги с кроваво-красными камнями оттягивали сморщенные мочки. Пергаментные щёки, надменно поджатые губы. Чудная шляпа на ленте, вмещающая на своих полях целое жизнеописание с пасторальными букетиками, колосьями, гроздьями ягод, гнёздами и птичками – всё такое же выцветшее, как и глаза её обладательницы.
– Приезжая, – утвердительно произнесла старуха, тяжело переставляя раму. – Откуда?
– Из России.
– Знамо дело из России. Откуда? Россия большая.
– Из Калуги.
Старуха удовлетворённо качнула головой и остановилась возле большого пня в оборках лишайника. Она сняла перчатки – на скрюченных подагрой пальцах блеснули кольца – вытащила из ридикюля булку и раскрошила её – тут же на пень слетелись птицы.
– Замужем? – старуха медленно двинулась дальше, цокая ходунками.
– В разводе.
– Дети?
– Взрослый сын. Женат уже.
– Вместе живёте?
– Нет. Он в Новосибирске. Перебрался на родину жены.
– Скучаешь?
– Привыкла.
Небо покрылось рябью. Мимо них на мотороллере проехал работник кладбища с метлой, приветствовав старуху в шляпе как давнюю знакомую. Та ответила ему еле заметным кивком.
– А что в Париже делаешь?
– Ничего особенного, – пожала плечами Лидия. – Всю жизнь мечтала приехать – и вот приехала. Теперь и умирать не страшно!
Старуха ничего не ответила, только выгнула бровь дугой.
– Работаешь кем?
– Уборщицей в бутике.
– Ишь ты! По тебе не скажешь, – она окинула спутницу цепким взглядом и улыбнулась уголком рта. – Поди с высшим образованием?
– Да. С двумя высшими, – уточнила зачем-то женщина.
– Что ж другой работы для тебя не нашлось?
– Возраст такой, что трудно устроиться, – вздохнула Лидия Васильевна. – А так я учителем двадцать лет отработала, потом редактором, корректором.
– Какой же «такой» у тебя возраст? – усмехнулась старуха. – Сорок? Пятьдесят?
– Пятьдесят три.
– Тоже мне возраст. Мне девяносто семь.
Они вышли в просторный сквер, раскинувшийся на холме посреди кладбища. С него как на ладони были видны петляющие аллеи, нагромождения островерхих склепов, толпы каменных изваяний. Каскады лестниц спускались вниз, купы старых каштанов набрасывали густую тень поверх серого бархата и зелёной парчи.
– Давай присядем, я устала, – попросила старуха и поковыляла к лавочке, зависшей над краем обрыва.
Она с трудом уселась на скамейку.
– Вот эти ноги, – она провела по складкам тёмной материи на коленях, – которые сейчас меня едва держат, выделывали когда-то такие па, что пол Парижа сбегалось, чтоб увидеть мой канкан. Я была танцовщицей, – старуха помолчала, устремив блеклый зеленоватый взгляд вдаль. – Это у нас фамильное. Мать до войны танцевала в труппе Дягилева. Когда в 44-м Париж ожил и открылся Мулен-Руж – я пришла туда одной из первых.
Лидия Васильевна сидела не шелохнувшись, завороженная рассказом странной старухи.
– Век танцовщицы недолог, – продолжала та. – Но мне удалось продержаться десять лет. Свой последний канкан я станцевала в 55-м, когда тебя и на свете не было. А через месяц вышла замуж.
Она долго копалась в ветхом ридикюле, прежде чем извлечь на свет старый медальон – на фарфоровой пластине в паутине трещин был изображён мсье в шляпе, с усиками и тростью – ровно такими и представлялись Лидии французы тех лет.
– Мой Пьер, – с нежностью произнесла старуха. – Профессор Сорбонны. Мы объездили с ним всю Европу. Он был старше меня на двадцать три года, но это не помешало нам прожить душа в душу тридцать лет, – она захлопнула медальон и спрятала обратно в сумку. – Пьер умер в 85-м, с тех пор я одна.
– А дети? – робко спросила Лидия Васильевна.
– Детей Бог не дал, – ответила старуха, кутаясь в шаль.
Поднялся ветер. Рассерженная стая ворон пролетела низко над головами и скрылась за колумбарием.
– С тех пор каждый день я гуляю по Пер-Лашез. Исключая, разумеется, тех дней, что провожу в больнице. А живу я здесь недалеко.
– И что никого из родни у вас не осталось?
– Одна как перст! – старуха откинулась на спинку и прикрыла глаза. – Я устала. Не задавай мне больше вопросов.
Лидия Васильевна сидела возле задремавшей старухи и перебирала эпизоды своей жизни. Конечно, её судьба была не столь яркой и фееричной, как у этой эксцентричной русской парижанки. Мулен-Руж, путешествия по Европе, муж-профессор… Но вот в одиночестве они совпали. Ей хотелось расспросить старуху о том, как живётся ей вдали от России, как удалось сохранить таким чистым русский язык? Что она читает и была ли знакома с Эдит Пиаф?
Ветер мягко ворошил кроны деревьев, баюкая и оберегая сон старухи. Лидия Васильевна поддалась его дремотному шороху и сама, чуть было, не уснула. Но взглянув на часы, поняла, что рассиживаться нет времени. До самолёта оставалось несколько часов, а нужно ещё собраться. Может, Катрин уже ждёт её?
Старуха сидела откинувшись и приоткрыв рот. Её руки в перчатках придерживали на животе ридикюль. Воробей, присевший на спинку скамьи, сосредоточенно разглядывал серьги, словно собирался выклевать из них спелые ягоды камней.
– Извините, мадам, мне пора, – Лидия Васильевна коснулась руки старухи – та безвольно упала вдоль тела. – Мадам? – женщина дотронулась до её плеча.
Она стала трясти старуху, но сон её был крепок, очень крепок. От страха у Лидии перехватило дыхание. Она вскочила и побежала по аллее, взывая о помощи, но кладбище оставалось безлюдным. Лидия Васильевна услышала рокот мотора, а потом и увидела давешнего уборщика с метлой.
– Там мадам плохо! – она потащила его за рукав к скамейке.
Вскоре к скверу подъехали мигающие машины, лужайка заполнилась людьми. Они о чём-то спрашивали Лидию Васильевну, но та ничего не могла понять. Из чёрного автомобиля, подъехавшего позже других, вышел следователь – Лидия с изумлением узнала в нём того самого мсье, что в первый парижский день помог ей разменять деньги.
– Опять влипли в историю? – спросил он серьёзно. – Рассказывайте.
И она сбивчиво пересказала ему всё, что произошло с ней на кладбище, не забыв упомянуть, что через четыре часа у неё самолёт. Мсье задал несколько вопросов, сфотографировал её паспорт и отпустил.
Лидия Васильевна не помнила, как выбралась с кладбища, как дошла до бульвара де Бельвиль, как оказалась в квартире. Её без остатка поглотила история старухи, её тихая, незаметная, красивая смерть.
На кухонном столе лежала записка: «Сожалею, что не смогу тебя проводить. Ключ оставь на столе. Счастливого пути! Катрин». Вот и всё. Парижское приключение подошло к концу.
Когда самолёт отрывался от земли, Лидия Васильевна больше не закрывала глаза и не считала про себя. Её не пугали ни грозы, ни турбулентные зоны. Что она везла с собой из Парижа? Портрет в тубусе. Засушенную вербену. Бережно собранные записки от Катрин. Память о русских парижанах и о странной старухе с Пер-Лашез…
Спустя две недели на имя Лидии Васильевны пришло заказное письмо со штемпелем Франции. На казённом бланке, составленном на двух языках, было написано:
«Мадам, Лидия Васильевна Т., уведомляем Вас о части завещания Екатерины Фёдоровны де Лакруа (Демидовой), касающейся Вас персонально. Параграф 2, пункт 3: серьги с рубином и все украшения, исключая обручальное кольцо (список в приложении 2), а также квартиру, расположенную по адресу: Париж, бульвар де Бельвиль, д. 4, кв. 18, передать в собственность тому, кто проведёт со мною последний час моей земной жизни, независимо от степени родства, гражданства и прочих формальных признаков (данное не относится к медицинским работникам, сотрудникам государственных и социальных служб).
Для вступления в право наследования надлежит прибыть в Париж лично не позднее 20 октября сего года».
Кроме официальной бумаги в конверте лежало письмо от следователя.
«Уважаемая Лидия Васильевна!
Считаю необходимым прояснить для Вас некоторые детали. Смерть Е.Ф. Демидовой-де Лакруа наступила естественным образом, врачи констатировали остановку сердца. Завещание было составлено в 2008 году и с тех пор ни разу не менялось. Факт соответствия п. 2.3. завещания подтверждён показаниями служащих кладбища Пер-Лашез, а также записью с камер видеонаблюдения. Дело закрыто.
От себя добавлю: поступок мадам де Лакруа вполне в духе русских парижан. Можете считать это подарком судьбы! Что до меня – рад был знакомству. И позвольте, наконец, представиться: комиссар Андрэ Перро или Андрей Иванович Петров – на тот случай, если снова увидимся в Париже!».