САНЬКА. ХЛЕБ С СОЛЬЮ

Егор ЧЕРКАСОВ

Память. Начинаю нажимать на кнопки и давить на рычаги своей боли и радости, поднимая в воспоминаниях клубы пыли, труху и мертвечину. Понимаю, что просто еще не отболело. Нужно порой как старику выговориться и разболтаться.

Моя память-это только для меня.  А ценность воспоминаний как опыт, чтобы кому-то передать- так уже мой сын не поймет меня, как я когда-то не понимал воспоминаний своего отца.

И вот уже, я вам, читателям, незаметно намекаю на то, что читать меня дальше можно разве что из-за уважения ко мне. И если вам не спится, например.

Когда мы с Санькой появились на свет, государство наше было в одном рваном лапте и скакало на одной ноге в поиске второй лапти — вот –вот упадет. Наше появление принял 7 роддом и подарил нам золотистый стафилококк. «Золотые дети» начала 90-х!

Тогда в России человек учился жить между Богом и Кашпировским, между пирамидами и карточками, между милицией и парнями с неприятными лицами, между бессовестной жвачкой и красным от стыда партийным билетом и прошлым. Во всей этой неразберихе можно было легко ошибиться.

Ошибались и наши родители. Ошибки людей имели даже накопительный эффект. Ошибки старшего поколения расхлебывали их дети. Ошибки самого государства отозвались в непоправимых, долго исправимых и страшных последствиях.

Моя мама не стала меня прививать западной вакциной. Нам тогда, как порой и сейчас, ее бездоказательно предлагали в обязательном порядке. Надо и все тут. Мама отказалась и ее «отлучили» от молочной кухни. Мама Сани привила свое чадо. Санька потом часто жаловался на некрепкое здоровье, склонность к заболеваниям. Возможно от прививок. Его мать на это часто ссылалась.

Мама Саньки подалась на чары Анатолия Чубайса и впуталась в громкое дело с ваучерами. Чуть в петлю тогда не залезла.

Социальное неравенство породило нас с Санькой разными. Как сейчас вспоминаю: нам уже по 4 года, я выхожу из одного подъезда, он –из другого, у меня хлеб, намазанный густо сливочным маслом, а у него-хлеб с солью йодированной.

«Жрать так хочется!»-говорит он.

И все-таки тогда он смог меня переубедить с необычайным артистизмом, что его хлеб вкуснее моего и совершить неравнозначный обмен! Но больше, конечно, мне хотелось просто его угостить.

Хотя иногда мы были в равных условиях. Государство щедро выделило на меня и на него по 10 котлет. Помню, на наших запястьях красуется цифра «10», нарисованная химическим карандашом. Мы стоим в очереди, которую можно наблюдать из космоса в виде оттопыренного в кулаке среднего пальца, и нам дико скучно. Убежав из очереди, мы хорошо получили от родителей люлей. Поровну.

Какие мы с Санькой? Внешне-обычные дети. Дети чумазые, несмотря на то, благополучные, или нет и шалопаистые как все дети.

Но дети разных родителей с разными предысториями и разным отношением к окружающей действительности. А так, Санька- ушлый, с прищуром, как у сорокалетнего мужика, тертого жизнью, (так он был похож на своего отца: он тоже так прищуривался) быстрый, где надо, ловкий, где надо и несомненно умнее меня в практичном смысле.

Я- ворона и ротозей, ною часто и чешу свои болячки под коленками-хлюпик диатезный. Зато честный. Бабушке рассказал, как смешал все семена растений в одну кучу.

А Санька-первый на районе ребенок –фальшивомонетчик! В его руке купюра, на одной стороне которой все, как на настоящей, а на другой –нарисована свинья. Он на эту купюру умудрился купить нам жвачки, ловко всучив ее продавщице нужной стороной. Его не успели поймать, а меня поймали. Но я его не выдал.

Помню, Санька подолгу сидел на дереве один до самой ночи. Домой идти не хотел, хотя на шее на веревочке висел ключ от квартиры, как колокольчик у теленка. Просто дома никого не было. Его мама работала допоздна. За компанию я часто сидел с ним. Но домой меня загоняли раньше.

И хоть мы дети, но на мне была кожаночка из Турции. Сзади нарисован байкер. В ней бы не лазить по деревьям и не прыгать с гаражей! Но тогда я не понимал, как тяжело все это доставалось моим родным.

А на работе, где трудилась мама Саньки, распустили рабочих, потому что нечем было платить им зарплату.1995 год. И теперь его мама работает в киоске Роспечати. Хотя по образованию инженер! И вот на Саньке красуется куртка на два размера больше, с кого-то постарше, с рукавами длинными, как у Пьеро. Зато, когда холодно, мой друг заправляет куртку в штаны. И не гляди, что он-сын инженера! В куртке-вылитый космонавт. Только космос просран и лететь туда теперь никто не хочет. Да и не на чем.

А так, наши пути шли практически параллельно, и разная одежда, питание и воспитание не мешали нам общаться. И даже в первый класс мы пошли в одну школу, вместе, в один класс. Тогда мы добыли перочинные ножики, потому что нам рассказали старшие ребятишки, как трудно ужиться в школе новеньким.

И это была правда. До выпускного дня, я не ходил в школьный туалет, где чинились расправы, унижения, где всегда царила блатная «романтика» и на подоконниках восседал весь блат комитет школы.

Мой одноклассник держит район, другой умер, третий –сидит. Кажется это диким. Но тогда даже девочки мечтали общаться с сидельцами.

Спальный район. Несколько микрорайонов, ребята нормальные, адекватные.    А вот один поселок рабочего типа на отшибе района-этот поселок напоминал американское гетто со своими понятиями и правилами. Вот оттуда тоже направили детей в нашу школу, разбавили ими все классы, и тогда впервые я стал учить в обязательном порядке и сдавать не только русский язык, но и феню.

Мой Санька, друг детства, класса с восьмого тоже увлекся этой движухой.

«Я пацан с улицы, не то что ты!»-говорил он мне и был прав. Я попытался было стыдиться своего происхождения, пытался сидеть вместе с ребятами с улицы за школой на трубах, но всегда был обречен знать от них про себя, что именно они-цветы пустынь, где ничего не растет, а вопреки всему растут именно они. Выгонять из компании не выгоняли, бить не били. Но и давали понять, что без моего отсутствия обойдутся спокойно.

«Нас не учили, в карманы деньги не совали,

И чем могли лишь мы друг другу все время помогали…»

Я киваю рэпу в такт. Мне тоже нравятся проникновенные тексты группы «Многоточие».

-А ты херли киваешь-то? Много чего понимаешь? — предъявляет мне Санька.

Я ухожу с труб.

А Саньку трубные пацаны приняли. Саньку полюбили. Санька свой. Саньке обещают туманную перспективу держать стоянки.

Я начинал терять друга. Мы становились все более разными. И не только социально, но и дальше, по жизни. Мне все больше нравилось петь. Пел в церковном хоре и в школьном.

А Саньку «аттестовали» в сортире школы. Окрестился он приводом в милицию. Взят на учет. Склонен к побегу. Способен пнуть милиционера и даже укусить. Особо опасен. Исключен из школы.

Он ютился с другими ребятами в подвалах, на крышах, трубах. И потом уже в ночных барах.

Я – стал кандидат на поступление в музыкальное училище. Решил связать свою жизнь с музыкой. Мои родители-госслужащие. В доме стоят рядком иконы. В девять вечера я уже дома. Если делать все правильно и хорошо-все будет хорошо. Мне одиноко без Саньки. Я слушаю Шопена и проникаюсь его грустью. Мы с ним солидарны.

Санька- стал кандидат на условку. Полюбил блатных. Кстати, его отец застрелился, потому что был поставлен на счетчик. Но Саньке было плевать на это. Он цитировал воров, и за его губой красовался насвай. У Саньки стала седой мать от его деяний. У Саньки в доме не было икон — у него часто пропадали ценные вещи из дома. В его комнате гулял ветер из раскрытого окна, чтобы выветрить запах перегара. В это окно Санька иногда выходил на улицу, когда мать его пыталась насильно запереть дома, оградив от сомнительных компаний. Окно-водосточная труба, нехитрые навыки паркура-и он вновь на трубах сплевывает зеленую слюну, слушая байки старших.

Через несколько лет квартира Саньки станет «проколотой». Это значит, что из нее будут пропадать деньги на дозу, и в его хате появится наркоманский притон. 

Однажды он подвезет меня до дома не на своей машине. Расскажет по дороге, что работает «лошадкой». Тогда-то наши пути навеки разойдутся. Я перестану ему звонить. А он –просто потеряет мой номер телефона, судорожно меняя свои номера. В 18 лет у меня появится девушка, которая будет рада, что я не общаюсь с такими, как Санька. У Саньки тоже появится девушка. Она попросит у него ширки и на прикупе сдаст операм.

Я не приеду на суд…

Закончу училище и поступлю в Консерваторию. Там меня впервые назовут по имени и отчеству.

Саньку тоже назовут по имени и отчеству с припиской «осужденный».

Через несколько лет он умрет от ВИЧ.

Я напишу рассказ «Дворняга», и буду верить, что он вернется, не зная, что его уже нет. Рассказ благополучно опубликуют в Америке, и там читатели немного узнают о том, как хрипит в порывах и агониях загадочная русская душа 90-х.

Зачем я все это вспомнил и вам рассказал? Мальчик с последним айфоном, младше меня на лет 10, а то и больше, не знает, как перематывалась пленка аудиокассеты простым карандашом. И точно не поймет, почему я не хочу порой перематывать собственную жизненную пленку и возвращаться туда. В ту эпоху. И почему я корю себя за эту память, которая не дает спокойно отпустить время и лица.

В одном рассказе я сказал, что мы –дети 90-х, подростки нулевых. И еще добавлю, что мы теперь — взрослые, потерявшие что-то очень важное, и до сих пор не найдя его в будущем, ищем в памяти прошлого.

На Мончаге новые дома. Туда въехали люди, которые не знают, что творилось на пустыре, который нынче называют жилой комплекс. Старые люди и их нравы разбавляются молодыми людьми и нравами. В каждом дворе стоит камера. Безопасный двор, безопасный дом. Трубы снесли, подвалы тоже.  Мою школу покрасили и расширили. Новый директор, новые задачи. Они даже борются за лучшую школу района!

Модно быть айтишниками, и для этого есть все возможности. В руке детей телефон, да еще какой! Многие дети не знают, что хотеть. Родители многих детей не знают, на какую диету посадить ребенка от ожирения.

Люди берут кредиты и не верят в «черный четверг». А если и будет, то не с ними. Люди стали жить лучше. Меньше брошенных на произвол судьбы. Меньше безработицы и социального неравенства. Это хорошо.

О Саньке помню я и близкие родственники.  Деревянный крест на его могиле прогнил. Хотя дважды покрывали лаком.

Так зачем я все это вспомнил?  Не знаю. Но мне во сне снится иногда, что все было иначе, и не так. Что все исправилось в лучшую сторону. Что, как тогда, наяву, из одного подъезда выхожу я, из другого –мой маленький друг Санька, и у меня, и у него справедливо в руке по бутерброду со сливочным маслом! Санька смеется, как ребенок, а не щурится, как побитый жизнью мужик, он сытый, довольный и благополучный, и ЖИВОЙ.