ПИСАТЕЛЬ ПОИСТИНЕ НАРОДНЫЙ

Светлана РЫБАКОВА

К 95-летию со дня рождения Михаила Петровича Лобанова

 

17 ноября 2020 года исполняется 95 лет со дня рождения писателя, фронтовика, участника битвы на Курской дуге, кавалера боевых орденов Красной Звезды и Отечественной войны I степени Михаила Петровича Лобанова (1925-2016) – выдающегося русского мыслителя, критика, публициста, профессора Литературного института им. А.М. Горького, более полувека руководившего творческим семинаром прозы (1963-2014). Светлая память нашему незабвенному учителю. На таких людях наша Русская земля и держится…

Родился он близко к празднику Архангела Михаила Архистратига. Тогда на нашей земле людей еще называли «по святцам», поэтому мальчика назвали Михаилом, в честь главы святого воинства Ангелов и Архангелов.

Здесь хочется на минуту отвлечься, хотя все ниже сказанное непосредственно относится к теме нашего разговора. Если посмотреть внимательно на свое имя (речь, разумеется, идет только о христианском), то нельзя не заметить духовную связь жизни человека с его небесным патроном или, лучше сказать по-русски, покровителем. Думается, но это уже из области философии, что еще до рождения человека у Творца есть о нем Свой замысел. (Другой вопрос, претворяем ли мы его в нашей жизни, или, изменив заданное свыше направление, потом необъяснимо страдаем, а еще хуже, если пускаем все под откос…) Поэтому не удивительно, что люди, послужившие на благо нашей Родины, часто носят имена Михаила Архистратига, Георгия Победоносца, Владимира Крестителя… Сейчас даже вспомнили некогда любимого русским народом Никиту Бесогона, но позабытого   из-за неразумного указа Петра I. Или другой живой пример: автор этих строк всегда считала, что имя ей дали совершенно случайно. Лишь потому, что, по рассказам мамы, в эту ночь рождались одни девочки, и все в палате, как сговорившись, называли их Светланами. Одним словом, круговорот помыслов в природе. Однако не могу передать словами моего изумления, когда однажды услышала, что день моего рождения в том году выпал на праздник, по времени зависящий от Пасхи, — воскресение недели по Самарянке. Это святая мученица Фотина (по-гречески, Фотос – видимый свет), по-русски, Светлана. Простая грешная женщина, которая, однако, встретив Господа у колодца, куда пришла за водой, сразу поняла сердцем, что это Христос, и привела к Нему весь свой родной город. Через многие годы за проповедь о Христе она была умучена императором Нероном. Каково?! Если читающего эти строки интересует духовная сущность его жизни, то, наверное, небезынтересно будет заглянуть в святцы, узнать своего небесного покровителя, и очень надеюсь, что нечто о собственной судьбе станет ему понятным.

Вспоминая сегодня Михаила Петровича, мы, вероятно, можем сказать, что своей подвижнической жизнью этот человек воплотил в реальности замысел Творца о нем. Архистратиг Михаил был вождем небесного воинства в битве добра и зла и защитником народа Божиего. Михаил Петрович свое творческое служение начал с поиска бытийной сути судьбы нашего народа и его истинного пути в общечеловеческой истории, исследуя в своих трудах «дух времени» и вникая в тайные причины разлада русской жизни. Доктор Чехов однажды написал, что у нас всех непременно должен быть «человек с молоточком», чтобы своим стуком будить совесть в людях. Не побоюсь сказать, что таким человеком и был наш учитель. Михаил Петрович всегда называл факты общественной жизни и поступки конкретных людей своими именами, и возражать было невозможно, потому что в его словах заключалась правда, о которой другие говорить опасались. Еще думается, что Михаилу Петровичу открывалась промыслительная сущность исторического процесса, он умел собрать «цепь времен» от старины глубокой до дней нынешних, отчего для его читателей многое вокруг становилось на свои места. Поэтому его литературное наследие это такая глубинная высота, что, подобным мне, на нее можно смотреть, лишь запрокинув голову в немом восхищении. Труды Михаила Петровича ждут своих исследователей, сопричастного переживания и сердечного осмысления. Мне кажется, что пока еще творчество Михаила Петровича не понято, даже вполне не открыто и не оценено по достоинству современниками. Ведь для этого нужны недюжинные усилия всей нашей духовной мысли. Но если мы близко соприкоснемся с полнотой его миросозерцания, неожиданных прозрений, с накопленным за долгую жизнь человеческим и педагогическим опытом, то нам откроется такой кладезь «воды живой», что многие вопросы нашей современности начнут разъясняться, запутанное станет вдруг понятным, и твердая «почва» появится под нашими ногами. Но такие великие труды — это прерогатива мужей ученых. Мне же, простой смертной, хочется рассказать то, что открылось взору студентки Литературного института, много лет назад посещавшей семинар мастера Михаила Лобанова, замечательного мыслителя и настоящего человека.

Расскажу хотя бы кратко (творческое наследие Михаила Петровича – это океан) о его славном жизненном пути. Хотя, пожалуй, невозможно описать, как зреет и возрастает «истинно глубинное мироощущение» в человеке, его творческое созерцание. Сие тайна его души. Можно лишь только проследить вехи этого развития, повороты судьбы, и рассказать о них словами самого Михаила Петровича, написавшего однажды о сущности своего вдохновенного труда: «…Волнующий смысл нашей работы в литературе: неожиданное вдруг открытие, что кому-то нужно твое слово, по-настоящему нужно, не по-читательски. Незавидная участь – всю жизнь писать и не узнать этого».

Родился Михаил Лобанов 17 ноября 1925 года в Спас-Клепиковском районе Рязанской области в деревне Иншаково. Из «духовной биографии» моего наставника «В сражении и любви» узнала, что его отец – Петр Александрович Лобанов – заболел и умер рано, и мама

– Екатерина Анисимовна – вернулась обратно к своим родителям. В их доме к тому времени проживала уже огромная семья Конкиных, жили в тесноте, но не в обиде. Миша с братом часто летом спали на сеновале. В эти мгновения в мальчике, созерцающем ночное небо, зарождался будущий мыслитель: «Наверху, в щелях драночной крыши, построенной конусом, виднелись одинокие звезды, они завораживали детское воображение. Я начинал думать, что такое звездное небо, пытался представить себе, какие могут быть расстояния от одной звезды до другой, и сколько может быть звезд, и есть ли конец им, и что может быть дальше, если есть конец. Я уносился мыслью в страшные, непонятные мне пространства, где нет конца загадочным звездам, и чувствовал, что запутываюсь в этом пожирающем мое воображение пространстве, от которого становится жутко и отчего, я мучительно это помню, можно было сойти с ума».

На чердаке этого перенаселенного теремка, в плетеном из ивовых прутьев сундуке Миша нашел книжку «Народный университет на дому» и там «напал» на ошеломившие его лирические строки. «Поэт, написавший эти стихи, был Сергей Есенин, я учился тогда в седьмом классе и не слышал ничего о нем… Потом я по другим крупицам открывал для себя Есенина». В то время в школе «этому не учили». Однако же книжка с его именем нашлась в доме дедушки с бабушкой, кто-то ее читал.

Возможно, Миша не сразу узнал, что малая родина поэта находится близко от его дома. В начале ХХ века в Российской империи, родился такой же, как и он, крестьянский мальчик. Наделенный от природы стихотворным даром, он стал поэтом, достиг столь «громкой славы», что даже читал свои лирические строфы государыне императрице Александре Федоровне.

Затем грянувшая революция перекроила наживую государственное устройство нашей страны. Мне кажется, что именно в тот момент сбылось пророчество Достоевского: «Натура не берется в расчет, натура изгоняется, натуры не полагается!» Однако живую жизнь невозможно загнать в прокрустово ложе теоретических схем и умственных построений. Поэтому глобальные перемены в жизни России так не смогли изменить глубинную суть духа русского народа. Все это движение революционной эпохи, как в капле целый океан, отразилось в судьбе Сергея Есенина.

Михаил Петрович в своем слове о нем «Поэт поистине народный» сказал: «Главная сила есенинской поэзии – в ее лиризме. В напряженности лиризма выразились вся глубина и драматичность душевных переживаний поэта в переломную эпоху. Душа поэта стала тем полем мучительной психологической борьбы, которая является уделом великих поэтов в новые, мучительно рождающиеся эпохи. Истинный поэт значителен не только своей поэзией, но и как тип своего времени… Поэзия Есенина сильна своей проникновенной связью с внутренней жизнью людей, с их сокровенными чувствами, сильна ощущением трепета действительности, искренностью участия к человеку. И поэтому, дитя своего времени, эта поэзия волнует и нас, живущих в другую эпоху… Покоряющая сила есенинской лирики прежде всего в ее удивительной человечности. Душе поэта доступны тончайшие человеческие переживания, она полна сочувствия к преходящей жизни человека на земле».

Эти слова справедливо можно отнести и к жизни и творчеству самого мыслителя Михаила Лобанова. Однако увлеклась, рассказ об этом еще впереди, а сейчас вернемся к нашему повествованию.

Такова была у Михаила Петровича земля родимая, отчий дом, та стержневая, укрепляющая его всю жизнь, «Твердыня духа». Он сам пишет, что многие годы: «…я был под сильным влиянием почвенничества, под обаянием народного характера. В нем именно, а не в обструганных цивилизацией интеллектуалах виделась мне самобытность нравственная, эстетическая, та жизненная сила, которая питает и саму культуру».

Это мощное основополагающее начало вносила в его земное бытие мама. Вся ее жизнь была подвигом любви и самоотречения. Екатерина Анисимовна дала слово умирающей подруге, что взрастит остающихся после нее пятерых малышей, и поэтому вышла замуж за ее вдовца. В этом браке родилось еще четверо ребят. В итоге она поставила на ноги и воспитала хорошими людьми одиннадцать детей. Когда все выросли, разъехались, и мать осталась одна, именно сюда, устав от суеты столицы, жизненных и литературных нестроений, стремился приехать ее старший сын. «Комната ее, — вспоминал Михаил Петрович, — превратилась в светелку, где я по приезде, чувствовал как нигде какое-то особое умиротворение. Это и была моя «почва», «психологическая почва». И так много значащие для меня откровения черпал не из книг, не из общения с умниками, а из разговора с матерью, из ее рассказов… Однажды я услышал от мамы: «Какая-то я чудная! Что ни сделаю – все рада. Рада, что картошку покопала, все в доме к празднику прибрала, письмо от кого хорошее получила, за день как устала, до постельки добралась, в добром здоровье встала – всему рада!» Нечто подобное, только в других проявлениях, приходилось испытывать и мне, что в какой-то мере передавалось и моим книгам».

А тогда, в детстве, на рязанском приволье появились начатки его многоплодных трудов на ниве русской литературной мысли. В библиотеке деревенского клуба любознательный мальчик перечитал все книги. Через много лет на этом месте появится новый Дом культуры и 12 декабря 2019 года ешкурские жители, почитатели таланта своего земляка, присвоят ему имя Михаила Лобанова. А также примут решение проводить здесь всероссийские Лобановские чтения.

В местной районной газете «Колхозная постройка» были напечатаны первые Мишины рассказы. В школу приехала сотрудница газеты, познакомилась с ним, чем подкрепила его «писательскую славу».

А потом редактор выдал гонорар, и навсегда запомнилось: «С какой радостью бежал я домой, чтобы отдать матери свой первый литературный заработок!»

Летом 1941 он закончил седьмой класс Екшкурской средней школы. Запомнилось, что 22 июня было жарко, собирался идти на рыбалку, вдруг в полдень по радио объявили, что немецко-фашистские войска напали на нашу страну. Из репродуктора гремела бодрая музыка, и пятнадцатилетнему подростку стало даже весело. Но прошло всего несколько дней, и все изменилось вокруг, и прежняя жизнь показалась невозвратным раем.

В январе 1943 года из 10 класса Михаил Лобанов был призван в армию. В семнадцать с небольшим он на себе испытал, что такое война: не успев закончить Благовещенское пулеметное училище, был отправлен на Курскую дугу. Прибыв на передовую ночью, глядя на небо в трассирующем свечении, в бегущих друг за другом огненных светлячках, молодой боец испытал духовный подъем от того, что «все там вместе, вся армия, все делают сообща что-то налаженное…».

Самое загадочное: когда читаешь воспоминания Михаила Петровича о боях на Курской дуге, не покидает чувство, что ты вместе с автором отстранен от понимания, что в данный момент происходит. Солдаты бегут вперед, стреляют, гибнут, но то, почему, выполняя задание, им надо стремиться именно в эту точку, и за какое время туда нужно попасть, знает только один некто, смотрящий откуда-то издали и повелевающий неисчислимыми человеческими жизнями.

9 августа 1943 года солдат 58-го гвардейского стрелкового полка 18-ой стрелковой гвардейской дивизии Лобанов был ранен в бою осколком мины. Задетой оказалась рука, и один из командиров велел отправляться в санбат. «Я уже видел, куда надо выходить на дорогу (прямо на горку), как послышался гул самолетов. Они летели прямо на меня, с чужим, обращенным к чему-то далекому гулом, и, когда они были уже почти над моей головой от них отделились и пошли вниз застывшими рядами длинные бомбы. И мне показалось, что они падают на меня. Уже очнувшись в окопчике, вбуриваясь в него головой, плечами, всем телом, чтобы уйти в землю, услышал я грохот, от которого вздрогнула земля. Рвалось и дрожало, казалось, около окопчика, в который я впаялся, не знаю, как это долго длилось. И когда стихло, я все еще долго не верил, что все это кончилось».

После войны писатель вспоминал, что на передовой не было никакого страха. Лишь в этом окопчике «инстинктивно ужаснулся я, что вот здесь и настигнет меня смерть». Однако шли годы, и повторялся сон, что опять отправляют на передовую: «И я просыпался, не знаю – от страха, тоски ли. И радовался, что это сон. И удивляло меня: почему осколок мины угодил мне в руку, когда я бросился на землю, а не в грудь, не в сердце, не в голову. И вообще, почему я остался в живых? Неужели какое-то предопределение, что я должен еще жить и что-то делать вместо тех и за тех, лучших из моего поколения, кто остался на поле боя? И не безмолвствовать, когда они уже не могут подать голоса…» Этому убеждению Михаил Петрович остался верен навсегда.

За участие в сражениях Родина наградила его двумя боевыми орденами – Красной Звезды и Отечественной войны I степени.

После ранения и трехмесячного пребывания в госпитале в Ульяновске он был признан негодным к воинской службе и как отличник без экзаменов зачислен в Московский университет.

В 1949 году окончил филологический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова. Защитил в университете кандидатскую диссертацию по своей книге «Роман Л. Леонова «Русский лес». (Впоследствии с Леонидом Леоновым их соединила многолетняя дружба). После университета Михаил Петрович некоторое время жил в Ростове-на-Дону, куда уехал по зову души, быть там, где творил писатель Михаил Шолохов. Прочтение «Тихого Дона» вызвало у молодого критика потрясение его художественной силой. Впоследствии он вспоминал: «Когда поезд мчался по донской степи, я из окна вагона смотрел на расстилающиеся степи и все думал: неужели этот великий писатель живет в наше время?». Однако долго задержаться в Ростове не сподобилось, по словам самого Михаила Петровича: романтику переборол туберкулез, «хотя от того благоговение перед творцом «Тихого Дона» не исчезло». Вскоре болезнь вернула его в Москву. Встреча с Шолоховым произошла только через десять лет и оставила в душевной памяти Михаила Петровича глубокие переживания. В годы своей работы (с 1958 по 1962-ой) в газете «Литература и жизнь» (ныне – «Литературная Россия») Михаил Петрович писал и о Шолохове, и о Леониде Леонове, Борисе Шергине, Алексее Югове, Анатолии Калинине, с которыми был дружен…

В шестидесятые годы открылась и новая стезя его служения нашему народу. В 1963 году Михаил Петрович стал руководителем творческого семинара прозы, профессором Литературного института им. А.М. Горького. Подвизался он на ниве воспитания творческой молодежи немногим больше половины столетия, вплоть до 2014 года.

Всю свою долгую и нелегкую жизнь он всегда оставался правофланговым в строю  патриотов России. В 1960-е годы, когда Михаил Петрович стал членом редколлегии журнала «Молодая гвардия», по словам В.В. Кожинова, там начало складываться «новое направление» и «прежде всего в статьях Лобанова… но стало явным для всех позднее».

Особый резонанс вызвала его статья «Просвещенное мещанство», в которой он, в 1968 году, писал, можно только поражаться его прозорливости, что в будущем «рано или поздно смертельно столкнутся между собой две непримиримые силы – американизм духа и нравственная самобытность» русского народа («Молодая гвардия», 1968, № 4). Один бывший работник комсомольского журнала А. Янов, эмигрировавший в Америку, в своей книге «Русская идея и 2000 год» вспоминает, что «даже на кухнях говорили об этой статье

шепотом…», «сказать, что появление книги Лобанова в легальной прессе, да еще во влиятельной и популярной «Молодой гвардии» было явлением удивительным, значит сказать очень мало. Оно было явлением потрясающим… Здесь яд и гнев, которые советская пресса обычно изливала на «империализм» или подобные ему «внешние» сюжеты, на этот раз были направлены внутрь. Лобанов неожиданно обнаружил червоточину в самом сердце первого в мире социалистического государства, причем в разгар его триумфального перехода к коммунизму… Язва эта, оказывается, в духовном вырождении «образованного человека», в отличие от ВСХСОНа Лобанов верит в потенции советского режима».

Уже тогда будущие «архитекторы перестройки», самый ярый из них А. Яковлев, обвиняли молодого автора столь нетипичных для его времени публикаций в «антимарксизме», «внеклассовости», «почвенности», «русском шовинизме» и т.д.

В 1970-е годы нападкам людей, не любивших историческое прошлое России, подверглась книга Михаила Петровича «А.Н. Островский». Жизнь великого драматурга, описанная вопреки омертвелым «канонам» «революционных демократов», вызвала гневную критику, что Лобанов неправильно, «внесоциально» описывает имперскую Россию, бывшую, по их мнению, лишь «темным царством».

Однако самая драматическая страница в жизни моего учителя произошла после опубликования в 1982 году в журнале «Волга» статьи «Освобождение». В ней говорилось о замалчиваемой современными историками народной трагедии – голоде в Поволжье в 1933 году. Сам генсек партии Ю.В. Андропов потребовал принять постановление ЦК КПСС, осуждающее статью Лобанова. Последовали гонения, проработки и прочее…

Но вскоре вдруг наступила «перестройка», и в непродолжительное время бывшие марксисты и комсомольские вожаки «перековались» и неожиданно стали ярыми противниками советской власти, либералами, модернистами… А Михаил Петрович продолжал славить великую Россию. Это был человек, всю жизнь совершающий поступки, согласные с голосом совести и до самого конца верный своим убеждениям. На его слова и действия никогда не влияли никакие «ветры перемен». Зато, повторюсь, многие общественные деятели, имевшие в не столь отдаленные «советские» времена большие льготы и почести, стали выливать на эти времена мутные потоки, отрицая все – плохое и хорошее, которого было немало, унижая русский народ и обвиняя его во всех смертных грехах. И Михаил Петрович вновь поднялся во весь рост и стал на защиту своего народа, рассказывая новым поколениям правду о любимой России. Одна за другой появлялись книги «Великая победа и великое поражение» (2000), «В сражении и любви» (2003), «Память войны» (2006), «Оболганная империя» (2008), «Твердыня духа» (2010).

Однако для меня, человека верующего, самое главное – это взаимопонимание души человека и Бога. Ведь в свое время Христос каждому из нас, не взирая на лица, должности, мировоззрение, социальное положение задаст одни и те же вопросы, совсем не о достижениях в чем-то или чего-то, а о простом, но самом сущностном: «Ты дал стакан воды жаждущему? Не воровал, не прелюбодействовал? Отца и мать не обижал? Накормил голодного? Проведал больного?» Могу с радостью свидетельствовать, что Михаил Петрович был настоящим искренним христианином. Однажды он рассказывал мне, что когда в послевоенное время в стране объявили об очередной переписи населения, то в народе говорили, что одним из пунктов ее может вновь стать вопрос о вероисповедании. Когда Михаил Петрович завел об этом речь со своим старшим другом писателем Леонидом Леоновым, тот говорил с ним уклончиво. «Как же это, Леонид Максимович? Нельзя промолчать… Ведь это будет отречение от Христа, – заметил тогда Михаил Петрович. – Надо отвечать прямо – верующий». Из этого разговора я сделала вывод, что Михаил Петрович был готов к исповедничеству. В те годы еще помнили перепись 1937 года, когда в самый разгар невиданных, кажется, в истории Православной Церкви гонений на веру (даже в сравнении с первыми веками мученичества) многие люди назвали себя христианами, и атеисты были в меньшинстве. Но, видимо, время отрытых гонений и мученичества прошло, и Михаил Петрович и многие верующие люди, готовые стать исповедниками, нужны были Господу на нашей земле для свидетельства о высшей истине и правде. Поэтому так сложилось, что безбожные власти, вероятнее всего, желая избежать повторения случая из довоенной переписи, исключили пункт о вероисповедании.

Фундаментальные черты его мироощущения определили две даты: декабрь 1962 и 22 марта 1974-го. В 1962 в его душе произошел духовный переворот. «Все преобразилось для

меня в мире, в людях. Все соединилось этим неожиданным для меня переживанием. Я мог подумать о знакомом человеке за тысячу верст от него, и в душу проливалась радость от желания сделать для него доброе. Мне было жаль людей, не познавших того, что открылось мне. Почему только мне, а не всем?… И сейчас я удивляюсь, вспоминая, какой же может быть (конечно же независимо от нас) неиссякаемой эта сила! Казалось, мне ее хватит на всех. Тогда в общей, коммунальной квартире жила вместе со мною семья Лины Ивановой, работавшей, как я одно время, в редакции газеты «Литературная жизнь» (нынешняя «Литературная Россия»). Она тяжело болела, умирала от белокровия. Однажды я зашел к ней, пробыл около нее много часов. Не помню, о чем мы говорили, но, видимо, передавалось в моих словах то, чем я жил тогда, эта переполненность чувством волнующего родства с людьми. Потом больная говорила своим родным, что в течение всех этих часов нашего разговора она даже забыла о своей боли, и, вспоминая теперь эти слова, я понимаю, сколько же мне давалось тогда свыше».

Как бывает обычно у людей, пришедших к вере, первый призывный подъем сменяется оскудением духовной радости. А подчас бывают и полосы внутреннего кризиса. Как пишет сам Михаил Петрович: «Ослабленность нервная, всего жизненного тонуса. И пришла мысль: единственная надежда – на причастие… я не раз слышал об отце Виталии, настоятеле храма в подмосковном городе Солнечногорске. О нем шла молва: когда он служит, кажется, что он приподнимается над полом храма. И когда я его увидел – старца с ликом праведника, похожего на Николая Угодника, излучающего вокруг себя тихий свет, — я целиком отдался душой во власть ему. Всю службу я простоял в полной отрешенности от всего житейского. И никогда никакой церковный хор не производил на меня такого волнующего действия, как слабое, какое-то надтреснутое пение «Херувимской» старичком и старушкой: они, казалось, с трудом стояли на ногах и, когда опустились на колени и продолжали издавать все более слабеющие звуки, — меня пронзила догадка, что такое и может быть при последней Литургии на земле.

С перехватившим горло волнением подходил я к чаше, уже не видя священника, принял я причастие, чувствуя, что происходит во мне что-то необыкновенное. Из храма вышел я с заливавшим душу ликованием. Христос во мне! И я в Нем!

И все дни я жил с поразительно ясным, реальным ощущением вошедшего в меня Христа. Его благодати, несокрушимой силы, через которую я смотрел на мир, на людей, испытывая невидимую мне ранее крепость духа, как будто и не было подавляющей меня до этого немощи. Отсюда веду я новый период в своей духовной биографии, как, впрочем,

и в своей литературной работе. Чуткий к моему слову В. Кожинов, к удивлению моему, заметил этот перелом и в моих писаниях, в которых, как он говорил мне, с 1974 года все более явственно выражена «твердыня духа» (название одной из моих статей)».

Еще меня очень тронул и запомнился на всю жизнь один случай. Михаил Петрович, когда я стала болеть от сильного переутомления (дело дошло до капельниц), предложил свою помощь в покупке для меня лекарств. И я даже растерялась от неожиданности. Сердечно его благодарила, сказав, что тут дело не в лекарствах, а в необходимости хоть изредка давать себе отдых. Сейчас точно знаю, что Михаил Петрович не только мне поддержку предлагал, но многим в своей жизни оказал реальную и большую помощь, что было необходимой потребностью его верующей души. Это касалось друзей-литераторов, попадавших в тяжелые обстоятельства жизни, и особенно его студентов.

Надо сказать, что педагогическая деятельность приносила Михаилу Петровичу не только многие радости, но и хлопоты и даже сильные волнения. Мастера семинара один раз даже вызывали в Комитет безопасности, чтобы он объяснялся за своего воспитанника.

Осенью 1966 года арестовали студента Литинститута Георгия Беликова. История  получилась странная. Он отлично защитил диплом весьма талантливой повестью «Иванова топь», после чего был заключен договор с издательством «Советская Россия». В день своего приема в партию Беляков принес в партбюро Литинститута письмо с безумными по тем временам обвинениями Коммунистической партии в «кровавых преступлениях», «геноциде народа». Вскоре на квартиру к Михаилу Петровичу явились двое молодых людей, назвавших себя сотрудниками Комитета безопасности. Улыбаясь очень вежливо, они сообщили, что Беляков написал «антисоветскую пьесу» и хочет передать ее американскому посольству, и они просят написать отзыв на нее. Михаил Петрович впоследствии писал: «Вот ведь, в самом деле, что-то само, без всякой подготовки, выносит порой человека из критической ситуации! И я, не мудря, с налету пустился объяснять своим всесильным гостям, что пусть они поймут мое положение, ведь он мой студент, и я не могу писать о его рукописи в тех обстоятельствах, в которых он оказался; что же касается его пьесы, то могу твердо сказать, что если он придет с нею ко мне и скажет, что хочет передать ее заграницу, то я просто его выгоню. Гости мои даже как-то задвигались в ответ на мои легкомысленные слова, им, конечно, не то требовалось от меня, но вежливость сохранили до конца и, уходя, предложили подвезти, если нужно куда, на машине, за что я поблагодарил, оставшись дома».

Через некоторое время Михаила Петровича вызвали на Лубянку к следователю. Там стали задавать вопросы о его студенте. Михаил Петрович говорил о нем все, что можно сказать хорошего: Беляков – честный человек, талантливый молодой писатель с большим будущим, уважаемый своими товарищами по учебе… В другом кабинете человек «с неприступно строгим лицом» повторил то, о чем его уже просили визитеры. Михаил Петрович ответил то же самое, что у себя дома. Появился новый сотрудник и повел его в другую комнату, где сидело несколько человек. Вожатый представился шефом Литинститута, а по дороге назвался его земляком-рязанцем. Под конец встречи, прощаясь, он пожелал «как-нибудь посидеть в кафе за столиком». Михаил Петрович не ответил, но всю дорогу думал, как ему избежать этого сидения. Спустя некоторое время земляк ему позвонил, но он сумел увернуться от встречи. «После этого никто мне уже не звонил из грозного учреждения и туда меня не вызывали».

В Литературном институте его ждало известие, что ученика арестовали. Михаила Петровича, как творческого руководителя Белякова, видимо, спасло то, что не было никаких документальных свидетельств о его «антисоветском» влиянии на злосчастного студента. Михаил Петрович ездил во Владимир на суд и там тоже защищал своего воспитанника. Беляков получил несколько лет трудовой колонии. Однако по прошествии небольшого срока был сослан в Липецк. Увиделись они через четверть века после суда, в 1991 году. Он позвонил и попросил прочитать свой фантастический роман, который решил послать на какой-то литературный конкурс. На первый взгляд показалось, это все тот же его семинарист. «Но когда я стал читать роман, то с щемящим чувством понял, что это уже был не тот Беляков. Что-то сломалось в нем. С Лубянки начинается роман, с рассказа о ее обитателях, но где же все пережитое тогда автором, перевернувшее его жизнь? Отвлеченные, скучные разговоры чекистов… Вслед за этим я перечитал принесенную им по моей просьбе «Иванову топь», написанную почти тридцать лет тому назад, — и вздрогнул от ужаса скоротечности жизни и невозвратимости загубленного таланта».

Еще одна судьба его студента была связана с КГБ. Случилось это в середине 1980-х годов. В Литинститут из Липецка поступила бумага, где сообщалось, что студент-заочник Геннадий Рязанцев прислуживает в церкви, и прилагалась вырезка из газеты с разоблачительным фельетоном о нем. Михаил Петрович решил поговорить с воспитанником наедине, прежде чем идти вместе к ректору. Ему хотелось знать – серьезно ли он верит. Студент на его вопрос растерялся, стал говорить, что это нужно ему для будущей творческой работы. Но после разговора у ректора Геннадий с волнением признался, что сказал неправду о работе: «Я верующий». Обратимся к воспоминаниям Михаила Петровича: «Почему-то я почувствовал облегчение, услышав это: значит, дело очень серьезное, и человека надо спасать. А спасать было от чего. После фельетона на работе, в ЖЭКе, его травили, даже зная, что его пятилетний ребенок с больным сердцем на волоске от смерти. Здесь надо заметить, что ребенку пришли на помощь: я связался с писателем Иваном Дроздовым, другом и соавтором известного хирурга Ф.Г. Углова, и Федор Григорьевич через знакомых врачей помог поместить маленького больного в лучшую клинику Москвы, где ему сделали очень сложную операцию, и он выздоровел.

А сам Рязанцев был спасен довольно необычным, по тем временам неожиданным образом. Ректором Литинститута был тогда Владимир Константинович Егоров (будущий министр культуры России). После наших совместных раздумий – что же делать? – Егоров решил обратиться за помощью к… КГБ. По его просьбе кто-то из сотрудников комитета позвонил своему коллеге в Липецк, после чего прекратились как преследования Рязанцева, так и шедшие оттуда в Литинститут требования «принять меры». Признаться, чтобы доставить особое удовольствие липецким недругам моего студента, я постарался добиться того, чтобы его дипломная работа была принята при защите как отличная. Впоследствии я узнал, что Рязанцев был рукоположен в священники и служит в храме в Липецке.

В то время внутренней «прямой стезей» можно было идти, не подвергаясь преследованиям. Был у меня в семинаре студент Владимир Орловский. В выступлениях на семинарах, в замысловатых его высказываниях чувствовалась духовность его интересов, и однажды, когда мы вечером после семинарского занятия в пустой аудитории говорили с ним о его дипломной работе, я был прямо атакован его спасительными назиданиями. Он уже не скрывал своей религиозности, и передо мною, грешным, опять возникла проблема: как бы он не пустился в такое же проповедничество на экзамене по марксизму-ленинизму. Об этом я прямо ему и сказал. Вышел из Литинститута Орловский вполне благополучно (было начало восьмидесятых), а спустя годы я узнаю, что он – уже не Владимир Орловский, а отец Дамаскин, известный в церковных (и не только) кругах своей книгой о новомучениках Русской Православной Церкви, сведения о которых он собирал долгие годы в разных концах русской земли».

Хочу еще раз сказать, как я благодарна Богу, что нежданно выпала мне именно такая, творческая, дорога жизни. И что встретились на ней прекрасные люди – Михаил Петрович Лобанов и Светлана Владимир овна Молчанова (доцент Литинститута, исследователь русской классики и русской литературы ХХ в.). Сна чала стало страшно, когда Светлана Владимир овна, прочитав мои рассказы и пер едав их Михаилу Петровичу, в конце концов, предложила поступать в Лит. Сидела я в приходской библиотеке, выдавала людям

богословские книги, время от времени жила в монастырях, писала об этом от избытка души в стол, для себя впечатления и рассказы, ни о каком писательстве не мечтая. И вдруг – Литинститут. Сам Михаил Петрович Лобанов берет меня в свой семинар! В первое время, сидя на лекциях, изумлялась: как меня сюда занесло? Потом почувствовала, что на семинарах Михаила Петровича я не инородное тело. Творчество – объединительное начало для самых не похожих друг на друга натур. У Михаила Петровича был особенный талант собирать вокруг себя одаренных и по своей сути хороших людей. Наверное, в текстах абитуриентов он чувствовал созвучных себе художников. В наших семинарах всегда были неповторимые творческие личности, работавшие в самых разных направлениях: реалистических, модернистских, сказовых, фантастических, – под объединяющим началом «да будет творчество». Сам Михаил Петрович однажды написал:

«В истории семинара все было. Были и Виктор Пелевин, и Юрий Пономарев, из выпуска 1977 года, ныне о. Феодор, монах Свято-Троицкого Александро-Свирского монастыря…» (См.: В шесть часов вечера каждый вторник. Семинар Михаила Лобанова в Литературном институте. М., Изд-во Литературного института им. А.М. Горького, 2013).

Надо еще сказать, что у Михаила Петровича многими замечалась еще одна удивительная черта натуры: он в своих статьях бывал подчас резок в суждениях, точнее, называл неприглядные действа современников своими именами. Мне, как читателю, иногда казалось, может, надо бы иначе написать, не так остро… Хотя его рассуждения всегда уходили в самый корень вопроса. А по жизни наоборот он был весьма доброжелателен, на семинарах очень щадил студентов во время обсуждения рассказов и с мягким юмором относился к нашим «проколам» (мы сами, критикуя, иногда отзывались во время дебатов намного жестче). Никогда наш мастер не давил собственным авторитетом, не навязывал своих убеждений, а просто душой и сердцем рассказывал о том, что ему было дорого, исподволь передавая свою любовь студентам. И всегда давал нам свободу быть собой, мы не опасались выражать перед ним своего мнения, но если кого-то в творчестве кружил дух сего лукавого времени, то Михаил Петрович весьма бережно давал понять, что это «не художество». Однако если наш мастер принципиально был с чем-то не согласен, то высказывал свою позицию спокойно, никогда не повышая голоса, но очень веско, убедительно, и это запоминалось навсегда. Мы любили нашего учителя и, закончив Литинститут, продолжали посещать его семинар. Как было отрадно, что ему всегда можно было позвонить и поздравить с праздником, либо посоветоваться о своем новом творческом начинании, получить в ответ слово одобрения или мудрый совет. Очень больно, что теперь этого уже никогда не будет. Но у меня остались друзья, наши семинарцы, и ведь опять, это Михаил Петрович одарил нас друг другом.

Слышала несколько раз от педагогов Лита: «О! это лобановцы, молодцы». (Недаром семинар Михаила Петровича считали лучшим в Литинституте). Что и говорить, учитель отражается в своих учениках. Труды Михаила Петровича на ниве взращивания литераторов и даже монахов и священников дали много прекрасных плодов. Его «семинаристами» были архимандрит Дамаскин (Орловский), протоиерей Геннадий Рязанцев, монах Феодор (Пономарев), Алексей Серов, Василий Киляков, Сергей Тимченко, Евгений Богданов, Андрей Тимофеев… И этот список можно продолжать еще очень долго, о чём свидетельствует, например, и посещавший лобановский семинар писатель Владимир Чугунов (ныне – протоиерей) в своём романе «Причастие» (Нижний Новгород, 2017). Хотя Михаил Петрович был скромным человеком, и если бы это все сейчас услышал, то, наверное, сделал бы мне замечание, что я мыслью по древу растека-

юсь. Но, как говорится, от избытка сердца…

Ушел Михаил Петрович так, как может сподобиться только лучшим из христиан. О жизни человека говорит его смерть. (К этим словам старца Силуана, разумеется, не относятся судьбы людей, живших по-христиански, но ушедших из мира трагически. Мученики – это избранники Божии, как правило, в глубине души желавшие подвига. Бог дает людям по сердцу их, и не нам разбирать Суды Божии). Однако для меня стало откровением то, что Бог особо принимает и жизнь людей, в борьбе отстаивающих Его и человеческую правду. Давно уже для себя сделала вывод, что Бог не любит нераскаянных предателей и лицемеров, они обязательно за это расплачиваются уже в земных измерениях, как и написано: «смерть грешника люта». А вот как перед судом Божьим предстоит человек, который был здесь правдоборцем и позволял себе говорить или писать подчас резко… Уход Михаила Петровича ясно показал, что Бог такого человека приемлет, и что он в своих обличениях был абсолютно искренен, и если появлялся в его словах гнев, то праведный. Причастившись Святых Христовых Таин, раб Божий Михаил мирно перешел в жизнь вечную в день празднования иконы Богородицы «Знамение».

Отпевание совершалось в храме его небесного покровителя святого Архистратига Михаила, прихожанином которого он был многие годы. Нищая у храма спросила: «Кого хоронят? Народа больно много…» Да, пришли люди, его любившие, а их было немало. Такая чудная в тот день погода случилась: яркое солнце, голубое небо, иней на деревьях, – все переливалось. Даже на кладбище было красиво и значимо во время прощания с нашим мастером. Вдруг подумалось, что и икона Богородицы «Знамение» в день его ухода тоже стала своеобразным знаком, потому что творческая судьба и жизнь Михаила Петровича была действительно неким особым примером – «знамением» для его современников и потомков.

 

 

 

 

 

 

Читайте также: