ЧУДО ГАМБУРГСКОЕ

Ирина СОЛЯНАЯ

Продал папаня рыбу на ярманке и купил мне диво-дивное, чудо-чудное.  По гамбургской технологии изготовлено, без швов и с треугольной печатью. Я вижу, что вы народ неграмотный, не сразу поняли, об чём я. По-аристократицки – это галоши, а по-нашенскому  поволжскому наречью – мокроступы.

По Волге пароходы плывут, товары везут. На все вкусы и запросы: зерно, ткани, овечьи шкуры, воск с вощиной. А на денежки купецкие какие хочешь блага тебе – и картуз с пуговицей и тросточку с головой канюка на рукоятке. И всенепременно галоши. До чего дошло мануфактурное развитие! Эдак мы дойдем до того, что мокроступы не ерманские фабриканты будут выпускать, а наш нижегородский ремесленник. Но это лет через сто, не раньше.

Как бы вам описать чудо гамбургское? Внутри красные, панбархатные, снаружи блестят, как молынья (молынья (диал.) — молния. — Прим. автора), а уж  какой аромат производят изысканный…

 Мой папаня, Кузьма Христофорович привез их в картонном чемодане, в газетку завернутыми.   Я газетку незаметно  под подушку сунул – почитаю на сон грядущий.  А на галоши и взглянуть боязно. Так сверкают, аж в глазах мушки роятся.

Жалко только, что энто чудо мне не задаром досталось.

— Если ты и теперь, Емельян, не женишься, при таких-то галошах… — сказал  папаня и к носу моему кулак приставил.

Кулак я и раньше папанин пробовал. Аргумент убедительный, но недостаточный. А теперь в совокупе  с галошами… Крыть мне нечем.

Маманя прослезилась и платочек белый к глазам прижимает:

— Емельянушка у меня и раньше красавец был. А при галошах – не будет ему таперича отказу.

Мой папаня, Кузьма Христофорович брови насупил. И по всему виду его я уразумел, что в энтом чуде гамбургском мой последний шанс.

Прибежала  Аксютка, моя сеструха младшенькая и давай прилипать: «Покажи  да покажи галоши!» Отмахнулся я от нее как от комара: нечего над ухом зудеть. Да еще и пятен понаставит, поди, на глянце. Аксютка обижалась недолго. Побежала в людскую и давай трезвонить: «Емельян наш жениться надумал, маманя уж гостей зазывает. Будем пироги печь, холодец со стерлядкой варить. На бричке кататься, гармошки растягивать!»   Сколько суеты навела!

Я тем временем дверь в горнице на крючок накинул. Сел на кровать, покрывало уголком отвернул. Примерил галоши. Предварительно рукавом чудо гамбургское протёр.   Не могу сказать, что  такие уж они  удобные, как снаружи кажутся. Вроде как в них пальцы подгинаются. По комнате прошёлся: скрип-скрип. Чинный звук, за себя говорящий. Вот пройду по улице — все не только увидят, но и услышат: Емельян Кузьмич Половинкин свататься идёт…

И такая тоска на меня нашла, что я аппетит потерял, сердце в грудях заколыхалось и в глазах мелькание мушек усилилось. Снял я галоши и в картонный чемодан сунул, а его под кровать определил. Чувствую: ох, нехорошо мне. Волнение какое-то во всем теле, надо поспать. И соснул пару часиков, до обеда. Маманя деликатно постучалась и позвала откушать.

За обедом ничего  меня не радовало. Ел неохотно, на щи и поросячьи уши смотреть не мог. Шанежки и те в рот не лезли. Маманя озаботилась, велела киселя подать, клюквы мочёной и яблок в меду.  

— Когда сватов к  Живоглотовым засылать будем? — спрашивает папаня Кузьма Христофорович, а сам курячьей косточкой в зубах ковыряется.

— Отчего же, Кузьма Христофорович, к Живоглотовым? Девка у их — перестарок! Тощая, невзрачная,  как вобла засушенная, — вмешалась маманя.

— Цыц, заступница! — прикрикнул папаня, — от того к Живоглотовым, что  мы   с Григорием Архаровичем по такому случаю две лавки объединим, весь  купецкий ряд перестроим  и по левую сторону только Живоглотовы и Половинкины  торговать будут. Одним капиталом заживем, один пароход фрахтовать будем.

— Может, меня для началу спросить?  — захорохорился я, но тут же получил по лбу поварёшкой.  

— Не хошь от отца родного поварёшкой учение принимать – отделяйся и живи своим домом. А пока мои щи хлебаешь, то и науку терпи.

— Я к Голубковой Дарье свататься пойду. До чего хороша: белая, румяная…

— Чегоо-о-о-о-о! К прачке безродной? К ней и без сватовства таскаться можно.

И снова мне поварёшкой прилетело. Окончание семейной беседы я не запомнил, потому как на длительное время погрузил меня родитель в беспамятстве и необычное душевное спокойствие, после которого я согласен был и на женитьбу и  даже на засушенную воблу, хотя и не мог уразуметь, к чему она мне примнилась.

Аксютка меня пожалела, пришла с  мокрым полотенцем ко мне в горницу: «Навряд  тебе с таким фонарем под глазом свататься можно. Может, папаня и передумает ишшо. Хотя при галошах энтот изъян  простительный».

Не стал я свой фонарь лелеять и  Аксютку прогнал.  А сам из-под подушки газетку достал, на коленке разгладил и стал рассматривать. До чего вещь полезная – не передать словами! Тут тебе и про русско-японскую войну, и про цены на сахар и жмых, и про посещение нашей губернской больницы генеральским денщиком. А на последней странице, самой пожамканной и испачканной, были брачные объявления. Прочел я их и закручинился. Все сплошь полные красавицы, как я и люблю, да не про меня удача.

Как вам такое? «Очень полная и приветливая девица без компрометирующего прошлого познакомится с целью брака с достойным молодым человеком не старше пятидесяти лет. Гусарам и прочим неблагонадежным просьба не беспокоиться». Или такое? «Хочу пройти жизненный путь с благородным господином, желательно вдовцом без детей. О себе: полная шатенка двадцати пяти лет с ясными глазами и чистым сердцем».  Или эдакое? «Если вы тоскуете о семейном уюте, голубоглазая пышнотелая вдова с небольшим капиталом и шестерьмями очаровательными сыночками сделает вашу жизнь прекраснее сказки».

 На пятый день, когда мой фонарь поспел до грушевого цвету, папаня Кузьма Христофорович наказал мне сбираться. Надел я тройку чесучовую,  картуз и галоши. Посмотрелся в самовар. Ничего себе женишок, не завалящий. Двинулись мы на нашей бричке с папаней, маманей и свахой Пульхерией Завалишкиной, про которую следует отдельно поэму писать. Едем прямо к дому Живоглотовых. Осталось с версту, как папаня мой кучеру скомандовал: «Стоп, ротозей распроклятый!» Я обрадовался: передумал мой родитель, кормилец ненаглядный.

Да не тут-то было! Лошади наши встали, а папаня с брички меня ссаживает: иди, мол, вдоль по улице, пущай на твою красоту люди добрые посмотрят, а мы уж следом поедем. Делать нечего, я как сын купецкий понимаю: товар надо лицом показать. Слез с брички и вышагиваю. Бабы охают, а девки глаза округляют: «Мокроступы какие… Из самого Ямбурга на пароходе приплыли, говорят». Сияние заморского чуда отвлекает их от моего фонаря под глазом.  Папаня мой, в бричке сидючи, пузо выпятил и бороду топорщит от удовольствия.

 Чувствую, однако же, что пальцы мои нещадно подгинаются, и терпеть мочи нет, а еще и полверсты не прошел.  Сваха Пульхерия Завалишкина начала меня подбадривать: «Посмотрите, люди добрые,  каков молодец! Из себя статный, на всякий взгляд опрятный. Чудо гамбургское заморское на ём, не кажному по карману,  а  токмо для нашего Емельяну». Иду я, галоши скрипят, а пуще них — мои зубы от злости и досады непредвиденной. Ох, думаю, выживу али нет в такой пытке-то?

Еле до ворот Живоглотовых доковылял. Как худая кляча приседаю, но сам хорохорюсь. Пригласил нас Григорий Архарович в дом, за стол усадил. Сидим, чай дуем, пирогами заедаем. Говорим про погоду, про цены на ярманке и про успехи русского оружия. Ну, если вы знаете, это порядок такой на сватовстве: вроде мы не за тем пришли, а совсем по неважному делу. Живоглотов на мои галоши одобрительно косится, а я выдохнуть не могу, так ноги болят – в   пору белугой реветь.

Наконец  сваха Пульхерия Завалишкина и говорит: «У вас товар нележалый, у нас купец неженатый». А Живоглотов притворяется: «Совсем я вас, золотая моя Пульхерия Парамоновна, не понимаю». А та снова заводит: «Квашня плоха, а притвор-то гож. Давайте пирог переломим». Живоглотов покраснел от удовольствия и снова своё: «О чем вы, душенька  Пульхерия Парамоновна? В толк не возьму». Не выдержал мой папаня и говорит: «Эх, Григорий Архарович, если я  своему вахлаку галоши за три золотых справил, нешто твоя Дуняшка босиком ходить будет?» Заулыбался Живоглотов, велел моему папане в хрустальную рюмку налить  рябиновой настойки  да Дуняшку позвать.

А я уж ног под собой не чую. Не токмо пальцы подломились, а уж и пятки огнем адским палят. Входит Дуняшка, засмущалась. А я на неё и не смотрю, мысль только одна: как бы мне галоши распроклятые стянуть. Была бы моя воля – в окошко бы пульнул в сторону Гамбурга или Ямбурга.  Пущай они  не пароходом возвертаются, а воздушным манером, мне уж все равно.

Пришлось мне встать, невестушке поклониться.

— Чего это он у вас шатается и на ноги, как дурная кобыла, припадает? Уж не хворый ли? — спохватилась купчиха Живоглотова.

—Какой же он хворый! Он на работу спорый!  А шатается он из стороны в сторону – от внезапной радости встречи.

Пришлось не только Дуняше, но и купчихе ручки целовать, культурными манерами  ихние  глаза от моих галош отводить.

Не помню, как сладили на сватовстве, а домой меня уж беспамятного на бричке везли. Потом неделю кровянки на пятках лечили.

А к свадьбе и фингал  притушился и мозоли сошли. Дуняшку немного откормили. Не такая уж и сушеная эта вобла, если приглядеться. Живоглотов и папаня мой лавки объединили и капиталы тож. А чудо гамбургское я в ту же газетку завернул и положил в чемодан. Пригодятся сынка сватать когда-нибудь.

***

Ирина Владимировна Соляная — юрист, кандидат юридических наук. Публиковалась в «Авроре»,   «Южной  звезде»,   «Литературной газете», «Сибирских огнях», «Молоке», «Русском Переплёте», «Юности»,    «Севере» и других изданиях. Финалист и лауреат многих литературных конкурсов и премий, в том числе лауреат фестиваля «Капитан Грей-2020»; победитель конкурса «В духе Стивена Кинга» в рамках «Недели современного писателя 2020 г. Санкт-Петербург»; победитель конкурса «Север – страна без границ- 2021»; победитель  8  Всероссийского конкурса короткого рассказа «Сестра таланта»; лауреат литературного форума «Осиянное слово-2021»; лауреат XXII фестиваля «Славянская лира-2021».