ЗВАНЫЙ ОБЕД

В прошлую субботу приехал я на званый обед к Лялечке. Ах, простите великодушно, к Ларисе Антоновне Голубевой. Явился без опозданий, за четверть часа, как по этикету положено. Но уж совсем не ожидал, что к обеду буду не одним женихом званым, а пригласят меня для сравнения с каким-то хлыщом. Вот так Лялечка! Хотя эту затею могла и ее маменька запросто уштучить. Однако же настроение мое потухло сразу, потому как я увидел, что маменька так и увивается вокруг этого хлыща. Наружности он был характерной: губы красные, усики ниточкой, нос крючком, лоб с залысинами, сам тонкий как струна. Сюртук, правда, на нем был отменный, и ботинки лаковые. Мои-то не со скрипом, уже не новьё. Зато я галстуком мог поразить – алым в мелкий горох. Это вам не с Вологодской ярманки товар завалящий, а из столичного магазина, дядюшкина присылка.

В общем, силы были равны – евошный сюртук и муругая проплешина супротив моего галстука и пшеничных кудрей, на вилочку завитых.
— Проходите, уважаемый Карп Лукич, — говорит маменька, — давайте уж знакомиться. Вот давний друг нашего дома – Пустяковский Аристарх Аристархович.
Хлыщ приподнялся с оттоманки, зад оттопырил, фалдами сюртука взмахнул и снова уселся. Ногу на ногу закинул и туда-сюда ботинком качает, лаковыми блестками любуется.
Я со всеми поздоровался, Лялечка зарделась и к столу зовёт. А папенька её уж расселся в нетерпении и на колени громадную салфетку прилаживает.

Разместились чинно, меня насупротив хлыща усадили, Лялечку на угол стола, чтобы муж был со своим углом, а маменька села рядом с папенькой, чтобы неловкости какой не допустить. По правде сказать, от Лялечкиного папеньки конфузу завсегда было можно ожидать, хоть он уж из молочного возраста давненько вышел. К примеру, после второго блюда он любил всхрапнуть, из-за стола не выходя. А чтобы скрыть тягу к непреодолимой дремоте, он лицо газетой накрывал и время от времени бодро читал новости вслух, завсегда невпопад. Но я был к тому готовый, потому что жениться собирался вовсе не на нём.

Однако ж глядя, как маменька хлопочет вокруг Аристарха Аристарховича, я почти что сник. И настроение мое не поднялось даже тогда, когда первое подали.
— Извольте откушать. Крем де бари дю поньер, — сказала маменька и ласково так улыбнулась, что всё моё нутро похолодело. Я, конечно, любитель изысков, но как это внутрь себя поместить – затрудняюсь и придумать.
Подвинул я тарелку, а в ней в белом соусе куски булки, капуста кудрявая и мелко нарубленная ботва с грядки плавают. Аристарх Аристархович губы дудочкой сделал и выдает:
— До чего аромат изысканный, в самом Париже вашему отменному вкусу позавидуют.
Маменька в улыбке расплылась, а я зачерпнул ложкой это варево – жидко и мелко. Похлебал для виду и щей жду. А разговор не клеится. Да и какой может быть разговор на голодное брюхо? Папенька Лялечкин тоже тарелку отодвинул и крякнул:
— Молодые люди, а не изволите ли водки?
Я хотел было кивнуть, но хлыщ меня снова опередил:
— Доктора из Германии советуют за обедом скуольскую воду пить. Без газу. Пищеварению способствует, и, следовательно, долголетию.
Маменька еще шире разулыбалась, аж клыки видать. Лялечка изумленными глазками на ученого человека сверкает.
— А где такую воду продают, Аристарх Аристархович? Нешто в Вологде купить можно?
— Я вам пришлю ящичек с бутылочками, у меня от прошлого путешествия в Тирольскую землю остался, — говорит Пустяковский, а сам красные губы салфеточкой промакивает.
— Что же вы ничего не кушаете? — спросила Лялечка, вспомнив обо мне, и нахмурилась.
А у меня как назло все умные слова из головы повылетели, и одна тоскливая пустота звенит. Не могу некультурную мысль о том, что порядочные люди такое не едят, культурно выразить. Хорошо, что меня папенька выручил.
— Мы, — говорит, — с Карпом Лукичем ваши финтифляндии есть не обучены. Нам щец подали бы, или ухи с головизной. А луковую похлебку с крапивой разве что вместо пургену употреблять можно.
— Ах, какой вы шутник, право, — сказала маменька злобно и хлоп его по ручище своим веером.
Велели второе подать. Я думаю: «Ну, сейчас подкреплюсь и про свою поездку на поезде расскажу. Надо инициативу перехватывать» Эх, куды там! Горячее превзошло мои ожидания в самом худшем смысле. Принесли жареных рябчиков со шпинатом. В пропорции один к одному. Один захудалый сморщенный рябчик окружен одним фунтом превосходной ботвы. С рябчиком я быстро управился, а на зелень смотрю и икаю: столько и наш козел Борька не съест. На вилку накалываю, а шпинат назад в тарелку соскальзывает.

Ну, думаю, пришла пора разговор заводить. Видно, ничего приличного не подадут нынче, а голодное урчание в животе требуется светской беседой заглушить. Вон как Аристарх Аристархович соловьем заливается, про поездки на курорты рассказывая. И на Женевском озере он бывал, и в луговых ваннах Висбадена отлеживался, и в бельгийском Спа процедуры для укрепления мужского здоровья принимал. Маменька и Лялечка глаза округлили и головками кудрявыми качают. А у меня всех поездок – пароходом пару раз от Рыбинска до Ярославля сплавал, да и то на мель оба раза садились и нас мужики телегами тянули, да еще вот свежие впечатления от железнодорожных приключений. Куда с евошными Шевейцариями тягаться?

— А знаете ли, до чего нынче техника дошла?— говорю я слегка невпопад, — чтобы до вашей Вологды доехать из нашего Рыбинска теперича можно жизнью не рисковать. Не на утлых наших пароходишках, а посуху можно добраться.
— Слыхали, — подхватила маменька, — Антон Петрович сказывал, да и сам приглашал проехаться, не так ли?
Папенька хрюкнул из-под газеты и изрёк:
— Нынче же в Ростове-на-Дону скорый поезд номер два при входе на станцию «Горная» ударился в бок паровоза товарного поезда номер сто три. В товарном поезде убит машинист и тяжело ранен его помощник. В обоих поездах повреждено по нескольку вагонов.
— Господи Святый, — всплеснула руками маменька, — да бросьте же эти ваши ужасы нам читать!
Папенька снова хрюкнул и мерно захрапел, а Лялечка ко мне поворотилась бледным лицом и пролепетала:
— Неужели же вы свою жизнь опасности подвергали ради приезда к нам?
Я устыдился и отвечал немедленно:
— Что вы, дражайшая Лялечка. Поезд наш до того тихоходный, что пассажиры выходят из вагонов, идут вдоль железнодорожных путей и грибы собирают.
— Слава Богу, а то я уж подумала, что этот поезд – сущее наказание. Ведь нынче порядка нигде не сыскать.
— Порядку на железной дороге – как нигде! — с уверенностью сообщил я, — билеты у нас по три раза на дню проверяли. К нам в купе делали визиты целые депутации. Там и ревизор, и кондуктор и обер-кондуктор. И всякий раз билеты осматривали с тщанием и подозрением, дырявить не торопились. Но к концу поездки билет мой, когда-то бывший твердой картонкой, стал на дуршлаг смахивать.
— А как насчет провианту? — со снисхождением к моему рассказу поинтересовался Аристарх Аристархович, — я вот когда в Кельн ехал, натурально нас котлетками паровыми потчевали и яйцами пашот.
— Не знаю, как там за границей, я там не бывал, — с плохо скрываемым раздражением сказал я, — а вот по нашей дороге всякий со своим едет. Мне маменька узел собрала: цыпленка жареного, пирожков с малиной, бутыль с молоком. Сосед мой по купе телеграфист Ямочкин, прихватил сала и яиц вареных, малосольных огурчиков. Сели мы ужинать, как из других купе к нам подтянулась публика. Одна купчиха с двумя сыночками везли целую кастрюлю превосходнейшего рассольника. Мы бы его три дня ели, да к утру в духоте он прокис. Пришлось за окошко вылить.
Папенька снова хрюкнул и провозгласил из-за газеты очередную новость:
— В Курске третьего дня был случайно задержан неуловимый разбойник Овсянников, долгое время своими дерзкими грабежами наводивший страх на Льговский уезд. Проходя мимо трактира, он получил по голове мощнейший удар черствым калачом, выброшенным купцом Понькиным из окна.
Маменька снова стукнула веером папеньку по руке, и тот захрапел дальше.
— А в поездах, которые направлением на Париж, чай с лимоном подают по первому требованию, — мстительно сказал Аристарх Аристархович, думая, что мне уж нечем крыть.
Лялечка в ожидании обернулась ко мне.
— Нас тоже чаем благодушествовали. Не извольте сомневаться. Кто вторым классом ехал, те на станциях выбегали и в буфетной спитой чай за копейку пили. Кто третьим классом – для тех чуваши в люминевых чайниках иван-чай кипятили на чурочках. А мы уж, первоклассные пассажиры, из кондукторского самовара в латунных подстаканниках отоваривались. Да и к чаю у нас с собой было, — добавил я и многозначительно щелкнул себя двумя пальцами пониже кадыка.

Маменька поняла мой жест правильно и заулыбалась. Подлила водочки в рюмашку и спрашивает у Аристарха Аристарховича:
— Вижу у вас тоже рюмочка пустая. Ещё не желаете?
— Зачем мне две пустых рюмки? — удивляется Пустяковский и губы дует.
Папенька про водочку услыхал и хрюкнул из-за газеты:
—Вчера в Киеве загадочно исчез прибывший из Липовца непременный член уездной землеустроительной комиссии Луберт, остановившийся в гостинице Гладынюка. В нумере обнаружена дюжина водочных полуштофов. Куда девался Луберт — неизвестно. Начаты деятельные розыски.

Подали десерт.
— Откушайте маседуан ананасный, — прилипчиво улыбается маменька и на мою сторону головку клонит. Это я как приятный знак толкую и набираюсь смелости для окончания рассказа. Хоть этот маседуан и выглядит что наш рыбинский холодец, только сладкий, но, по крайней мере, его можно без боязни ложкой наворачивать.
— «Правильный» маседуан, — начинает занудным голосом Пустяковский, — должен содержать фрукты только одного сезона. А я смотрю, тут у вас ананасы и малина…
— Кто ж его знает, в каком сезоне ананасы зреют, – виновато захихикала маменька,— мы их в оранжереях Софы Блумберг покупаем.
Пустяковский решительно от себя креманку отодвинул и напыжился. «Пыжься, пыжься, — думаю, — нам больше достанется».
— Как же дамы? — спросила Лялечка робко, — не боятся они в поезде ехать? Там мужчины и неудобства разные…
Папенька хрюкнул и выдал из-за газеты:
— В Ярославле двадцать девятого числа сего месяца Городская дума единогласно постановила, для осуществления проекта всеобщего обучения в городе немедленно приступить к постройке нескольких училищ. Дамского полу решено к учению не допускать, несмотря на недовольство суфражисток, согласных заниматься во вторую смену, чтобы не в ущерб домашним делам.
Маменька плеснула мужу в рюмашку водки, папенька залпом опрокинул её и переместился на полосатый диван, расстегнув для удобству шелковый жилет. Газета при этом не покидала его обширного добродушного лица.
Убедившись, что конфузу больше не будет, я продолжил щекотливую тему.
— Поначалу дамы сильно были напуганы и решились на поездку со значительным риском для дамского авторитета. Помещали дам по двое в купе, а не как у нас, по четверо. Очень несподручно на верхнюю полку в турнюрах громоздится. И потом, куда-то же надо девать шляпки! Потому сверху ехали оные шляпки и даже с вуалетками, а дамы уж по низу размещались.
— Вы сами это видели? — хмыкнул Аристарх Аристархович, упустивший шанс покорить лялечкино сердце рассказами, — на германских железных дорогах купе общие. И из поездки таинства никакого никто не делает. Дамы там эмансипированные, любому господину быстро его место укажут.
— Упаси Пресвятая Богородица меня зыркать за дамским полом, если мое сердце давно и бесповоротно принадлежит наилучшей представительнице прекрасной части обчества, — сказал я и поцеловал ручку Лялечке, а затем и ее маменьке, и продолжил, — дьячок сказывал. Ему можно везде заходить с богоугодной целью. До такой степени того дьячка опозорили Рыбинские дамы, что даже рассказать совестно.
— Ах, расскажите же, расскажите! — потребовала Лялечка, но я прикидывался смущенным и очень застенчивым.
— Ах, негодник, молвили про альфу, давайте же и про омегу, — скосила глаза на дрыхнущего папеньку маменька.
— Ну, — развел я руками, — уж вы меня не выдавайте. Все-таки божественный чин. В общем, дамы наши корсеты поснимали, не только что шляпки. И заместо блузонов переоделись в простые длинные рубахи. Поначалу сидели в купе как мышки, а потом и в дамскую комнату стали фланировать, прямо по коридору. Ссылаясь на жару и духоту. А дьячка к себе позвали, чтобы он им окошко открыл. Так бедного дьячка от женских духов и пудры сморило, что он только к утру второго дня из дамского купе выбрался.
— Это уж никуда не годится! — вскочил Аристарх Аристархович и с силой шмякнул салфетку на стол.
Расхохотавшиеся Лялечка с маменькой резко умолкли и стали Пустяковского уговаривать, чтобы он вернулся. Но тот уже был непреклонен. Не только за стол не хотел, а и вовсе в сторону прихожей направился, на ходу сюртук поправляя.
Папенька дернулся на диване, хрюкнул и из-под газеты произнес:
— Горячие прения в земском собрании вызвал представитель церковно-приходского попечительства, доказывающий принадлежность здания сормовских школ церкви. Управа постановила, большинством против двух голосов, предложить попечительству искать свои права через окружной суд. К эдакой-то свинячьей матери.
Подозреваю, что последнее предложение было совершеннейшей отсебятиной, а не пропечатанной новостью в уважаемой газете.

Когда хлопоты в прихожей поутихли, а вспыливший Аристарх Аристархович хлопнул дверью, поникшая маменька и сияющая Лялечка вернулись в гостиную.
— Не тужи, дочушка. Этот парамошка не из нашего лукошка, — подмигнул папенька и чокнулся со мной полной рюмашкой. Заедали заливной стерлядью. Папенька велел из кухни принести «человечьей еды, а не этой собачьей мерзости, чтоб её!» Газетка с недочитанными новостями валялась на полу, а мимо окошка проехала бричка с проигравшим жениховство Пустяковским.