ХРИСТИАНСТВО VS ЯЗЫЧЕСТВО, ИЛИ ДЕДУШКА ЕВФРОСИНИИ ПОЛОЦКОЙ

Наталья ИРТЕНИНА

Из книги «Очерки русской святости»

Современные историки опровергают общепринятую в советское (да еще и в наше) время концепцию, что христианскую веру на Руси насаждали силой — «огнем и мечом». Единственным доказательством этой концепции является полный противоречий рассказ поздней Иоакимовской летописи XVII в. со знаменитым присловьем «Путята крестил мечом, а Добрыня огнем». Хотя археологические находки подтвердили, что в Новгороде действительно произошло тогда какое-то столкновение и был пожар, выжегший несколько кварталов, — вывод из этих находок проистекает совсем иной. Огнем действовали как раз новгородские язычники — против христианской общины, существовавшей в Новгороде еще до официального крещения и жившей в этих сожженных кварталах.

Единичное новгородское столкновение в советской историографии было раздуто на всю Русь. Вопреки даже очевидным фактам. Так, Ростово-Суздальская земля еще и век спустя после 988 г. оставалась по преимуществу языческой. Во времена князя Владимира Крестителя ростовцы изгнали из города епископа Феодора, не захотев принимать христианство. Никаких карательных последствий это ростовское непокорство не имело. Насильственного крещения «огнем и мечом» княжеская администрация не проводила ни в Ростовской, ни в Муромской земле, также вплоть до XII в. упорно хранившей древние верования. До начала XII столетия в Ростове существовало крупное Велесово капище, и окрестные язычники чувствовали себя вполне уверенно. Лишь с XII в. начинается мирный переход этих земель в христианство трудами просветителей — монахов, епископов, князей.

Гораздо более интересна, чем «насильственная христианизация», другая тема — русское двоеверие.

Новая вера, утверждавшаяся на крещеной Руси, еще долгие столетия имела горький привкус язычества. В городах с преобладающим славянским населением христианство охотно принимала княжеско-дружинная верхушка, «нарочитая чадь» — знать. Городское простонародье, если и крестилось по примеру князя-христианина, то суть «греческой веры» понимало плохо. Вне же городов, в селах дело обстояло совсем худо. Зависимое земледельческое население — смердов просвещать еще долго никто не собирался, храмы в селах не ставили, священников туда не слали. «Духовным окормлением» селян и городского черного люда занимались волхвы — кудесники, ведуны, «каста» языческих мудрецов, да еще сельские колдуны рангом пониже — знахари, бабы-ворожеи.

Перун-громовержец, главный бог военно-торгового сословия — княжьей дружины, в 988 г. потерпел сокрушительное поражение: был высечен, свергнут в реку и в основном предан забвению. Но Велес, подземный бог, уступать свои позиции не собирался. Это был бог тех, кто «сидел на земле» и целиком зависел от природных явлений, «скотий бог», дарующий обилие, покровитель смердьих занятий — скотоводства, охоты, отчасти земледелия. Весь север, северо-восток, северо-запад Киевской Руси — Новгородская, Ростовская, Полоцкая земли — находились под его влиянием еще и в XII столетии. «Земляной» люд, прочно связанный с землей, менять своего бога на пришлую веру не хотел. С течением веков христианство, конечно, проникало на село, утверждалось там. Но с течением тех же веков население Руси становилось лишь более «земляным» — из торгово-военной державы Русь, с центром уже в во Владимире-на-Клязьме и позже в Москве, превращалась в сельскохозяйственную страну. Крепость русского человека с тех пор напрямую зависела от прочности его связи с землей. Этим и объясняется в большой степени то, что русское двоеверие благополучно дожило и до XIX в.

Ярчайший пример двоеверия — смешения христианства с язычеством — находим в древней Полоцкой земле. В XI столетии здесь более полувека (1044—1101) правил князь Всеслав, получивший то ли от современников, то ли от потомков характерное прозвище — Чародей. Именно ему посвящены строки «Слова о полку Игореве»: «Всеслав князь людям суд правил, князьям города рядил, а сам ночью волком рыскал; из Киева до петухов, великому Хорсу (солнцу. — Прим авт.) путь перебегая, в Тьмутаракань добирался». Славу оборотня Всеслав получил еще при рождении: на голове младенца оказалось некое «язвено», которым не преминули заинтересоваться придворные волхвы. Подобные знаки — остатки родильной рубашки или иные метины — на языческий лад трактовались однозначно: ребенок рожден от огненного Змея и быть ему оборотнем-волкодлаком. Эта молва достигла даже слуха киевского летописца-монаха, записавшего, что Всеслав рожден от волхвования. По совету же полоцких волхвов князь носил это «язвено», повязанное на голову, всю жизнь, отчего и был, по словам летописца, «немилостив на кровопролитие».

В XI в. Полоцкая земля была фактически независима от Киева, более того — враждебна к нему. Враждебность и соперничество проявлялись в том числе и в делах духовных. При отце Всеслава, князе Брячиславе, Полоцк был едва ли не оплотом языческой оппозиции на Руси. Волхвы чувствовали себя здесь вполне вольготно, точа зуб на христианство, попиравшее старых богов. Позиции Велеса здесь были весьма сильны, и капища густо дымили жертвенным огнем. Но так было не всегда.

Полоцкая земля — наследственное владение знаменитой Рогнеды, жены князя Владимира Крестителя, взятой им силой еще в языческую его пору. Отношения князя и княгини были непростыми, однако завершились миром. После крещения Киева Рогнеда постриглась в монахини, основала первый  в Полоцкой земле монастырь (в той местности и поныне существуют названия речек Княгинька и Черница, а также озеро Рогнед) и, очевидно, занялась просветительской деятельностью. Ее сын Изяслав Владимирович, живший с матерью, по характеристике летописца, был «смирен и милостив, любя и почитая священнический чин и иноческий, и прилежа почитанию Божественных писаний». Но ранняя смерть этого полоцкого князя, видимо, изменила ситуацию. Рогнедины благочестивые старания были забыты, к воспитанию малолетнего Брячислава Изяславича приложили нелегкую руку местные волхвы. Они, вероятно,  взрастили его в ненависти к прочей крещеной Руси и иным ветвям княжьего дома Рюриковичей. Итогом стал кровопролитный поход Брячислава на Новгород в 1021 г. и последовавшая война с киевским князем Ярославом Мудрым.

В 1029 г. родился Всеслав. Были ли он крещен, точно неизвестно. Однако крещение младенцев в княжьих семьях стало уже обязательным, и скорее всего, младенца крестили. Что, впрочем, не мешало ему носить то самое «язвено» и перенимать у волхвов их опыт и «мудрость». Когда умер отец, 15-летний Всеслав был уже, по меркам того времени, вполне взрослым. Однако с 1044 по 1060 г. о нем ничего не слышно как о князе-воителе, каким он станет впоследствии. И единственное известное событие, произошедшее в эти годы в Полоцке, говорит о Всеславе скорее как о христианине. Полоцкая земля становится епископией, а в ее столице строится кафедральный собор Святой Софии — третий на Руси Софийский храм после киевского и новгородского, но первый по значению на западе русских земель. При соборе будет устроена библиотека с большим книжным собранием. В эти годы Всеслав вполне ладит с Ярославом Мудрым и, возможно, идея возведения собора в Полоцке, принадлежала им обоим. Возможно также, их мир был скреплен женитьбой Всеслава на одной из неизвестных нам дочерей Ярослава, но это уже область домыслов и гипотез. Немало говорят о настроениях Всеслава в те годы имена его старших сыновей: Роман и Глеб. Роман — крестильное имя князя-страстотерпца Бориса, вместе с братом Глебом прославленного в лике святых совсем недавно, в 1020-х гг., стараниями Ярослава Мудрого. Более того, и следующие сыновья Всеслава носят имена Рогволод-Борис и Давыд (последнее — крестильное имя святого Глеба). Подобное демонстративное уважение к первым русским христианским святым было бы невозможным со стороны князя-язычника и вполне естественно у воцерковленного человека. Мало того. Борис и Глеб пострадали от руки братоубийцы (Святополка Окаянного) во время междоусобия. Всеслав словно подчеркивал, называя так сыновей, что не желает новых кровавых распрей на Руси. Очевидно, огромная заслуга в этом принадлежит Ярославу, недаром прозванному Мудрым.

Но Ярослав в 1054 г. умирает, и с его сыновьями у Всеслава ладить получается не слишком. Еще в 1060 г. он  выступает с ними в совместный удачный поход против степняков-торков, но пять лет спустя уже в открытую конфликтует с тремя Ярославичами. Всеслав начинает войну. Он идет на Псков и осаждает его — правда, безуспешно. В следующем году он повторяет «подвиг» своего отца, берет оружием Новгород, разоряет его и сжигает городской кремль. Кроме большого полона войско Всеслава увозит с собой паникадила (светильники) из Святой Софии и колокола с соборной звонницы. По мнению историков, эти трофеи понадобились полоцкому князю для оснащения и украшения собственной Святой Софии. (У полоцкой Софии к тому же было на один купол больше, чем у новгородской, — дух соперничества достался Всеславу едва ли не по наследству от отца.)

В «Слове о полку Игореве» этот поход описан так: Всеслав «…утром отворил ворота Новугороду, расшиб славу Ярославову, поскакал волком от Дудуток до Немиги». А далее: «На Немиге снопы стелют из голов, молотят цепами харалужными, на току жизнь кладут, веют душу из тела». Всеслав не остался безнаказанным. Трое Ярославичей выступили против него сообща большим войском, по пути «взяли на копье» полоцкий город Менск (будущий Минск) и встретили дружину Всеслава на реке Немиге (Неман). В лютой сече победа, скорее всего, не досталась никому: полоцкий князь бежал, Ярославичи не стали его преследовать, сами обессиленные. Кстати, умение Всеслава ловко и внезапно убегать от врагов, о чем не раз упоминает летописец, также, очевидно,  внесло лепту в создание образа князя-оборотня, рыскающего в ночи волком, обгоняющего солнце.

Дальше события развивались с попеременным успехом для Всеслава. Полгода спустя Ярославичи сумели хитростью захватить полоцкого князя, и он больше года провел в заточении в Киеве вместе с двумя сыновьями. В сентябре 1068 г. Русь пережила нашествие степняков-половцев. Случайно или не случайно нашествие совпало с замыслом полоцкой дружины, квартировавшей в Киеве на старом Брячиславовом дворе, освободить своего князя. Слова летописи скупы, но и по ним можно кое-что восстановить. Еще до того как трое Ярославичей, снова совокупившись, отправились бить половцев, в Киеве произошло некое смятение. В результате часть, а может, и большая часть полоцких дружинников оказалась также брошена в темницу. Можно предположить, что полочане сделали попытку вытащить Всеслава из заточения. Скорее всего, опирались они при этом на киевский люд, играя на недовольстве киевлян своим князем Изяславом Ярославичем.

Недовольство киевлян было двоякое. С одной стороны, княжьи дружинники, ведавшие административными делами, творили произвол — злили горожан и окрестных смердов поборами и «творимыми вирами» — надуманными штрафами. С другой, по некоторым предположениям, выдался неурожайный год, а может и несколько лет, и перед людьми вставала очевидная перспектива голода. В этом случае недовольство князем носило явный языческий оттенок — в дохристианские времена князь считался верховным жрецом, ответственным за милость богов. Не исключено, что эти настроения киевлян стали подогревать в собственных целях волхвы, связывавшие со Всеславом свои надежды на языческий реванш. В этом случае у Всеслава должна была быть уже устойчивая репутация скорее язычника, чем христианина. Это находит подтверждение в «Слове о полку Игореве»: у Всеслава «вещая душа в отважном теле». Вещий — это тот, кто ведает, ведун, волхв, чародей. В передаче автора «Слова…» тоже вещий Боян, легендарный песельник, «Велесов внук», так отозвался о Всеславе: «Ни хитрому, ни разумному, ни в гаданиях искусному суда божия не избегнуть». Всеслав гадал по птицам, предсказывал, видел, слышал и знал то, что обычному человеку не по силам, и в довершение всего слыл оборотнем. Выгоды от такого князя для сторонников старой веры в случае его вокняжения, к примеру, на киевском столе казались очевидными. Хотя это опять же всего лишь предположение.

Как бы то ни было, случившийся в Киеве мятеж носил в том числе антихристианский характер. Ярославичи были наголову разбиты половцами, войско деморализовано. Изяслав с младшим братом Всеволодом бежали в Киев. Тут к ним приступили возбужденные горожане с требованием выдать оружие и коней, чтобы снова идти в поход на врага. Изяслав отказал, памятуя о том, как полочане бунтовали киевлян, и видя в вооруженных горожанах непосредственную угрозу для самого себя. Киевский же люд воспринял отказ как сигнал к действию — мятежу. Тотчас же всплыла идея освободить из темниц полоцких дружинников и Всеслава — возможно, не без подсказки остававшихся на свободе полочан либо волхвов. Что и было сделано. Видя такой поворот дела, Изяслав с братом бежали из города. Взбунтовавшееся простонародье разграбило княжьи терема и казну, а заодно был убит новгородский епископ Стефан, случившийся в то время в Киеве. Вполне допустимо, что он мог пытаться как-то противостоять мятежу и особенно полоцким дружинникам, от чьего недавнего разбоя пострадал и Новгород.

Летопись заостряет внимание на том, что освобождение князя произошло в день великого христианского праздника — Воздвижения Креста Господня. В уста Всеслава книжник вкладывает слова благодарности Животворящему Кресту: «Верил я в тебя, и ты избавил меня». Вряд ли это было лишь благочестивым вымыслом монаха-летописца, который немного ранее упомянул о рождении Всеслава от волхвования и про его «язвено». Для таких слов должно было быть основание.

Киевляне посадили Всеслава на киевский княжий стол. Летопись ничего не говорит о его княжении. Но уже то, что он не замарал себя какими-либо языческими реформами (о них монах-книжник не преминул бы сказать), на которые могли надеяться волхвы, кое о чем свидетельствует. Он мог, уже как великий князь, попытаться присвоить и новгородское княжение, но тут его опередил черниговский Святослав Ярославич — отправил туда своего сына Глеба. Не исключено, что именно этой борьбой Всеслава за Новгород объясняется произошедший там мятеж, датируемый по летописи лишь приблизительно. И совсем не исключено, что он подогревался киевским бунтом. Некий волхв, обморочив новгородцев обещаниями чудес, поднял их против нового новгородского епископа Федора и князя Глеба Святославича. Дело кончилось бы плохо, но Глеб повел себя решительно: прилюдно зарубил волхва топором. Новгородцы опомнились и мирно разошлись.

Еще один мятеж случился в те же неурожайные годы в Ростовской земле. Начали его волхвы из Ярославля. Они собрали толпу смердов и ходили по селениям, творя самосуд — убивая женщин, обвиненных ими в колдовстве и в недороде. По некоторым версиям, именно тогда был убит язычниками и ростовский епископ Леонтий.

Каким образом эти три мятежа — киевский, новгородский и ростовский — связаны между собой, неизвестно. Но то, что они происходили примерно в одни и те же годы и носили антихристианский характер, сомнений не вызывает. Это была серия восстаний под языческим знаменем. И можно только гадать, не являлся ли этим знаменем, вольно или невольно, полоцкий князь Всеслав.

В Киеве он княжил недолго. Через семь месяцев Изяслав с помощью поляков вернул себе свой стол и отнял у Всеслава Полоцк. Потом были несколько лет войны за этот город, в которой Всеслав одержал верх. Но и о Новгороде полоцкий князь не забыл — ходил на него войной и в 1069 г., и в 1077-м, а в 1078 г. сжег Смоленск. При этом он и собственные владения подвергал опасности ответных карательных походов. Внук Ярослава Мудрого Владимир Всеволодич Мономах, воевавший со Всеславом, несколько раз жег его землю, в том числе Полоцк, снова дочиста разорил Менск, не оставив в нем «ни челядина, ни скотины».

Лишь с 1080-х гг. неспокойная душа Всеслава, по-видимому, утихомирилась. С этого времени о нем снова ничего не слышно — уже до самой смерти. Зато образ князя-чародея получает развитие в фольклоре и литературе: в «Слове о полку Игореве», написанном не раньше конца XII в., и в былине «Волх Всеславьич», имеющей новгородские корни. В былине образ воинственного Всеслава за века претерпел изменения, в частности наложился на древний образ мифического князя, тоже чародея и оборотня, Волха, обитавшего неподалеку от Новгорода, у озера Ильмень. Этот Волх, сын Змея, обращался «лютым зверем коркодилом» и пожирал тех, кто не хотел поклоняться ему как богу. Таким своеобразным способом новгородцы «отомстили» своему обидчику. Впрочем, обида невелика — Волх Всеславьич выступает в былине как могучий богатырь, защитник своей земли от иноплеменников. Очевидно, изначальные, не дошедшие до нас варианты былины не столь симпатизировали этому князю.

И «Слово о полку Игореве», и былина согласны в одном: они представляют Всеслава исключительно язычником, отбрасывая все то, что касается его христианского вероисповедания. В чем причина этой однозначности? Возможно, все дело в древнем «пиаре», намеренно создававшем именно такой образ князя. Ведь волхвы, ловившие простонародье на удочку «славной старины» должны были расписывать Всеслава самыми яркими языческими красками. Также и враги полоцкого князя вынуждены были живописать его «бесоугодным кудесником», ибо ничего более позорного в христианской стране и вообразить нельзя. Тот же Боян, хотя и сам не чуждый ведовству, но живший при дворе черниговского Святослава Ярославича, распевал на княжьих пирах песни-хулы против Всеслава — маленький фрагмент такой песни и дошел до нас в тексте «Слова о полку Игореве».

Двоевер Всеслав Полоцкий, вероятно, не был счастлив в жизни. Ему выпала невезучая судьба: «Хоть и вещая душа была в отважном теле, но часто он беды терпел». Но и как христианин он сделал немало. Ну хотя бы то, что сыновья его воспитывались в христианской вере. Некоторые из них, начав княжить, строили храмы, покровительствовали монастырям, христианской культуре. И, думается, Господь был милостив к Всеславу. Ведь иначе как дар Божий невозможно расценить появление у него потомка, стяжавшего христианскую святость, — молитвенника и заступника пред Богом за весь свой род. Такой потомок был дарован Всеславу уже в третьем поколении — у младшего Святослава родилась дочь Предслава (Передслава). Повзрослев, она постриглась в монахини, стала основательницей двух монастырей, строила храмы, переписывала книги, привлекла в иноческое звание многих своих родственников. заслужила авторитет и любовь среди полочан, мирила наследников Всеслава в их княжьих распрях. Она же выпросила у византийского императора для Руси почитаемую икону Богоматери, одну из трех, по преданию, написанных евангелистом Лукой, а в конце жизни (в 1173 г.) отправилась в Иерусалим и захотела отдать Богу душу на Святой земле. Господь услышал ее просьбу и исполнил. Известна эта святая как Евфросиния Полоцкая — прославленная внучка Всеслава Чародея.

Так в истории одного княжеского рода видится история совсем иного порядка — постепенной смены религиозных парадигм на Руси.