ТЁТКА НИНА

Ирина ДМИТРИЕВСКАЯ

ТЁТКА НИНА

Дедушка, папин отец, жил от нас отдельно. Но недалеко. Через дорогу. На той, нечётной стороне улицы. И, чтобы мама с папой не волновались, через день обязательно приходил к нам вечером, ровно в семь часов. Он был отставным полковником и любил точность. У него эти визиты назывались: «отметится в комендатуре». Когда мама открывала ему дверь, он в шутку рапортовал: «Товарищ комендант! Разрешите отметиться!»
И вдруг в один из вечеров не явился. На следующий – тоже. Мы с мамой забеспокоились и пошли к нему. Дверь никто не открыл. Но у мамы были свои ключи от его квартиры… Дедушка лежал возле дивана, вверх лицом, с закрытыми глазами. Скатерть со стола была свезена, яблоки, принесённые с дачи, раскатились по всему полу, стул опрокинут, этажерка тоже. Видимо, дедушка, падая, хватался за всё, что попадалось под руку. Телевизор работал. «Не надо печалиться! – бодро пел эстрадный ансамбль. – Вся жизнь впереди!..»
Дедушкино лицо было жёлтым. Черты его выступали так резко, что казалось, будто кожа натянута прямо на череп. Мы с мамой бросились к дедушке. Он был без сознания, но вдруг чётко сказал: «Полковник Карташов прибыл!» Было ясно, что дедушка докладывает не нам. Больше, до самого конца, он не произнёс ни слова. Как будто бы тот, к кому он обращался, намеренно лишил его речи, чтобы он не мог рассказать о том, что нам, живущим, знать ещё рано.
В реанимации врач сказал нам: «Обширный инсульт. Надежды практически никакой. Два дня, в лучшем случае». Дедушку перевезли в палату, и мы круглые сутки по очереди дежурили у постели. «Дедушка, милый! – уговаривала я его и гладила по руке. – Ты только поправляйся, пожалуйста! Я поеду с тобой, куда ты захочешь, хоть на дачу. Буду каждый день туда ездить, и полоть буду, и поливать, и окучивать! Всё, что ты скажешь!» Я была убеждена, что дедушка меня слышит, и понимает, и пытается улыбнуться в ответ. Жилка у него на виске пробуждалась и начинала быстро-быстро пульсировать.
На второй день, когда мы с папой сидели возле дедушки, появилась тётка Нина – папина старшая сестра, дедушкина «родимая доченька». Я её, честно сказать, не любила. Глазки у неё были узенькие, и казалось, что она не смотрит ими, а подсматривает. Но она как-то исхитрялась их ещё и прищуривать. Вообще-то по паспорту её звали: Нинель. А дома – Неля. Но не так давно она покрестилась с именем Нина. «В честь святой равноапостольной царицы!» – сообщала она, горделиво щурясь. А ещё её выбрали в церковный совет. Поэтому вместо «спасибо» она говорила теперь «Бог спасёт!». Бог вообще не сходил у неё с языка: «Бог управит», «Бог поможет», «Бог не оставит». Насчёт Бога она всегда была в курсе, как секретарша, посвящённая в планы начальника. Но основной обязанностью Бога, судя по её словам, было «давать». Выпрашивая у дедушки и у папы деньги, она, сладко щурясь, говорила: «Уж помоги мне, грешной, а тебе за это Бог даст». Её муж, дядя Паша, работал водителем «КамАЗа» и сам был большой, как «КамАЗ». Играя со мной, он зажимал в кулаке банку сгущёнки и спрашивал: «Угадай, в какой руке? В левой или в правой?» Я не угадала ни разу. По выходным дядя Паша рекордно напивался – за все пять трезвых рабочих дней. «Ему своя машиночка нужна, тогда и по выходным пить не будет! – говорила тётка Нина дедушке. – Уж дай ты мне Христа ради денежек на «Волгу», а Бог тебе воздаст сторицей». И дедушка дал, как давал всегда, когда она просила.
– Ой, умираешь ведь ты, умираешь! – слезливо прищурившись, запричитала тётка Нина, войдя в палату. – И носик-то у тебя заострился, и губки-то побелели. Не дожить тебе до утра! Не откроешь ты свои глазоньки, не посмотришь на любимую доченьку, на свою родную кровиночку!
Я увидела, что жилка, которая обнадёживающе билась у дедушки на виске, затаилась.
– Надо срочно его соборовать! – деловито сказала тётка Нина папе. – Иди в храм, приведи батюшку! А мне ключики дай. Соборовать-то в чистом надо. Схожу к нему на квартирку и чистое возьму.
Часа через два папа вошёл в палату со священником. А тётки Нины всё не было. Священник – низенький, седой, с каким-то очень домашним лицом – соборовал дедушку без неё. Когда он смазывал дедушкин лоб елеем, я увидела, что жилка на виске снова запульсировала.
– Ты, дочка, иди, – сказал папа. – И загляни по дороге на дедушкину квартиру, ключи ведь у тебя есть. Что-то тётя Нина на звонки не отвечает.

В дедушкиной квартире был полный разгром: постель перевёрнута, ящики шкафов выдвинуты, яблоки по-прежнему валялись на полу, но к ним добавились ещё почётные грамоты, письма, фотографии, какие-то документы и книги, лежащие вверх обложками. Тётка Нина не заметила, как я вошла: она, одну за другой, хватала книги с полок и, держа за корки обложек, бешено трясла и швыряла на пол. Увидев меня, она злобно прищурилась, но тут же приняла благостный вид:
– Миленькая моя, как хорошо, что пришла. Бог тебя привёл, поможешь тётке порядочек навести. Там, на кухне, пакетики для мусора, чёрненькие. Собирай-ка в них всё с пола и выноси на помойку.
– И грамоты? И книги?
– Да что это за книги? – она пренебрежительно усмехнулась и наставительным тоном сказала: – Книга у христиан одна – Евангелие. А остальное – хлам.
Я, присев на корточки, собрала грамоты, письма, фотографии, подняла с полу знакомую коробочку, вернула в неё раскиданные тёткой медали и положила всё это на стол.
Разделавшись с книгами, тётка Нина полезла за старинное настенное зеркало и вынула оттуда туго набитый пакет из толстой бумаги. Запечатан он не был, и она, хищно прищурившись, заглянула в него и вся затряслась. Сначала она попыталась засунуть его за пазуху, потом в карман, но толстенный пакет никуда не лез. Она прижала его к груди обеими руками.
– Это я себе возьму, себе… – шёпотом забормотала она, подозрительно щурясь на меня, словно я собиралась отнять у неё этот пакет.
И тут в кармане у тётки Нины зазвонил сотовый телефон. Он исполнял какое-то церковное песнопение. Благочестивый мобильник. Тётка, плотнее прижав к груди конверт левой рукой, вынула телефон правой.
– Да, дочуша, – умильно щурясь, заговорила она. – Что, всё уже скушали? Пельменчиков себе сварите – там, в холодильнике, консервочки откройте. Я скоро уже, дочуша. Вот дедушка умрёт, похороню его и тут же приеду. И денежек привезу. Дедушка нам наследство оставил.

Дочушу эту я тоже не любила. Два года назад, когда мне было тринадцать, тётка Нина приехала с ней к нам погостить, и у мамы из кошелька пропала треть зарплаты. Мама вечно бросает свой кошелёк где ни попадя и никогда не знает, сколько в нём денег. Но в тот день ей как раз выдали зарплату, и поэтому, заглянув в кошелёк, мама пропажу обнаружила сразу.
А когда мы с дочушей вышли из дому погулять, у дочуши вдруг оказались крупные купюры, она накупила всякой всячины: конфет, пирожных, чипсов, кока-колы – и закатила во дворе для ребят благотворительный пир.
– Моя мама работает в церкви! – важно щуря такие же маленькие, как у тётки Нины, глаза, хвасталась дочуша.
– И что она там делает? – спросил с набитым ртом один из пирующих.
– Богу молится. И за это Бог ей денежек даёт.
Я, конечно, рассказала всё маме. Но когда она попыталась дочушу усовестить, вмешалась тётка Нина:
– Не по-божески это, ребёнок не украл, а просто взял по-родственному. Христос сказал: у взявшего твоё назад не требуй. Сама же ввела ребёнка в соблазн! Лежит кошелёчек – как не заглянуть? А ведь Господь предупреждал: кто соблазнит одного из малых сих, тому лучше и на свет не родиться…
То есть мама у неё ещё и виноватой оказалась.

Как только тётка Нина сунула в карман свой мобильник, зазвонил мой. Это был папа: дедушки не стало.

Отпевали его в новой часовне на кладбище. Во время панихиды тётка Нина, деловито щурясь, бегала с места на место. То поправляла погребальный покров, то отшугивала от гроба тех, кто подходил, по её мнению, слишком близко, то принималась что-то шептать священнику. Тот был высокий, черноволосый, со строгим лицом.
– Не мешайте совершать чин! – громко сказал он ей. – Станьте со всеми и молитесь!
Она, оттерев меня, втиснулась между мной и папой. Мама, пожав плечами, вздохнула и приобняла меня. Папа всё время то опускал голову, то отворачивал в сторону: ему не хотелось показывать, что он плачет. Мужчины почему-то считают слёзы проявлением слабости и стыдятся их. По-моему, зря… Тётка Нина, недовольно щурясь на него, зашептала:
– Сейчас нельзя плакать! Это потом!
Священник произнёс проповедь. Он говорил, что не для смерти создал Творец человека, что Бог не есть Бог мёртвых, но Бог живых, что у Господа все живы, что тело лишь временное пристанище души, а в доме Отца Небесного ей уготована обитель вечная. На каждую фразу священника тётка Нина одобрительно кивала. А когда он запел: «Восплачьте, все сродники…», дёрнула папу за рукав и сказала:
– Вот теперь можно плакать.

На поминках она распоряжалась:
– Не закусывайте сразу колбасой! Сначала кутью и блины с мёдом, а потом уж мясное!
Мама всё время была занята: встречала и провожала гостей, заботилась, чтобы вовремя убирали пустые тарелки и подавали очередные блюда, – лишь на минутку присаживалась она иногда с краю стола, а потом опять вставала… Папа ничего не ел и не пил. А сидевшая рядом с ним тётка Нина жаловалась:
– Ведь сам, братик, знаешь, какая у меня жизнь. Сплошные мытарства. Паша пьёт и пьёт – никакая «Волга» не помогла. А скажи ему что поперёк, кулачищем так двинет, что того гляди Богу душу отдашь. У дочуши, врачи говорят, задержка психического развития, да ещё и клептомания. Ей ведь, как и твоей, пятнадцать, а умом – сущий ребёнок, боль моя постоянная! Папа меня жалел, Царство ему Небесное, а теперь кто мне денежек даст? Один ты у меня и остался. Ты уж меня не бросай ради Бога!..
И мне стало так жаль тётку Нину, что я первый раз в жизни обняла её.
– Спаси тебя Христос, милая! – сказала она мне. – Поближе нам теперь родниться надо, поближе…
Сразу после поминок тётка Нина уехала. А мы с мамой ещё несколько дней наводили порядок в опустевшей дедушкиной квартире. Яблоки на полу остались только побуревшие с боков. Те, что получше, тётка увезла с собой, так же как хрусталь, фарфор и другие дедушкины вещи. Из яблок, наверное, сварила, дочуше компот. Или повидло. Дочуша ведь по сравнению со мной ребёнок, а дети сладкое любят.

 

Ирина Викторовна Кудряшова (литературный псевдоним – Ирина Дмитриевская) родилась и живёт во Владимире. Окончила Владимирский государственный педагогический институт имени П. И. Лебедева-Полянского. Работает учителем русского языка и литературы в школе.
Член Союза российских писателей.
Публиковалась в альманахе «Владимир» и в местной периодике.
Автор книги стихов «Жираф за шкафом» (2016) и четырёх сборников рассказов: «Сердце без тебя осиротело» (2015), Потомок Одиссея» (2019), «Время твоё» (2020), «Тринадцать рассказов» (2021).
Лауреат областного литературного конкурса «Владимирская Русь» (2011, диплом первой степени за цикл стихотворений «Андреевы храмы»). Победитель областного конкурса «Владимирская книга года – 2019» в номинации «Проза», дипломант Пятого всероссийского конкурса одного стихотворения гражданской лирики имени Н. А. Некрасова (Ярославль, 2021).