ЛИТЕРАТУРНОЕ БОГОМЫСЛИЕ ГОНЧАРОВА

И все-таки теперь уже невозможно будет следовать прежней, советской традиции «гончарововедения», ставившей этого писателя вне религии, вне христианских смыслов и церковной жизни. Автору исследования, отмеченного наградой церковного конкурса «Просвещение через книгу» (диплом III степени в номинации «Лучшая духовно-просветительская книга»), в ходе своей многолетней работы, безусловно, удалось расшифровать «молчание» писателя-христианина, точнее, его немногословие и глубоко сокрытое в гончаровских текстах евангельское благовестие.

В книге показан именно путь – не статическое состояние, невозможное для настоящего христианина, – но динамическое переживание Гончаровым веры как чувства и веры как мысли, веры как инструмента развития цивилизации и, наконец, веры как движения к личному спасению во Христе. Путь этот начинался в набожном купеческом Симбирске, продолжался в Московском университете, пролег вокруг света по Мировому океану… «Вера Гончарова менялась от десятилетия к десятилетию…» Книга знакомит нас с теми, кто обозначал и в какой-то мере направлял этот путь. Набожная мать писателя, его няня – «симбирская Арина Родионовна», городской блаженный Андрей, являвшие собой яркое воплощение «народного православия». Затем череда священнослужителей – духовных отцов и просто собеседников – в училище, в кругосветке на фрегате «Паллада», в сибирском путешествии, где Гончаров свел знакомство с «апостолом Сибири и Русской Америки» святителем Иннокентием (Вениаминовым). Наконец, человек, оказавший сильное влияние на воцерковленность Гончарова, его начальник во время кругосветной экспедиции – адмирал Е.В. Путятин, глава дипломатической миссии в Японию, позднее ревностный организатор Палестинского общества.

Но в центре внимания, конечно, литературное творчество Гончарова. Именно в нем, как ни парадоксально, громче всего звучит то самое молчание писателя-христианина, не проговаривание, но вылепливание словом, как пальцами скульптора по глине, библейско-евангельских смыслов. Три знаменитых романа Гончарова – «Обыкновенная история», «Обломов», «Обрыв» – исследователь рассматривает как трилогию, объединенную общим замыслом, который сложился у писателя еще в 1840-х годах, после издания первой книги. Возник этот замысел под влиянием и по аналогии трехчастной структуры «Божественной комедии» Данте. Гончаровские три «О», вмещая в себя невместимую, неохватную тему взаимоотношений Бога и человека, проводят читателя тем же путем, что и Данте – от ада и погибели человеческой к раю, к воскресению. Ад и рай начинаются здесь, на земле, при жизни человека. Широки врата, ведущие в погибель (Мф. 7:13), и именно потому с людьми случается «обыкновенная история», как с героем романа, чья фамилия начинается со слога «Ад»: утрата веры, самообман, обольщение миром, обрастание духовной коростой. Это притча о брошенном семени, которое попадает на камень и засыхает.

В «Обломове» иная притча. Илья Ильич без усилий обладает всем, что нужно для спасения. На нем как будто почили все или почти все евангельские блаженства – «блаженны нищие духом, чистые, плачущие, жаждущие…» Но в том и преткновение, что спасение дается тем, кто употребляет усилие. «Обломов» – это притча о ленивом рабе, схоронившем выданный ему от хозяина талант в земле, не принесшем плода и прибытка. И все же Гончаров оставляет ему надежду, не предрешает суда Господня, но сохраняет упование на милосердие Божье.

В христианской историософии Гончарова эта мысль – о принесении Творцу плода, о взращивании урожая из брошенного Им семени – главенствовала. И если в «Обломове», да и в «Обыкновенной истории», она преломляется в теме отношений Бога и человека, то в книге-путешествии «Фрегат “Паллада“» Гончаров налагает ее на пространство всей мировой истории. И здесь уже не конкретные личности, но целые народы, государства, цивилизации предстают возделывателями урожая, собирателями для Бога плодов своего культурного развития. В своей философии истории, имевшей не только религиозную, но и заметную гуманистическую подкладку, Гончаров смыкается с теми мыслителями, которые формулировали и развивали культурно-цивилизационный подход к истории: каждый культурно-исторический тип, или, иначе, цивилизация, приносит Богу что-то свое, ведет свою партию в общем человеческом хоре. В то же время Гончаров убежден: «нет другой цивилизации кроме христианской», и нет религии чище и выше христианства.
Последний его роман, «Обрыв», написан уже зрелым, много пережившим, много думавшем и понявшим, глубоко воцерковленным человеком. Если и первые два романа были полны евангельских аллюзий, реминисценций, скрытых библейских цитат, отсылок к святоотеческой антропологии, но все же их главные герои пребывали вне Христа, то самое масштабное свое произведение, «Обрыв», Гончаров не только наполняет евангельскими образами, смыслами, но и впервые в русской классической литературе изображает человека, который буквально исполняет евангельское «Царство Небесное силою берется» (Мф. 11:12). В.И. Мельник анализирует этот роман как произведение, где рисуется христианское обновление человеческой души, рождение нового человека из ветхого, где автор открывает душу своего персонажа с говорящей фамилией Райский для действия благодати Святого Духа, хотя и не прибегает к этой христианской лексике. Здесь уже не звучит тема, которую Гончаров акцентировал в первых двух романах: тема самовоспитания, самосовершенствования человека. Ко времени написания «Обрыва» для него стало важно иное: тема соработничества Бога и человека в деле спасения последнего, прохождение личности через покаяние, борьбу со страстями. Но средства литературы для такого повествования, увы, слишком ограничены.

На страницах третьего романа подняты и многие иные темы, волновавшие в те годы не только Гончарова: вера и безверие, обесхристианивание русского общества, вера и наука, вера и идеология позитивизма, для многих уже заменившая христианство, но вульгарная в своем понимании человека, лишенная идеи свободы воли, а мораль трактующая в сугубо утилитарном, прикладном смысле. «Обрыв», несомненно, самый христианский из всех романов Гончарова, но чтобы увидеть это, читателю самому нужно быть христианином, знакомым и с евангельскими смыслами, и с церковным учением, и со святоотеческой литературой.

Для читателя или критика, погруженного в иные смыслы и идеи, Гончаров – всего лишь талантливый бытописатель и моралист. Гончаровская скрытность, беспафосность и замаскированность его религиозной позиции оставляют читателю истинно христианскую свободу воли – трактовать его идеи и образы в зависимости от своих наклонностей, от устроения собственной души. Это относится не только к романам. В трех предсмертных новеллах Гончарова, которые детально анализирует В. И. Мельник, христианин выступает уже в полный рост, почти не скрываясь. В притчевой форме писатель ведет разговор о вере и уповании на Бога, о смирении и Божьем милосердии, о силе молитвы и Промысле Господнем в жизни человека, о том что «иной суд Божий и иной суд человеческий». И тем не менее неверующему читателю автор сознательно оставляет полный простор для интерпретации этих новелл как бытовых зарисовок и сатиры.

Изучение Гончарова как христианина и религиозного художника не окончено. Вероятно, нас еще ждут новые открытия, заново написанная научная биография этого оригинального русского писателя и мыслителя. Нам осталось только упомянуть о тех моментах, которые портят впечатление от работы В.И. Мельника. На протяжении всей книги бросается в глаза, что составлена она из отдельных публикаций, главным образом научных статей. Видны не только незаделанные «стыки» фрагментов этих статей, но и авторская небрежность в сшивании разнородных публикаций: частое и обширное дублирование текста, многочисленные повторы цитат, одних и тех же мыслей. Дело могла бы выправить тщательная авторская редактура. Очевидно – и к сожалению, – ее не было.

Наталья ИРТЕНИНА