КАЗАЧЕСТВО В ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКЕ НАЧАЛА 30-Х ГОДОВ ДВАДЦАТОГО ВЕКА

Екатерина ВИШНЯКОВА

   После Октябрьской революции литературная критика развивалась в особых условиях. Государственная власть имела колоссальное влияние на формирование литературного процесса. Язык художественной литературы должен был стать орудием в борьбе за подготовку сознательного и образованного читателя-пролетария. Делались попытки превратить литературную критику в способ организации литературного «дела». Этот процесс носил постепенный характер, к концу двадцатых годов, когда в печать вышел роман М.А. Шолохова «Тихий Дон», происходило его убыстрение.

             Не случайно то, что в литературной критике конца двадцатых – начала тридцатых годов особое место занимал вопрос об изображении казачества в «Тихом Доне».                      Отношение М.А. Шолохова к казакам рассматривалось тщательно и скрупулезно. Уже в феврале 1928 года в журнале «На литературном посту» сообщалось о «значительном и интересном романе М. Шолохова «Тихий Дон», дающем широкую бытовую картину жизни донского казачества…»[1]. В мартовском номере этот же рецензент дает роману более подробную характеристику: «Большое полотно казачьего быта развернул в своем романе «Тихий Дон» М. Шолохов… Интересное и в данном виде произведение это может приобрести исключительную значительность, если только М. Шолохову удастся показать, во что превратился «Тихий Дон» в бурные годы войны и революции»[2]. Подобного же мнения придерживался и автор обзора в «Литературно-художественном сборнике «Красной панорамы», писавший: «Особенного внимания и самой горячей рекомендации заслуживает роман Михаила Шолохова «Тихий Дон». Это не только «экзотический» материал, развертывающийся вначале, как история казацкой семьи Мелехова Прокопия. В дальнейшем движении повествования автор сумел с большой художественной силой повернуть к читателю всю огромную толщу казацкого быта, показать его сложную социальную ткань, необычайную спутанность классового переплета этой российской Вандеи»[3].

   В одном из первых откликов на публикацию первых глав «Тихого Дона», в рецензии критика А. Дубовикова, появившейся в майском номере журнала «Молодая гвардия» за 1928 год, акцентировалось внимание именно на казачьей тематике нового произведения Шолохова: «В романе автор рисует жизнь казачьего хут. Татарского. В центре внимания его коренное казачество – крепкий хозяйственный народ со своеобразным укладом жизни. Жизнь течет здесь ровно, спокойно. Отцы живут, как деды, и в сыновьях узнают свою молодость»[4]. Так полагает литературный критик А. Дубовиков, который, впрочем, тут же отмечает далее, что эта идиллия не может продолжаться вечно.

    Отмечалось, что в романе широко представлен целый ряд социально-значимых событий, изображены разные социальные группы, классовость при этом хотя и несколько размыта, однако сохраняется фиксированность на жизни отдельно взятого социального среза – казачества.                

      Разумеется, критики не отрицали, что Шолохов изображает сцены казачьей жизни с подлинным мастерством художника, однако иногда склонны были считать, что яркое описание казачьего, крестьянского быта в какой-то мере заслоняет в «Тихом Доне» картины социально-исторического значения. Так, понимание казачества как традиционной силы приводят И. Оксенова к мысли о том, что целью Шолохова было, в том числе, живописание казачества как реакционного элемента, лишенного «элементарной политической сознательности». В этом смысле казачество противопоставлено революционизирующему городскому началу, оно связано с почвой, традициями.

    Донское казачество в мирное время представляет собой сплав традиций, уклада и жизненного опыта, который наделяет каждого героя индивидуальными, присущими лишь ему чертами характера. И эти свои лучшие черты герои проявляют не на поле битвы, а на поле жатвы, в самые горячие для крестьянина-казака дни. «Распаду реакционности в казачестве Шолохов посвящает ряд страниц – появление Бунчука поэтому вполне закономерно, он естественное завершение процесса рождения нового казачества, чему помогла война, ибо стало при ее кровавом свете явным многое, что было ранее скрыто под спудом традиций и косности. Казаки стали понимать, что они – пушечное мясо и царская плеть для усмирения революции, казаки стали иначе относиться к офицерству, изрешетила война их незыблемую некогда веру в авторитет командира и старика.  <…> Вылепил Шолохов Бунчука почти живым и полнокровным, но не смог все же показать целиком большевистское в нем: не показан этот большевик в солдатских окопах, не показан путь его вместе с солдатами к февралю, дал его Шолохов агитатором в среде офицерства, а агитацию эту и сам Бунчук в шутку делал, знал, что не в офицерстве дело»[5].  

         Так, шолоховская поэтизация казачьей действительности рассматривалась М. Майзелем как творческая неудача писателя, шаг в сторону от идеологической направленности произведения. Он утверждал, что «Шолохову не удалось показать во всей широте ортодоксальной и реакционной казачьей массы, вскрыть явственно намечавшиеся в ней ко времени мировой войны классовые противоречия, предопределившие в известной мере позднейшую контр-революционность донского казачества»[6].  Решительно отвергая черты поэтизации реакционности казачества, М. Майзель вместе с тем отметил и положительные стороны романа, которые, по его мнению, близки к позициям пролетарской идеологической направленности казаков: «экономическая природа казацкого хозяйства, специфические особенности его уклада обрисованы Шолоховым верно и выпукло»[7]. По мнению критика, противоречия, которые Шолохову не удалось показать в событиях мировой войны, явственно проступают в изображении мирной казачьей жизни.

     Критиками справедливо отмечено, что самые красочные страницы принадлежат именно описанию станичной жизни казаков. Как известно, например, С. Динамов признает этот факт, но делает акцент на совершенно другом: «Ломок и неровен художественный строй «Тихого Дона» различны в нем… начала и концы, но есть в его кипящем многообразии и некое единство. Это – отношение Шолохова к привольной и сытой казацкой жизни, не развороченной еще войной и революцией»[8]. Слова о «привольной и сытой казацкой жизни» при этом носят отрицательную коннотацию.

    Суждения критиков концентрировались вокруг дилеммы: изображение казаков во всей их полнокровной жизни есть результат прекрасного владения темой или это проявление симпатии к контрреволюционным элементам. И. Машбиц-Веров в статье «Михаил Шолохов» утверждал, что слова одного из героев «Тихого Дона» на самом деле отражают чувства самого автора: «Ты понимаешь, Евгений…я до чертиков люблю Дон, весь этот старый, веками складывающийся уклад казачьей жизни. Люблю казаков своих, казачек, — все люблю. От запаха степного полынка мне хочется плакать…И вот еще, когда цветет подсолнух, и над Доном пахнет смоченными дождем виноградниками, — так глубоко и больно люблю»[9]. Это убеждение приводит критика к мысли о том, что «Шолохов – писатель одной темы, единого по существу героя, и вопрос вовсе не в том, “узко” или “допустимо” ли это, а в том – умеет ли он через казачество видеть весь мир, все важнейшие проблемы современности. А это зависит от самого подхода к казачеству, от того, какими глазами Шолохов его видит»[10]. И. Машбиц-Веров обратил внимание на то, что шолоховский подход к казачеству определяется полемикой с традицией русской литературы, которая изображала казака в одном амплуа – как романтико-герический тип, знакомый по произведениям Толстого и Гоголя. В «Тихом Доне», по его мнению, впервые происходит приближение образа казака к реальной жизни: «Шолохов впервые в нашей литературе подошел к казачеству по-иному, изнутри. Он нарушил и изменил традицию, ибо казачество перестало для него быть экзотической темой и сплошным героизмом – то воинственным, то разгульным, но всегда несколько диким. Показать казачество всесторонне и исчерпывающе, со всем его хозяйственным, бытовым, семейным укладом, с его тяжким повседневным трудом и жадной жаждой (по крайней мере, у некоторых) настоящей культуры – такова творческая задача Шолохова»[11]. Это замечание представляется очень важным, потому что характеризует Шолохова как первооткрывателя особого подхода к изображению казачества, ибо никто до него не брался за исполнение такой объемной и важной задачи — изобразить казачество как оно есть.

              И. Машбиц-Веров классифицирует типы казачества в романе «Тихий Дон», выделяя рядовое казачество, высшее начальствующее казачество, революционный слой казачества. Он отмечает, что Митька Коршунов, Петр Мелехов, Степан Астахов, из женщин – Дарья Мелехова находятся на одном полюсе казачьего мира, это люди, которые хотят «наслаждаться жизнью, как она есть, не мудрствуя лукаво»[12]. Эти типы рассматриваются литературным критиком, как жизненные, но не жизнеспособные, его симпатии на стороне другого полюса казачества, представителей которого он рассматривает персонально и подробно.

            Важное место в этой иерархии занимает Григорий Мелехов, который рассматривается критиком не столько индивидуально, сколько типологически: «Шолохов видит, как в казачестве нарастают новые – передовые и сознательные революционные силы, несущие в Дон культуру и подлинно человеческие и общественные взаимоотношения. Шолохов заставляет нас с любовью и волнением следить, как нарастает такой человек. И даже за громом пушек, за реками крови империалистической войны, даже в годы обще-казацкого и обще-российского патриотического похмелья умеет Шолохов углядеть все те же остатки человеческого – тот “зародыш”, который надо любовно и долго холить, и который не совсем потерян был казаком»[13].

                     Критики отметили одно из главных достоинств Шолохова-художника – его способность показать в казаке простого человека, у которого есть свои надежды и мечты: «Крепко запоминается своеобразная, мужественная охота за стерлядями в бурю, рыболовство вообще, картины летних работ на поле, казачьи состязания в бегах, охота на волков и т.д. От всего этого веет земляной неизбывной силой, неизменной любовью к жизни и человеческому труду. А над этим, таким прекрасным и заманчивым человеческим трудом, —  встает сам человек, духовно растущий, освобождающийся от тяжелой грязной коросты прошлого, казак типа Григория Мелехова или Лагутина. Все симпатии Шолохов отдает именно этому – растущему, революционно и сознательно оформляющемуся человеку, за его судьбой с особым волнением и любовью следит читатель»[14]. Эта динамическая сила, которая побуждает расти Григория Мелехова, позволяет ему проходить через все испытания, по мысли литературного критика, неотделима от революционного процесса.

               Такой подход позволяет увидеть не только диалектическое развитие общественных процессов, но жизнь и судьбу отдельно взятого человека: «Есть у Шолохова большая жалость к человеку, любовь к нему, боль за его страдания, невежество и дикость. Именно поэтому, как мы уже говорили и раньше, Шолохов умеет разыскать в казаке, за его внешней дикостью и жестокостью, — человечески-хорошее и достойное, то, что надо холить и воспитывать. И вот это же умение находить хорошее в человеке не покидает Шолохова и в “Тихом Доне”»[15]. По мысли критика, казачество рассматривается писателем не только как социальный слой, не только как общность людей, объединенная общими традицией, культурой, вероисповеданием, но как среда для формирования нового человека. И. Оксенов, напротив, подмечает в изображении казачества стихийность и стремление противопоставить своей природе нечто оформленное:  «Шолохов, владеющий очевидно, богатым запасом наблюдений… стремиться показать дореволюционное казачество в его обнаженной сердцевине. Социальный образ рядового казачества представляется в романе совершенно стихийным: звериная грубость, невежество, отсутствие элементарной политической сознательности – наряду с буйным брожением сил, еще не находящих себе достойного применения»[16].

                      Казацкая община рассматривается Шолоховым пристально, чаще всего эти наблюдения обнаруживают наряду с крепкими традициями, удивительным трудолюбием казаков, косность их мышления, приверженность старому порядку и нежелание ничего менять. «Это правда оголена Шолоховым до последнего предела. Но в авторе “Тихого Дона” она не вызывает скепсис. Он хорошо видит, что и внутри, и около патриархального куреня накопляются и действуют силы, которые рано или поздно расшатают и развалят эту вековую постройку. Однако он не торопиться с показом этих сил, отлично понимая, что здесь они не могут не накопляться сначала медленно и незаметно, чтобы загреметь потом в один прекрасный день обвалом гигантской катастрофы»[17].

                    Именно интерес к судьбе человека позволяет Шолохову рассматривать казачество не только как класс, но, в первую очередь, как общность людей, каждый из которых обладает своими неповторимыми особенностями, уникальными душевными качествами: «Идя на смерть, отправляясь в бой, суровая и мрачно настроенная сотня вдруг начинает радостно шутить и радостно смеяться, расстраивая ряды. В чем дело? Это – в ряды солдат затесался жеребенок. Обстоятельство, разумеется незначительное, пустяковое обстоятельство. Но для Шолохова это вовсе не пустяк. За этим смехом, за шуткой, за тем, что ни один из казаков, ослушиваясь начальства, не прогнал, не ударил жеребенка.  – За этой “мелочью” для Шолохова скрывается целая эпопея о сохранившемся облике человека, о человечески-добром, ласковом. И именно это человечески-хорошее скажется позже, когда сторожевой пост из тех же казаков, задерживающих дезертиров, сжалится над обманутыми, измученными людьми и отпустит их домой, дружески посоветовав: “ – Эй! Кобылка! Куда же вы на чистое претесь? Вон лесок, переднюйте в нем, а ночью дальше! А то ить на другой пост нарветесь – заберут!”»[18].

                По мнению А. Лежнева сильной стороной Шолохова в «Тихом Доне» является последовательное изображение динамического развития казачьей общины: «Роман этот еще не окончен… Однако напечатанная часть романа дает достаточно данных для того, чтобы можно было судить об общем его характере, его замысле и художественной ценности. Роман задуман очень широко, – едва ли не как современная “Война и мир”. Автор берет определенную бытовую среду, резко-своеобразную, отграниченную не столько социально, сколько исторически (донское казачество), и показывает ее последовательно: в обстановке мирного, довоенного времени, густыми мазками рисуя ее устоявшийся обиход, ее нравы, формируемые ею характеры; в годы войны, когда на фронте начинает давать первые трещины традиционное мировоззрение ее представителей; наконец, в революцию»[19]. 

                  М. Гельфанд указывал на тот факт, что Шолохов при своей любви к казакам и казачьему быту часто обнажает оборотную сторону казачества, изображая его подчас в неприглядном свете: «…простой клеветой звучало бы утверждение, что Михаил Шолохов как-то идеализирует образы своих станичников. Вряд ли есть у нас другое произведение, где бы каменный жестокий лик зажиточного мужика, столетия подряд стоявшего в карауле у реакционнейшего в мире режима, был показан с таким натурализмом. Варварский уклад и варварская овеществленная “функция” создали особую природу людей. “Звероватость” фамильной мелеховской физиономии подчеркнута в романе неоднократно. Самый роман открывается диким варварским эпизодом, сразу же дающим представление о характере и нравах изображаемой среды. Ужасающая жестокость, беспредельный эгоизм мелкого собственника, убийственный автоматизм обычного права, ударом и кровью отвечающего на малейшую попытку человеческой личности чуть-чуть выпрямиться, дух кастовой замкнутости и нетерпимости, повальное невежество, нелепейшие суеверия, – таковы основные черты этой среды»[20].

                В издании казачьей эмиграции за рубежом в 1928 году публикуется статья Санжи Балыкова, который указывает на то, что «по художественному достоинству, по интересу для казаков этот историко-бытовой роман далеко превосходит все беллетристические вещи из жизни казаков, до сего времени появлявшиеся»[21].  Цитируя первый абзац «Тихого Дона», он продолжает, отмечая особенности раскрытия темы казачества в романе: «Так начинается этот роман, и дальше читатель-казак, как будто после долгих лет отлучки, входит в старый отцовский дом, одну за другой открывая знакомые, богатые воспоминаниями комнаты, со знакомым, родным, приятным запахом, с ласкающими взор милыми предметами, слышит ласковый говор родных и видит в окно знакомую пыльную улицу соседей…В романе хорошо выдержан казачий язык, и для казачьей эмигрантской молодежи он может послужить один из ценных пособий для знакомства со своим языком, недавно прошедшим бытом и событиями тех дней…Типы героев, казаков и казачек, так живы и действительны, что если бы увидели их на улицах, кажется, угадали бы…»[22]. Действительная стороны жизни казачества предстает показанной в полном объеме, без внесения каких-либо правок и дополнений. В номере этого же журнала ранее С. Балыков отмечает, что предполагал найти во второй книге «Тихого Дона» тенденциозное освещение описываемых Шолоховым событий, но этого не произошло, к его радости: «С удовольствием признаюсь, что в своих ожиданиях я ошибся»[23].

                   И. Мотылев отмечает, что тема казачества в творчестве Шолохова раскрывается иначе, чем в предшествующей литературе. Она выходит за рамки крестьянской тематики, которая бытовала в русской литературе ранее: «Шолохов развернул широким показом картину среды, сравнительно слабо отраженной в нашей литературе – жизнь и быт казачества. Не спеша рисовал он образы на своем полотне, вызывая к жизни малое и большое, зарисовывая отдельные лица и массовые сцены, картины повседневного казацкого труда, буйства, пиршества, психологию довоенного казачеств, сложную связь людских отношений в преломлении казачьего быта – любовь, ненависть, ревность…»[24]. Литературные рецензии дают понять, что перед нами литература иного типа, художественного уровня. Казачество здесь рассматривается не в качестве местного колорита, а выступает отдельной крепкой и самобытной силой, которая подчас изображена ярче, чем носители революционного начала в романе. «В первом томе дано казачество перед войной и в начале войны. Перед нами целая галерея казаков. Все фигуры даны ярко и полно… Увлекательно и напряженно развертывается фабула. В конце книги показано возрождение критического отношения к войне у части казачества, сполохи октябрьской грозы. В последующих частях перед нами пройдут периоды октябрьского переворота и гражданской войны в своеобразной обстановке»[25]. Это почти единственная рецензия, в которой пунктирно намечается будущее романа, и предвкушаются новые повороты сюжета. В конце имеется рекомендация: «В рабочих библиотеках книга бесспорно необходима».

                  Литературный критик под псевдонимом Н.Н. пытался наметить траекторию развития сюжета произведения: «В “Октябре” идет продолжение “Тихого Дона” М. Шолохова. Надо сказать, что в отдельных частях своего романа Шолохов допускает излишнее разбрасывание, чрезмерно широкий бытовой охват… Зато, когда Шолохов опять переносит действие своего романа на Дон, то его произведение снова приобретает все те краски, которые поблекли на протяжении нескольких глав. Казачество к концу 1927 и началу 1928 годов, в эпоху стихийной демобилизации, нарисовано Шолоховым интересно и ярко». Показательно, что рецензент невольно вступает в полемику с критиками, упрекавшими Шолохова в схематичности и невыразительности образов, представляющих революционное казачество: «Типы казаков-большевиков, особенно Подтелкова, только еще научившихся играть свою новую роль революционных организаторов, еще только вступающих на путь вооруженной борьбы, показаны убедительно»[26].

                В 1929 году С. Динамов рассматривает подробно тему казачества в романе и находит, что симпатии автора принадлежат этой простой и трудовой жизни: «Ломок и неровен художественный строй Тихого Дона, различны в нем – хотя и одним узлом завязаны – начала и концы, но есть в его кипящем многообразии и некое единство. Это – отношение Шолохова к привольной и сытой казацкой жизни, не разворошенной еще войной и революцией. Полной – до краев – мерой отмерена им бережливая любовь к этой обильной жизни. Все здесь кажется ему важным и значительным, все вбирает он в свое творческое сознание, мелочи вырастают в крупное, достойное внимания, детали обретают свою ценность»[27]. По мнению критика, детали казацкого быта, изображенные в романе автором, служат не только для воспроизведения достоверности, но отражают авторский взгляд на казачество: «Так наслаиваются подробнейшие описания казачьего быта – несложного, но крепко слаженного, надежно скрепленного семьей, родством, традицией, дисциплиной. <…>  Роман густо обрастает… горизонтальными изображениями, его рост – вширь, а не вглубь, в него притянуто все, чем заполняется обиход зажиточного казачества. У Шолохова, как у домовитого хозяина, полны закрома всякого рода бытовым материалом, он не скупиться на подобные описания казачьего порядливого уклада»[28].

    Этот уклад служит плодородной почвой, на которой сформировалось казачество. Оно представляет, таким образом, не просто социально-экономический класс, а становится почитаемой традицией, домом, в котором есть свои устои и который не представляется возможным изжить: «Три стрежня высятся в этом укладе, три основных начала пересекаются в нем, из трех линий складывается бытовой ряд. Это – воинская служба, пища и пол. Умеет Шолохов передать казака на пересечении этих трех линий, умеет он показать казака в его заботах о коне, о хорошем воинском снаряжении, – казак на службе вылеплен Шолоховым мастерски. Не минует Шолохов и казака на гуляньи, на свадьбе, за столом – хорошо и вкусно едят казаки Тихого Дона»[29]. 

    Критику ясно, что этот быт казачества является его жизненной силой, его опорой, которая поддерживает складывавшийся десятилетиями порядок. По мысли С. Динамова, плавность изображения казачьего мира соответствует его глубинной сути.  Все перетекает из одного состояния в другое:  «Лучшее в нем, безусловно, то, что относится к изображению неторопливого и густого донского быта, казачьих нравов, устоявшихся форм жизни. Мир художественно выше, значительнее войны. Автор здесь не является бытовиком, вязнущим в характерных деталях и этнографии. Бытовой материал для него не самоцель. С необычной простотой чередуются у него трагические и потрясающие сцены с жанровыми картинами сватовства, гульбы или свадьбы, приобретая от этого контраста еще больше убедительности»[30]. Казачий мир держится на многовековом укладе, который революция пытается разрушить под лозунгом обновления и избавления от старого. Мирная жизнь предпочтительнее для крестьян-казаков, которые выступают в роли пахарей, а потом уже воинов. Нужно отметить, что встречаются выразительные военные сцены. «Но, в целом, они уступают страницам мира: во-первых, потому что эффект в них часто достигается чрезмерным накоплением ужасов, страшных и отвратительных подробностей; во-вторых, тем, что описания боев сумбурны и загромождены лишними деталями»[31]

                      Однако С. Динамов критически воспринимает любование писателем казачьим бытом. Для него остается непонятным, почему Шолохов столь подробно рисует быт среднего и зажиточного качества, уделяя ему много времени, при этом обходя вниманием, как революционных героев, так и казацкую бедноту: «Бытие казачества поглощается у Шолохова бытом зажиточной его части, этот быт покоряет Шолохова, оттягивает его от тех сторон действительности, на которых испытывается пролетарский писатель.»[32]. Критик отмечает, что рядовые казаки «Тихого Дона» выглядят живыми и настоящими. Они – люди со своими взглядами, переживаниями, горестями и радостями. Соприкосновение с общиной казачества в тексте оставляет зримый отпечаток в виде ярких образов, которые формируют представление о казачьем мире: «Когда пишет Шолохов об этих своих героях, то умеет так рубануть словом, что в нескольких строках – а то и словах – отольет кованый образ или непередаваемо кратко и отточено через какую-нибудь деталь, мелочь передаст большое, насыщенное явление. Прикрепит Шолохов к дому казака пару жестяных петухов – и властно сделает их метким символом всего уклада: “Кровельщик по хозяйскому заказу вырезал из обрезков пару жестяных петухов, укрепил на крыше амбара. Веселили они мелеховский баз своим беспечным видом, придавая ему вид самодовольный и зажиточный” (1, 27)»[33].  Одной фразы достаточно, чтобы охарактеризовать быт Мелиховых и снабдить его емкой характеристикой. Или в сцене, где Пантелей Прокофьевич провожает сына Петра в лагерь, задумчиво произносит: «Уехал Петро», Шолохов минимальными художественными средствами добивается максимального психологического эффекта. «То, что Шолохов  в этом отрывке сумел потрясенность выразить такой простой, казалось бы незначительной, по-своему бессмысленной, фразой (ибо, что за смысл просто констатировать факт отъезда Петра, когда все это видели и без этого?) свидетельствует о большой зоркости и такте художника: сказад бы Пантелей Прокофьевич еще слово, или если бы не скрыл он своего волнения хозяйственным обращением к Григорию, а затем, не удержавшись, не обнаружил бы его фразой об отъезде – не получилось бы такого глубокого эффекта»[34].

              С. Динамов видит истоки колебаний казачества при вступлении в революцию не в том, в чем видит их М. Шолохов. Основное недоумение С. Динамова также заключается в том, что если представители пролетариата и изображены Шолоховым (Давыдка, Валет), то изображены слабо и, главное, вне диалектического развития. По его убеждению, в романе Шолохова не показан процесс формирования революционного характера, диалектического его развития. Затем же следуют только сухие описания, которые не проясняют роли героев-революционеров в романе, а напротив, следуют внешние описания, без вскрытия внутренних процессов. «И уже не отходит Шолохов до конца второй книги (третьей еще нет) от этого суховатого стиля внешний описаний, стиля перечисления событий – ибо так их много и бег их так стремителен, что перехлестывают они через художника, не успевает он даже посторониться от них. Слишком близко еще все это, чтобы уложиться в спокойные и глубокие формы «Войны и мира»: есть такой закон искусства – о большом большое создается только тогда, когда годы спрессуют минувшее, и отпадет все случайное, наносное. Чехов, между прочим, мог хорошо описывать лето лишь зимою, а зиму лишь летом»[35].

           Н. Янчевский рассматривал «Тихий Дон» как произведение, написанное с определенной целью и потому не случайно описывающее срез казачества. «Роман Шолохова построен по следующей схеме, как она мне представляется и как ее дал автор: дано – пролетариат, буржуазия и казачество; требуется доказать, что казачество является особой национальностью, что эта национальность имеет особый исторический путь, что этот путь не совпадает с путем пролетариата, что среди казачьей национальности нет предпосылок для классовой борьбы, что казак, уклонившийся с казачьего пути, обречен на гибель, если не возвратиться в лоно казачества. Доказательству всех этих положений посвящен роман “Тихий Дон”»[36]. Н. Янчевский приходит к выводу о том, что казачество показано в романе недостаточно правдиво. Этому социальному срезу уделяется гораздо больше внимания, чем пролетариату, который изображен в отрицательном ключе. «Дон не был “тихий”. Казачья масса не была отгорожена китайской стеной от капитализма, капитал разлагал казачество.              

       В 1878 г. гласный Тетеревятников говорил на областном земском собрании о зарождающемся среди казачества пролетариате, то в 1917 г., я полагаю, тоже можно было это сделать. Но пролетариата, вышедшего из рядов казачества, почти нет в романе – там есть на периферии, так сказать, батраки, о которых мы будем говорить»[37].  По Н. Янчевскому, это является свидетельством обращения к реакционному прошлому. «Из каких элементов слагается эта реакционная романтика? Во-первых, Шолохов не отталкивается от прошлого к будущего, а, наоборот, тянет к прошлому. Во-вторых, он прикрашивает то, что было, – былое “Тихого Дона”. Он прошлое рисует в таких красках и пытается дать такое изображение этого гнусного и отвратительного прошлого, чтобы захватить читателя и привязать его к прошлому»[38].

       Н. Янчевский видит упущение автора в изображении казачества как особой национальности.  «Одним из основных лозунгов дворянской, а затем кулацкой контрреволюции на Дону являлось обоснование обособленности казачества или в качестве исторически развивающейся общины, или в качестве особой национальности. Во всяком случае (при помощи тех “традиций”, которые прививались казачеству царизмом всеми методами), контрреволюция пыталась порой вести за собой середняцкую и бедняцкую часть казачества. И, надо вам сказать – это удавалось делать»[39].

      Таким образом, ясно, что Г. Янчевский не признает казачество как особый социальный слой с своеобразными традициями и культурой и протестует против подобного отношения автора «Тихого Дона» к своим героям. «Утверждение казачества как особой национальности Шолохов вкладывает в уста всех. Пантелей Прокофьевич говорит: “Ты должен уразуметь, што казак – он как был казак, так казаком и останется. Вонючая Русь у нас не должна править”. По мнению Листницкого, Атрщиков “увязывает национально-казачье с большевистским” . У Ивана Алексеевича” всосались и проросли сквозь каждую клетку его костистого тела казачьи традиции”. <…> Проще говоря, все – и Листницкий, представитель дворянства, и представители кулачества, и представители рядовой казачьей массы, и сам автор, и большевик, – Штокман – все утверждают, что казачество есть особая национальность. Это положение чрезвычайно важно, потому что это неверно, а, во-вторых, что это по сути дела контрреволюционно. Эта та платформа, на которой стояли и до которой даже не всегда договаривались все контрреволюционные группы дворянской и кулацкой части казачества»[40].

      Утверждается, что автор понуждает своих героев говорить о казачестве не как о группе, включенной в пролетариат, а как о социальной группе, выделяющейся из общей массы пролетариата. Такой способ повествования представляется Н. Янчевскому контрреволюционным. «Каждый писатель прекрасно знает, что он пишет, и если он, то или иное пишет, то он знает зачем он пишет, почему, и чего он хочет этим достигнуть. С точки зрения Шолохова, большевизм казачьей массе чужд и является наносным явлением»[41].

      Н. Янчевскому оппонирует Н. Сидоренко. Он анализирует высказывания Н. Янчевского о казачестве как национальной системе и подвергает эти высказывания критике. «Действительно, литературным разбором романа устанавливаются им националистические тенденции, живущие в казачестве, но как историк т. Янчевский не имеет в виду казачество как какую-то национальную систему. Он говорит о том, что казачество является переменчивой по национальному и социальному составу группой, военным отрядом, насажденным в период ликвидации феодализма, усиливающимся царским правительством на торговых путях, на окраинах. Эта установка не только схематична, но и неверна, так как делает казачество придатком, тогда как на деле оно было органическим звеном определенной классово-экономической системы»[42]. 

Итак, литературные критики конца двадцатых-начала тридцатых годов отмечали целостный взгляд М. Шолохова на казачество, который показал этот социальный срез синхронически и диахронически. Наряду с духовной жизнью, стремлениями и исканиями казачества, литературные критики увидели в этой социальной прослойке привязанность к быту, традициям, косность. Однако было отдано должное изображению полнокровного казачьего быта, который оживляет страницы романа. Изображение казачества новаторски, изнутри социальной среды – также было отмечено литературными критиками. Целостное изображение казачества в романе стало импульсом литературным критикам к осмыслению его роли в гражданской войне.

[1] На литературном посту», 1928, № 4.

[2] На литературном посту», 1928, № 5.

[3] Литературно-художественный сборник «Красной панорамы», 1928, июнь.

[4] Дубовиков А. Рецензия на книгу первую романа «Тихий Дон». Молодая гвардия. 1928. №8. С. 205.

[5] Динамов С. «Тихий Дон» Михаила Шолохова. Красная новь. 1929.№8. С. 217.

[6] Майзель М. Рецензия на роман «Тихий Дон». Кн. 1.// Звезда. 1928. №8. С.162.

[7] Майзель М. Рецензия на роман «Тихий Дон». Кн. 1.// Звезда. 1928. №8. С.162.

[8] Динамов С. «Тихий Дон» М. Шолохова. Красная новь. №8. С. 211.

[9] Машбиц-Веров. И. Михаил Шолохов. Новый мир. 1928. №10. С. 225.

[10] Машбиц-Веров. И. Михаил Шолохов. Новый мир. 1928. №10. С. 225.

[11] Машбиц-Веров. И. Михаил Шолохов. Новый мир. 1928. №10. С. 225.

[12] Машбиц-Веров. И. Михаил Шолохов. Новый мир. 1928. №10. С. 229.

[13] Машбиц-Веров И. Михаил Шолохов. Новый мир. 1928. № 10. С. 233.

[14] Там же.

[15] Там же.

[16] Там же.

[17] Там же.

[18] Машбиц-Веров. И. Михаил Шолохов. Новый мир. 1928. №10. С. 233.

[19] Лежнев А. «Тихий Дон» Михаила Шолохова. Прожектор. 1928. №50. С. 18.  

[20] Гельфанд. М. Заметка о «Тихом Доне» Михаила Шолохова. Революция и культура. 1928. №19. С. 87.

[21] Вильне козацтво. 1929. №8. 25 января.

[22] Там же.

[23]  Вильне козацтво. 1928. №35. 10 мая.

[24] Мотылев И. Рецензия на роман «Тихий Дон». Кн.и профсоюзы. 1928. №9. С. 34.

[25]Мотылев И. Рецензия на роман «Тихий Дон». Кн.и профсоюзы. 1928. №9. С. 35.

[26] Н.Н. По журналам. Рецензия на роман «Тихий Дон». НА лит. Посту. 1928. №15-16. С. 101.

[27] Динамов С. «Тихий Дон» Михаила Шолохова. Красная новь. 1929. №8. С. 211.

[28]Динамов С. «Тихий Дон» Михаила Шолохова. Красная новь. 1929. №8. С. 212.

[29] Там же.

[30] Динамов С. «Тихий Дон» Михаила Шолохова. Красная новь. 1929.№8. С. 217.

[31] Динамов С. «Тихий Дон» Михаила Шолохова. Красная новь. 1929.№8. С. 217.

[32] Там же.

[33] Динамов С. «Тихий Дон» Михаила Шолохова. Красная новь. 1929. №8. С. 213.

[34]  Там же.

[35] Там же.

[36] Дискуссия о «Тихом Доне» в Ростовской ассоциации пролетарских писателей. Янчевский Н. Реакционная романтика. На подъеме. 1930. №№12. С. 129 – 182. 

[37] Там же. 

[38] Там же

[39] Дискуссия о «Тихом Доне» в Ростовской ассоциации пролетарских писателей. Янчевский Н. Реакционная романтика. На подъеме. 1930. №№12. С. 129 – 182. 

[40] Там же.

[41] Там же.

[42] Дискуссия о «Тихом Доне» в Ростовской ассоциации пролетарских писателей. Сидоренко Н. За что пропагандирует «Тихий Дон»? На подъеме. 1930. №12. С. 129-182.