АНДРЕЙ ГАЛАМАГА: МЕЖДУ СМЕРТЬЮ И ЛЮБОВЬЮ

Андрей ГАЛАМАГА

***

Привычка русская свой крест нести,

Ни исповедать, ни постичь ее, –

От ощущенья бесполезности

До состоянья безразличия.

 

Весь опыт прошлого ни разу нам

Не удалось принять за правило,

И руководствоваться разумом

Ничто нас так и не заставило.

 

Но мы стоим перед напастями,

И перед силой не пасуем мы;

И разве тем грешны отчасти мы,

Что каждый раз непредсказуемы.

 

И как бы ни досталось крепко нам,

Мы всё не ропщем тем не менее;

И в пику посторонним скептикам

Несем свое предназначение.

 

Мы просим силы и усердия,

Чтобы с пути не сбиться крестного,

У Серафима и у Сергия,

У Пушкина и Достоевского.

 

И в битве, где бессильно знание,

За нас судьба – святая схимница;

И воздаянье ждет нас на небе,

И не пройдет, и не отнимется.

 

НОЧНЫЕ ВЕДЬМЫ
            Девушкам 46-го Гвардейского авиаполка

            посвящается

 

Напрасно вы нас ведьмами прозвали.
Вам ведьмы сроду были нипочем;
Столетьями легко вы побеждали,
Пытая их железом и огнем.

 

Зря скалите озлобленные пасти,

Всё будет по-другому в этот раз;

Железо и огонь – не в вашей власти,

Теперь они обрушатся на вас.

 

За каждое земное злодеянье

Вы приговорены нести ответ.

Мы девушки – небесные созданья,

Но для врага – страшней ста тысяч ведьм.

 

Нас голыми руками не возьмете,

Когда, прожекторам наперекор,

Бесшумно мы на бреющем полете

На цель заходим, заглушив мотор.

 

Кто сманит нас благополучным раем?

На восемьдесят бед – один ответ!

И даже если в небе мы сгораем,

Тем, кто за нами, – пролагаем след.

 

Бессильны ваши ненависть и злоба.

Мы тут, мы там, вокруг – со всех сторон.

Хоть не сомкните глаз, глядите в оба,
Мы наяву – ваш самый страшный сон.

 

И вам нигде не отыскать спасенья, –

Забившись в щель, ползком иль на бегу.

Нет, мы не ведьмы, мы – богини мщенья,

Не знающие жалости к врагу.

 

СВЯЗЬ

 

Удел связиста – это ли не рай?

Удачливей на фронте не найдете.

Наладил связь – сиди и ожидай,

Тебе не лезть под пули, как пехоте…

 

Я, устранив на линии обрыв,

Ползком открытым полем пробирался.

Со всех сторон гремел за взрывом взрыв,

А немец будто бы с цепи сорвался.

 

Земля вздымалась, дым стоял стеной.
Мгновение – и лопнут перепонки;

Когда меня ударною волной

Отбросило на дно большой воронки.

 

Там трое пацанов, как я, солдат

Дрожали побелевшими губами

И, на меня направив автомат,

Велели мне валить к такой-то маме.

 

Я до сих пор не смею их судить;

Такие есть везде – один на тыщу.

Я благодарен, что остался жить,

Короткий выстрел – и концов не сыщешь.

 

Я цел и невредим дошел назад.

Не то, чтоб думал, ждут меня объятья;

Но лейтенант лишь бросил беглый взгляд:
«Опять обрыв. Давай, ползи обратно».

 

Я было возразил: не мой черед,

Теперь тебе пора идти настала.

Но он сквозь зубы процедил: «Вперед!

Что смотришь? Не боишься трибунала?!»

 

И я пополз второй раз в этот ад.

Фашист сплошным ковром по полю стелет,

И каждый пролетающий снаряд,

Казалось, прямо на меня нацелен.

 

Не буду врать, я страха не скрывал,

Но чувствовал нутром, что не погибну;

И только непрерывно повторял

Рассказанную бабкою молитву.

 

Уже сквозь гарь окоп был виден наш,

Уже готов в него был прыгнуть с ходу…

Прямое попадание в блиндаж,

И кровь с огнем взметнулись к небосводу.

 

Мне не избавиться от этих снов.

Но кто однажды видел смерть так близко,

Тот навсегда постиг значенье слов:

На фронте – не бывает атеистов.

 

* * *

Распорядок в небесах нарушен,

Я такого не припомню мая;

Мелкий дождь изматывает душу,

По стеклу полосками стекая.

 

Продержись, бывало и похуже,

Может быть, просвет вот-вот забрезжит.

Это кажется, что жизнь снаружи

Никогда уже не будет прежней.

 

По́вода отчаиваться нету;

Что за вздор – глазеть в окно с тоскою,

Словно солнце не светило летом,

Словно снег не выпадал зимою.

 

Станем собирать себя по крохе,

Чтоб не распылиться на осколки.

Я сварю для нас две чашки кофе

И достану Лермонтова с полки.

 

Хрупкий мир в окне на время вымер,

Всё живое дождь согнал под кровлю;

Значит мы обречены на выбор, –

Выбор между смертью и любовью.

 

Просидим за книгой до рассвета, –

Только бы лукавый не попутал, –

И увидим, как упрямый ветер

Разгоняет облака под утро.

 

* * *

 

Блажен, кто умер, думая о Боге,

В кругу благовоспитанных детей.

А я умру, как гонщик, на дороге,

С заклинившей коробкой скоростей.

 

Я равнодушен к почестям, наградам,

К тому, чтоб их любой ценой добыть.

Но раньше ты была со мною рядом,

И я с тобой – не мог не победить.

 

Как верный штурман, с самого начала,

За каждый поворот и перевал

На трассе – ты без страха отвечала,

И я беспрекословно доверял.

 

Не верю, что ты просто испугалась.

Но как-то раз, без видимых причин,

Ты не пришла, сославшись на усталость,

И я остался без тебя один.

 

Мне не достало чуточку удачи.

Но, помнишь, мой небесный знак – стрелец.

И я достигну верхней передачи

И все из жизни выжму под конец.

 

И мне не будет за себя обидно,

Я гонку честно до конца довел.

И если я погибну, то – погибну

С педалью газа – до упора в пол.

 

СМЕРТЬ БУЛГАКОВА

 

Стеклянная расплывчатая муть

Колышется над скомканной постелью.

Седьмую ночь я не могу уснуть,

С рассудком разлучаясь постепенно.

 

Ни свет, ни тень – лишь отблески в окне;

Потухший взгляд заволокло от боли.

Я обречен на то, чтобы на мне

Исполнилось проклятье родовое.

 

Я никогда так прежде не страдал,

Все тело будто бы сжимают клещи.

Так мой отец когда-то умирал,

Точь-в-точь как я, безвольный и ослепший.

 

Я изможден, не вешу и полста;

Без сил обвисли руки, словно плети.

Но на вопрос: «Похож я на Христа?» –

Никто из близких даже не ответил.

 

Им кажется, что я уже погиб.

Но даже если я вот-вот умолкну,

Из горла вырывающийся хрип

У них в ушах останется надолго.

 

Я жду, быть может, жар спадет к утру,

Хотя и не могу понять, – зачем мне.

Я точно предсказал, когда умру,

Но знание не дарит облегченья.

 

Будь я уверен в том, что там – покой

Иль пустота – ни ночь, ни день, ни вечер,

Я бы легко на смерть махнул рукой.

Подумаешь! Никто из нас не вечен.

 

Но эту сказку я придумал сам,

И в этот час она совсем не к месту.

Кто знает, что нас ожидает там?

Страшна не смерть, пугает – неизвестность.

 

И вот беда, – будь ты стократ речист,

Там каждому в его воздастся меру.

Я не агностик и не атеист,

Мой ужас в том, что не могу не верить.

 

Меня предупреждали много раз,

Но я не слышал в гордом ослепленье;

И тем, что многих малых ввел в соблазн,

Я путь себе отрезал к отступленью.

 

Словами покаянного псалма

Шевелятся запекшиеся губы.

Что ж, свой исход я заслужил сполна.

Пора на суд, а дальше – будь что будет.

 

КЛОУН

 

Не умыт, не брит и хмур;

Мать забыв родную,

Бывший клоун Артур

Пьет напропалую.

 

Весь разбит, как инвалид;

Мрачно бредит пенсией.

Пьянство – все, что роднит

С клоунской профессией.

 

Был азарт, был талант,

Хоть никем не признан;

Разменял по кабакам

Да по антрепризам.

 

Постарел не у дел;

Но работать – вот еще!

Он ни в чем не преуспел

На гражданском поприще.

 

Ледяная полынья

Тянет – не отцепится.

Где друзья, где родня,

Где жена, в конце концов?

 

Он пойдет в шапито

На гору Поклонную

И, чтоб не видал никто,

Поклонится клоуну.

 

А потом – вернется в дом,

Будет пить из горлышка

И рыдать за столом

У себя в Черемушках.

 

ПАМЯТИ  ГРИГОРИЯ  ЧАЙНИКОВА

 

Известно, бедность не порок.

Кушетка, стол, стакан, окурки;

Обитый дранкой потолок

С проплешинами в штукатурке;

 

В углу – набросок на станке,

Поверх – заляпанная простынь.

Мы с ним сошлись накоротке

В конце невнятных девяностых.

 

Я ошивался день-деньской

В лиловой сигаретной дымке

В художественной мастерской

У церкви на Большой Ордынке.

 

Мы не вели пустых бесед.

Когда под сорок за плечами,
Скучнее нет: вопрос – ответ.

Мы больше, помнится, молчали.

 

Он не искал чужих похвал.

И хоть судил довольно строго,

Но сам, похоже, понимал,

Что был художником от Бога.

 

Я пропадал на два-три дня,

Но появлялся вновь исправно;

Мне было лестно, что меня

С собой он принимал на равных.

 

Его мазок дружил с мазком,

Как будто в лад слагались ноты.

Мне вдруг подумалось тайком:

Где мой портрет его работы?

 

Мы дружим с лишком восемь лет,

Ну, чем я, собственно, рискую.

И я однажды, осмелев,

Спросил об этом напрямую.

 

Он повертел сухую кисть,
Как виртуоз играя с нею.

«Успеется, не торопись;

Чем позже, знаешь, тем ценнее.

 

Я ожидал такой вопрос

И сам не раз об этом думал…»

Но не случилось, не сбылось.

В начале осени он умер.

 

Не в нашей власти воскресить

Ушедшего. Но вот что странно,

Я не могу его простить

За то, что он ушел так рано.

 

Я б не обиделся, клянусь,

Из-за какого-то портрета.

Но, кажется, пока я злюсь,

Он с нами остается где-то.

 

Войдет, и сразу стихнет шум.

Он скажет: «Смерть была ошибкой!»

И улыбнется сквозь прищур

Своею вечною улыбкой.

 

* * *

                        Василию Власенко

 

Все умрут, ученые и неучи;
Горевать о том – напрасный труд.

Может, вовсе жить на свете незачем,

Если все когда-нибудь умрут.

 

Все уйдут тропой неотвратимою,

Ветхие дома пойдут на слом.

Но пока на свете есть любимые,

Мы еще, пожалуй, поживем.

 

Зря кружит прожорливая стражница;

До тех пор, покуда есть друзья,

Может сколько влезет смерть куражиться,

Скорым приближением грозя.

 

Спрячемся под солнечными бликами,

Чтоб не отыскала нас нигде;

Как когда-то длинною Неглинкою

Побредем к Мещанской слободе.

 

В сутолоке дня не будет тесно нам,

Будто день подарен нам одним.

С верными подружками прелестными

Мы пока прощаться погодим.

 

Жизнь свою не называем горькою;

И стоим незыблемо на том

Со старинной доброй поговоркою:

Живы будем – значит, не помрем.

 

* * *

 

Рифма, как проклятие,

Помыкает нами;

Грешное занятие –

Говорить стихами.

Со строки не спросите

Подлинного дива.

Надоело до смерти

Говорить красиво;

Гладко – да не искренне,

Ладно – да не право.

Мыслимо ль об истине

Говорить лукаво?

Пени наши, жалобы –

Что свеча на стуже;

Время не бежало бы,

Было б только хуже, –

Не понять до старости

Самого простого:

Благ – кому достало сил

Не сказать ни слова,

Благ – кто, проникая вглубь

Смысла, а не слога,

Мог, не размыкая губ,

Говорить для Бога.

 

***

Андрей Аркадьевич Галамага. Родился в 1958 году в г. Воркута, школу окончил в Киеве. С 17 лет живет в Москве. Окончил Литературный институт им. Горького, семинар поэзии Э.В. Балашова. Член Союза писателей России. Автор пяти книг стихотворений, пьес, киносценариев. Дважды (2007, 2012) лауреат международного фестиваля «Пушкин в Британии». Лауреат фестиваля «Русские мифы» в Черногории (2013). Обладатель Гран-при 1-го литературного фестиваля «Интеллигентный сезон» в г. Саки, Крым (2015). Победитель международного литературного конкурса произведений о Москве «На семи холмах» (2016). Лауреат международного литературного фестиваля «Центр Европы», Полоцк, Белоруссия (2017). Лауреат международного литературного фестиваля «Степная лира», станица Новопокровская, Кубань (2017). Лауреат международного литературного фестиваля «Генуэзский маяк», Италия (2018). Лауреат всероссийского творческого конкурса произведений о Великой Отечественной войне «Дороги фронтовые – узелки на память» (2020).

Читайте также: