Александр Рыжов. Я вчера на улице отца встретил

х х х

Это было даже очень невпопад,

Наудачу и как будто не в строку.

За стеклом светло струился снегопад,

И к ладоням лунный ластился лоскут.

Оттоманка томно в комнате плыла,

Словно сонный перегруженный баркас.

А в углах лепилась угольная мгла

Между полом и подметкой потолка.

Пахло спальней. Пахло потом. И впотьмах

Что-то трудное творилось налегке.

С подлокотников стекала бахрома

И пятнала пыльный палевый паркет.

Скрипы, шелесты. Портьерная парча.

А за окнами — сугробы и мороз.

Это было даже слишком невзначай,

Ненароком и как будто не всерьез.

Ночь глуха была, вдобавок и слепа.

В шкаф заброшен, не шуршал притихший шелк.

Это было даже очень невпопад.

Это было даже слишком хорошо.

 х х х

Мне ненавистен вид дремотно

Склоненных друг ко другу лбов.

Не терпит робости работа,

Не знает лености любовь.

Под скрип уключин, поперечин

Драккар покинул тихий грот,

И жаждет жертвы наконечник

Стрелы, отправленной в полет.

И нет уже пути обратно,

Лазейки для сомнений нет.

Сто-,

          пятисот-,

                          тысячекратно

Ускорен ход твоих планет.

Не верь, что будешь ты изласкан.

Скорей всего — пойдешь ко дну.

Но счастье

                   пусть

                             хотя бы лацкана

Коснется,

                  мимо прошмыгнув.

 х х х

На завтра – минус восемна…

А впрочем, все расчеты – мимо.

Зима безмерно холодна.

Жизнь холодна неизмеримо.

Бывает же такое зло:

Как передать души остылость,

Десятизначную постылость

Через двузначное число?

 

Что-то от Мандельштама

 

Как он слаб и злопамятен — плоти оплот!

Третье тысячелетье меня загрызет.

Оборвется дыханье, окончится бег,

Перекусит мне горло безжалостный век.

Неизбежно врастание в старость и тлен.

Захлестнет меня возраст, подобно петле.

Сброшу стрелки на ноль на часах и весах

И на энном десятке уйду в небеса.

Но до этого срока, костями гремя,

Додержусь, доиграю, упрусь четырьмя!

Это глупо — плестись у судьбы в поводу,

Чтоб в две тыщи каком-то нелепом году

Подхватить пневмонию у сонной реки

И в больничной палате отбросить коньки.

Будет месяц кромешный и место под стать,

Где бы ангел сердешный сумел долистать

Моей жизни книжонку и бросить в костер…

Но пока еще след мой не смыт и не стерт.

Не настигли меня, как удар ножевой,

Та неделя, тот день и тот миг роковой.

Значит, с вечностью спор — не на смерть, на живот! —

Кто кого переплюнет

И переживет.

 

х х х

Я вчера на улице отца встретил.

Он без шапки был, в пальто старом.

В этот день холодный дул ветер,

И вихрился снег над тротуаром.

Между нами было — всего малость:

Два сугроба…

По прямой — шагов десять.

Отчего-то сердце вдруг сжалось,

Слезной каплей в небе сверкнул месяц.

Не спешил отец, гулял словно,

Сигарету мял, дышал дымом.

Я бы подошел — на полслова.

Я бы не сумел пройти мимо.

Я б сказал:

«Прости, звоню реже,

Чем хотел бы. Что ж… дела, мать их…

Завтра заскочу, по сто врежем,

Переговорим… Бывай, батя!»

Он бы мне сказал: «Бывай, неслух…

И в кого ты весь такой умный?»

Засмеялся б я,

Не знал если б,

Что отец давным-давно умер.

 

х х х

Все продумано четко: проводят с почетом

Под дежурные речи о райских пичугах.

Там, на небе, конторские щелкают счеты,

Чтобы точно зачесть и грехи, и заслуги.

Но и чистых душой, и на слабости падких

Без разбора сгребут — сколь бы счетам ни щелкать, —

Рассуют по архивным засаленным папкам

И задвинут на самую дальнюю полку.

  

х х х

Дождливый вечер

Скукожен скукой,

Как будто вечность

Вошла без стука

Со взглядом строгим

И осовелым.

И на пороге

Заиндевела.

А двери — настежь,

Мир — нараспашку!

А я ей: «Здрасьте» —

И с водкой фляжку.

Мне б сразу с места

Туда, на волю,

Где, словно тесто,

Раскисло поле,

Где месят грозы

Дождей окрошку…

Хотелось — в россыпь.

Но проще — в лежку.

Хотелось — оземь

И сразу — в выси.

Но вышло — в прозе.

Не львиным — лисьим

Шажком впритирку

По самой кромке…

Смотри-ка: мир как

Ветрами скомкан!

Да к черту вечность!

Руби поленья!

Себя увечим

Сонливой ленью.

Уж лучше в прорубь,

Чем на полати.

Дорог-то — прорва!

Узду наладим

И с места — в одурь!

Лошадку — плетью.

И через броды,

И через годы,

Через столетья —

По лихолетью,

По лихолетью…

 

 

Алексею Буссу

 

А все же в артериях наших — советская кровь.

Я в прошлом увяз, точно зуб в стародавней ириске.

Мне б к детству припасть, как к стакану с пахучим ситро.

И стать молодым.

И увидеть далекое — близким.

А все ж в наших помыслах — тот, уже свергнутый строй,

Проклятьем клейменный, но еще пуще воспетый.

Нас греет доселе тепло пионерских костров,

Советов страна и поныне дает нам советы.

А все же в характерах наших — тот памятный свод

Законов с обложек тетрадей в линейку и в клетку:

Бороться… любить… Это в наше вошло естество.

И жить помогает.

И даже спасает нередко.

Не ангелы мы.

Но крутой наш замес недурён.

На стыке эпох не разнюнились, не спасовали.

А все же, дружище, мы — дети великих времен,

Подобные коим уже повторятся едва ли.

  

х х х

Как идет тебе это платье!

Из волнительно-дерзкой ткани,

С колыхающимся подолом…

И сапожки на каблучках.

Не в пример надоевшим джинсам

Из некачественной дерюги,

Этим грубым полуботинкам

И растянутым свитерам.

Да, я знаю, что здесь не климат,

Преотвратнейшая погода,

На морозе коленки зябнут…

Но ведь, черт возьми, красота!

Ты шагай в этом платье дивном

С колыхающимся подолом

Через горести и напасти —

Как траву, их сминай легко!

И когда меня вдруг не станет,

Пусть же в цокоте каблучковом

Оживет хоть на миг биенье

Сердца глупого моего…

 

Письмо Инквизитору

 

Здравствуй, Инквизитор мой! Не устал?

Намахался знатно — без выходных.

Работенка вроде бы и проста,

Но смоги — без продыху — да под дых!

Что ни день — наотмашь и до крови.

Что ни час, то дыба мне на юру.

Выкрученных нервов не оживить,

Это хуже выломанных рук.

Что ни день — то кожу с меня долой,

И на палку жилы — к витку виток.

Инквизитор ловкий и удалой,

Дел своих заплечных большой знаток.

Это бы старание — всем в пример.

Эту бы фантазию — всем в урок.

Ты не терпишь пауз и полумер.

Трудовые подвиги — на поток!

Ты поплюй в ладони, возьмись за гуж —

В смысле, за топор или за петлю.

Рви меня на части, сгибай в дугу…

Я тебя, безжалостного, люблю.

Сколь же пользы в буднях твоих, герой,

Виртуоз великого ремесла,

Высшей справедливости часовой,

Охранитель грани Добра и Зла!

У тебя мозоли и волдыри,

От натуги ноет то там, то здесь…

Ты меня, бесстыжего, не кори —

Лучше вбей мне в раны еще гвоздей.

Всё, мучитель милостивый, приму:

Адову ли печь, иордани стынь…

Слава Инквизитору моему

Ныне и вовеки веков!

Аминь.

 

Ода коньяку

 

Очень хочется коньяку,

Чтобы лыко опять в строку,

И плевать, сколько раз кукушка

Прогорланит свое «ку-ку».

Бесконьячная жизнь пуста,

Бесконьячная кровь густа.

Не взыграет она, покуда

Не раздавишь хотя б полста.

С коньяком я давно знаком,

Коньяком я давно влеком

В мир, который из окон оком

Не окинуть нам испокон.

Глухарями ли на току,

Соловьями ли на суку

Грянут помыслы, коли хватит

На веку моем коньяку.

 

©Александр Рыжов, 2017.

Читайте также: