РУСЛАН КОШКИН. ПОДВИГ ДЕДА

ПРОТИВ ТЕЧЕНИЯ

Душный июльский полдень
зноя и дум исполнен.
Как по песку каток,
мощный речной поток
катит неотвратимо
взора и думы мимо.
Этот готов снести
всё на своём пути.
С берега наблюдаю
то за заречной далью,
то за речною близью.
Полдень наполнен жизнью.
Вон примелькался мне
прямо на быстрине
бойкий такой мальчишка.
Явно хватая лишка –
лиха? – на свой хребёт,
яростно так гребёт
встречного супротив.
Не по хребту ретив.
Плыть вопреки потоку –
может, и мало толку:
сносит пловца поток.
Но не пасуй, браток!
Пылче греби, мятежней,
сколько достанет сил,
как бы поток на стрежне
к чёрту ни уносил!
Как бы ни накрывала
встречной волной река,
не сторонись навала,
не ослабляй гребка.
И не страшись нимало,
как бы ни донимало,
что навредит тебе
тяга к такой борьбе.
Радость неотреченна –
против идти теченья,
быть вопреки струе,
века на острие.
До горлового кома
это и мне знакомо
чувство. Какой восторг –
грудью принять поток,
словно лихую долю,
силу себя сильней!
И насладиться вволю
противоборством с ней.

 

СОПРОТИВЛЕНИЕ

Когда проруха с обрыва, с краю
толкает в прорву – чтоб удержаться,
я сам в сознанье своё втираю:
цепляться даже за призрак шанса.

И если падать, не чуя склона,
а дальше, ниже – чернеет бездна,
я верю, знаю определённо:
сопротивленье небесполезно.

И даже если в пучине с навью
сжимает ужас больней железа –
я свято верю, я точно знаю:
сопротивленье небесполезно.

Проруха, прорва, стезя кривая…
Но светит солнце в конце туннеля
тому, кто, немощь одолевая,
не прекращает сопротивленья.

 
ПОДВИГ ДЕДА

Алексею Полуботе

В руку ль этот сон, не в руку –
дед погибший снится внуку.

Дед, увязший в глине ржавой
в сорок пятом под Варшавой.

В этом сне он с поля боя,
снова жертвуя собою,

на себе без слов, без звука
тащит раненого внука.

С поля боя, под обстрелом,
на спине с родным пострелом.

И у деда, и у деда
скорбь в глазах, а не победа…

Просыпаясь среди ночи,
внук во тьму таращит очи.

До зари их не смыкает,
но намёка не смекает.

 
ПО БЕЛУ СВЕТУ

Александру Казинцеву

Привычный к травле и к извету,
и к блиндажу, и к шалашу,
я русский дух по белу свету
благословением ношу.

И вижу то, что светлым душам
даёт он крылья и простор,
а душам падшим и потухшим
являет горечь и укор.

И потому одни радушно
его встречают там и тут,
другие ж злобно и натужно
о нём нелепицы плетут.

И если первые при этом
как бы душой воскрешены,
то тем, вторым, и их клевретам –
привет от первых с вышины.

Изветчики не рады правде,
и белый свет не в радость им.
И оттого в любом обряде
им русский дух невыносим.

Простите, у кого до рези
от русскости в глазах искрит:
такой натуры – хоть ты тресни –
внутри не удержать, не скрыть.

Взлететь, где не бывала птица,
и необъятное объять.
Всё воспринять, во всё влюбиться,
собрать и всё раздать опять…

А я и рад – и радость эту
не глушит оговорный шум,–
что русский дух по белу свету,
по свету белому ношу.

 
ДУМА

Если вдруг оглядеться в пути – при езде
или пёхом – по нашим просторам,
поразит пустотою округа везде,
словно самым безбашенным вздором.

Но не имут пустынные дали стыда
за пустынность свою – и не думай,
ведь наполнена мнимая их пустота
под завязку великою думой.

Над могучим размахом лугов и болот,
над безбрежным лесным океаном
эта дума стоит как незримый оплот
вопреки головам окаянным.

С ней во благо творится любая из треб,
какова ни была бы потреба,
и скрепляются дали в единую крепь,
вширь и ввысь – от земли и до неба.

Ни циклон не помеха, ни злыденный ум
для её бытия-бытованья.
Не соперница ей никакая из дум,
даже самая передовая.

Ведь душою питает её – не молвой,
сам, бывало, себя обескровив,
и безбашенный самый, и передовой
из великих народов-героев.

Вот стоишь одиноко в ночи луговой
(вширь и ввысь – неоглядные вёрсты)
и немеешь от чувства, что над головой
у тебя не одни только звёзды,

что какая-то сила волненьем идёт
у тебя по душе и по телу
и глаза открывает на мнимость пустот,
приобщая к великому делу.

 
ПОЧВА

Уставши от политкорректности,
зову своими именами
и исповеданья, и этносы,
и пропасти, что между нами.

С обрыва на краю отечества
я в пропасть прокричу о вёрстах,
но в гулком эхе человечества
родное мне не отзовётся.

Бездонна, словно твердь небесная,
зияет пропасть пустотою,
и духи лжи и чужебесия
взвиваются над бездной тою.

От отвращенья – не от робости
(о ней не может быть и речи!)
я отшатнусь от края пропасти
и ухвачусь за почву крепче.

Корнями, нитями, наитьями –
держи, родная, взгляд мой острый.
Спасительны, когда пленительны
твои размашистые вёрсты.

Ты силой своего воздействия
возносишь сердце к поднебесью.
А почвенность – всегда естественна,
как дух, соединённый с перстью.

 
ПРОЩАЛЬНОЕ

Если зреет бойня,
если завтра в бой,
расставаться больно
больше всех – с Тобой.

Если быть разлуке
до скончанья лет,
буду в каждом звуке
слышать Твой привет.

Если быть в разводе
до скончанья дней,
горечь – горькой вроде –
наливай полней.

За Тебя – до дна я.
Выпьем по одной.
За Тебя, Родная…
– За тебя, родной…

 
ПРОПЕЛЛЕР

Не то над палёным афганским нагорьем,
не то над кавказским хребтом
своим – на спасенье, бандитам – на горе
Ми-8 лопатил винтом.

Не зря перед ним и вершины робели.
Но есть всему срок и черёд.
Разрывом снаряда сорвало пропеллер –
и рухнул в провал вертолёт.

Но странное дело: в лепёшку вертуха,
огонь по ущелью и дым,
а винт, к изумленью пальнувшего «духа»,
продолжил полёт невредим.

Проходят года. Но доносится глухо
пропеллера гул маховой
порою до всякого чуткого уха,
пыль вихрится над головой.

И садит порой по винту батарея,
не видящая наперёд,
что без толку это: ни стингер, ни время –
ничто летуна не берёт.

Над кручами реет он призраком, тенью,
на горних парит сквозняках.
По чейному только веленью-хотенью –
внизу не сойдутся никак.

Кивают на правую сторону эти,
иные налево плюют;
одни салютуют ему, словно дети,
другие поносят салют.

А грозный пропеллер, архангела вроде,
решает задачу свою:
лопатит себе на нетутошнем фронте,
в неявленном бьётся бою.

 
НА ЗАРЕ

Будоражащий вид заревой:
по-за далью багрец с синевой
вперемешку. И тем согласуется он
с этим путаным светом, блажным до смешенья сторон.

Взбудоражен, стою на юру
и вперяюсь пытливо в зарю,
напряжённо пытаясь прошарить ответ
на вопрос немудрёный: закат это или рассвет?

Если дело – к закату, тогда
дальше лишь темнота, пустота,
а возможно, и хаос, разруха, распад…
Если это – закат, значит, все по берлогам и спать.

Если это – рассвет, нипочём
ни нужда, ни тиран с палачом.
И не важно, что страшно и стол постноват.
Если это – рассвет, значит, время настало вставать.

Как ни вперивайся в горизонт,
взор препятствие не прогрызёт.
Но уверено сердце, что это – рассвет.
А для сердца живого других вариантов и нет.

А последнее значит одно:
рановато ложиться на дно.
И ещё: в этой вере я не одинок.
Ох и славным же выдаться должен грядущий денёк!

 
ИЗНЕСЕНИЕ

Это что за облако над нами?
Извыси спустилось и висит
пологом у нас над головами,
как бы проча знаковый визит.

Это что за молодец с дозором
к нам из облака того сошёл?
Ликом светел, но тревожен взором,
облачён в сиянье, словно в шёлк.

Это что за пламенные крылья
полыхают за его спиной,
создавая ощущенье гриля
на сырой поверхности земной?

Это что за горн (труба, фанфара)
серебрится в шуйце у него?
А в его деснице – горну пара –
что за меч сверкает огневой?

И к чему пытаясь нас привлечь,
он оставил нам и горн, и меч?

 
ДО НЭБА*

Ласковые дяди, игривые дяди
подошли к мальчонке, наивность во взгляде,
угостили дяди мальчонку конфетой,
похвалили щедро за то и за это.
Не жалели дяди хвалебного слова,
интересовались, где дом у малого,
спрашивали дяди о папе, о маме
и о том, когда их «удома нэмае».
Спрашивали дяди ещё и такое:
есть ли у родителей то и другое,
кем ещё их «гарная хата богата».
Отвечал мальчонка про старшего брата.
Обещали дяденьки сказку малому,
если он братишку спровадит из дому,
если пригласит их на чай и на сушки,
поиграть без мамы и папы в игрушки…

Подходили взрослые, видные мэны
к молодому хлопцу, что топал со смены,
угощали «правдой», что вовсе не правда,
предлагали братство – без брата, но с «Прада».
Баяли, мол, можно всё сладить на славу,
«тилькы трэба» братцу устроить подставу.
А резон простой – во-вторых и во-первых:
потому что братец – по жизни «супэрнык».
Втолковали хлопцу про «славного дида»
и «яка вид дида» осталась обида.
Привязались и наущали подолгу,
сбили мальчугана наивного с толку.
Нашептали парубку, что тому «трэба»,
подбивали хлопца «скакаты до нэба».
Сведущие дяди, вожди-мозгокруты.
Бэз вэртання выйшло до нэба скакнуты…
________________________________________
* Здесь и далее по тексту украиноязычные слова
приводятся в русской транскрипции

 
СМЕРЧ

На беды многие горазды –
хоть в мятеже, хоть в кутеже, –
метались гибельные страсти
в обычной гибнущей душе.

И в этой страстной круговерти,
что человеку не пресечь,
по образу лихих поветрий
зачался смертоносный смерч.

Наклюнувшись, воронкой тянкой
подспудно разрастался он,
убойной зарядился тягой
и вышел из утробы вон.

И, лихом вырвавшись на волю,
прошёлся вдоль и поперёк
дорогою своей кривою –
и полстраны не поберёг.

 

ПРОПАГАНДА

Пропаганда добра и любви,
благовестие – миру о мире,
души страждущие улови,
не томи же – вещай. Ты – в эфире.
Эй, генштаба любви соловьи,
на все стороны света четыре
не летят ваши трели, увы.

Пропаганда любви и добра,
над обрывами тихого Дона,
над привольною ширью Днепра,
на позициях Армагеддона
будь напориста ты и храбра
и грядущей победы достойна:
на повестке – извечная брань.

По сердцам пролегает на ней
сокровенная линия фронта.
Так вещай же слышней и бодрей,
пропаганда вражды укорота,
заграждая стволы батарей,
осаждая ура-патриота.
Вот – работа. И в ней – наторей.

А в любви всякий – лишь рядовой.
И на вечной войне мы – пехота.
Ну а со стороны бытовой –
просто хочется жить. Жить охота.
И любовью бы. А для того
пропаганда – излишнее что-то,
словно против бесОв – ПВО.

 

РАКЕТА

Новые настали времена,
но коллизия не разрешима.
Оборонкой произведена
новая убойная машина.

Цели штабом определены,
и ракетчики в земле засели.
Можно бы достать и до Луны,
но пока что лишь Земля в прицеле.

Не до блажи и не до проказ,
если зреет дьявольская жатва.
Вот и отдан роковой приказ.
Вот и кнопка красная нажата.

Пущена крылатая беда
с адской смесью пламени и дыма.
Но летит ракета не туда.
А куда – лишь Господу вестимо.

 
ЖАЖДА

Нет, не «бей». Я не это хотел сказать.
Погоди, постой. Подберу слова.
Жажда правды. И мести слепой азарт.
Чем же больше полнится голова?

Да, не «бей». Я другое сказать хотел.
Но раз вырвалось, значит, объявлен путь.
Если ты задыхаешься в духоте,
поспеши наружу, тупым не будь.

Где же, где вожделенная рукоять?
Утолительный где спусковой крючок?…
Погоди стрелять. Как и укорять.
Прикоснись к лобешнику. Горячо?

Горячо, – сам себе отвечаю в лад, –
Но молиться будем «за упокой».
Если нет под горячей рукой ствола,
то сгодится и камень руке такой.

Погоди. Если вправду, как смерть, крепка
жажда мщенья и слаще она, чем мёд,
почему же буханку тогда рука
вместо камня находит и подаёт?

Если так, то, видно, душой не слеп,
значит, место в ней и для правды есть.
Раздавай тогда – кому надо – хлеб.
И на вкус не пытайся проверить месть.

 
АНТИУТОПИЯ

Антиутопия на плазменном экране.
Картина мира, ужасающая крайне:
почти безлюдная земля, в людской пустыне
пустые трассы, города, глаза пустые
у выживающих в грызне антропофагов.
Сплошной кошмар, и он повсюду одинаков –
от побережья, от Атлантики, и дальше
вглубь континента, в прошлом разное видавшей
страны, но не переживавшей вот такого
крушения, как будто мир был атакован
не то заразою какой, чумной бациллой,
науку сделавшей перед собой бессильной,
не то свирепою алчбой обогащенья,
легко любого превращающей в кощея…
Художникам я доверяю, как пророкам.
И ясно мне, что, даже если «ненароком»,
то не спроста явилось, не из неоткуда,
сие «пророчество» шальное Голливуда.
Смотрю я скорбно на него, но без укора.
И думаю: когда-нибудь, возможно, скоро,
придём сюда мы – и не с гиканьем да с воем –
и заново тебя, Америка, освоим.

И пусть такая вот «антиутопия»
страшней кому-то самого небытия.

 
НАЛЕГКЕ

Ты прошёл по жизни налегке,
ничего не взяв и не нарушив,
от мирской мороки вдалеке,
за её пределами, снаружи.

Там, где ты устраивал привал,
приникал к земле душой и телом,
впечатлённая тобой трава
распрямляться долго не хотела.

Где – полынь тебе, где – зверобой
под ноги свои стелили мётлы,
и ветвями долго за тобой
придорожные тянулись вётлы.

Птицы развесёлой кутерьмой,
гомоном – приветными речами,
всюду, где лежал твой путь земной,
появление твоё встречали.

Даже звери, днём и под луной,
словно на предмет наиредчайший,
на тебя, на облик твой чудной
выбирались посмотреть из чащей.

Прожил ты свой незаметный век
и в виду у ангельского чина,
с виду – человек не человек,
из себя – мужчина не мужчина.

По безлюдной ты прошёл тропе,
лишь людьми не встречен и не понят.
И никто не знает о тебе.
И, конечно, никогда не вспомнит.

И кромешный мир, что было сил
пыжась, но сдаваясь понемногу,
не узрел тебя, не разгласил,
не поймал тебя. И слава Богу.

 
НАХОДКА

Братья и сёстры! Вот ведь, порадуйтесь за меня,
не сороковник – полтинник почти разменял,
а не уймусь, не брошу никак я стишки кропать.
Даже увечный к арене тянется акробат.

Братья и сёстры! Это – плохо ли, хорошо ль?
Вот, полюбуйтесь, что я в себе нашёл.
Вы посмеётесь, может быть, кумовья.
Вот она – нежность, нежная, к вам, моя.

Спросите: чем живу я? То есть – зачем я жив?
Что я отвечу, руку на сердце положив?
Нежностью той неловкой. И для неё одной.
Можете посмеяться, кумушки, надо мной.

Прочего и не нужно. Прочее гнёт в дугу.
И не хочу – о прочем. Больше и не могу.
Нежность, и только нежность. Или гореть в огне.
Братья! Прошу: не помните прочего обо мне.

 

Руслан Кошкин
Руслан Кошкин родился в 1975 году в пос. Аркуль Вятского края. Член Союза писателей России. Живёт и работает в Вятке (г. Киров). Стихи автора публиковались во многих центральных и региональных литературных изданиях (антологиях, альманахах, сборниках, журналах, газетах). Изданы 3 поэтические книги: «Чур» (2003 г.), «Подобру-поздорову» (2010 г.) и «Свечение» (2017 г.)

Читайте также: